§ 3. Течения, веяния

Выражая свое отношение к прежним и современным общественным течениям, к их мелкости, т. е. несерьезности, доктор презрительно назвал их веяниями:

...Течения, веяния, но ведь всё это мелко, мизерабельно, притянуто к пошлым, грошовым интересикам — и неужели в них можно видеть что-нибудь серьезное? [С. 9, 230].

Это вторая метафора, обозначающая общественные движения, она становится экспрессивным синонимом к первой, выражая при этом негативную оценку. Метафора веяния рисует другую стихию жизни, «среду обитания» человека — воздух. Однако синонимичность метафор показывает принципиальную родственность этих стихий жизни для человека. Для доктора Благово, однако, веяния — это презираемые им существующие течения. Негативная оценка доктора ни в коей мере не распространяется на то единственно глубокое течение, которое он предрекает в будущем, связывая его с наукой.

Две метафоры, рисующие общественные направления, еще раз употребляются в повести в одном контексте, в непосредственной близости. Однако это уже происходит в словах Мисаила, которому пришлось вступить в спор с доктором Благово:

Такой порядок прекрасно уживается с какими угодно веяниями и течениями, потому что искусство порабощения тоже культивируется постепенно [С. 9, 222].

Мисаил говорит здесь о рабстве, на котором держится общественная жизнь. В реплике Мисаила метафора веяние имеет более широкое значение, нежели в словах Благово: Мисаил имеет в виду не какие-то особые (мелкие, по Благово), но вообще все общественные течения, саму идею течений общественной жизни.

Подчеркнутая синонимичность метафор течение и веяние не замыкается в пределах двух контекстов повести, но развивается, продлевается, находя соответствие в метафорах, рисующих те же стихии, а также реализуясь на уровне сюжета и оценки героем событий своей жизни.

Жалуясь на скуку от праздной жизни за счет других, Маша Должикова пытается найти подходящее для себя общественное течение. Она видит его в очень популярной идеологии своего времени, связанной с именем Л.Н. Толстого. Это было как раз то течение, которое, по словам Благово, «новая литература выдумала». Соответственно Маша мечтает жить в Дубечне, заниматься сельским хозяйством и проч. В Мисаиле она через призму своей увлеченности находит, как ей кажется, представителя этого самого течения. «Для Маши Должиковой Мисаил — герой времени, толстовец, опрощенец», — писал А.С. Собенников [Собенников 1997: 62]. Она находит название тому, что делает в жизни герой, занимаясь физическим трудом: «...в вашем опрощении нет ничего ужасного» [С. 9, 226], однако призывает Мисаила держаться буквального смысла своих слов о том, что хлеб нужно зарабатывать собственным трудом. Она подводит идеологическую основу под человеческую деятельность и рисует обязательный для толстовца образ жизни:

— Я знаю, окраска делает предметы красивее и прочнее, но ведь эти предметы принадлежат горожанам, богачам, и, в конце концов, составляют роскошь. К тому же вы сами не раз говорили, что каждый должен добывать себе хлеб собственными руками, между тем вы добываете деньги, а не хлеб. Почему бы не держаться буквального смысла ваших слов? Нужно добывать именно хлеб, т. е. нужно пахать, сеять, косить, молотить или делать что-нибудь такое, что имеет непосредственное отношение к сельскому хозяйству, например, пасти коров, копать землю, рубить избы... [С. 9, 236—237].

Ориентация Маши на деревенскую жизнь соответствует положениям Т.М. Бондарева и Л.Н. Толстого об особом нравственном значении именно крестьянского труда. Маша тем самым хочет придать «опрощению» героя белее «законные» формы, соответствующие основам течения. Когда героев связывает любовь, Маша и Мисаил отправляются в Дубечню. Жизнь героев в Дубечне — это иллюстрация жизни по толстовству.

Однако, как совершенно справедливо отметил А.С. Собенников, в «деревенских сценах» повести «Моя жизнь» содержится «иронический комментарий» к жизни по этим идеологемам [Собенников 1997: 66]. Это проявляется уже в отношениях героев с мужиками, весьма далеких «от той идиллии, которая рисовалась Толстому», в том, что «крестьянский уклад оказался чужд герою» [Собенников 1997: 66]. Совершенно невыносимой жизнь в деревне стала для Маши.

Описание реальных сложностей в отношениях с крестьянами при строительстве школы сопровождается заметными пейзажными деталями: в Дубечне постоянно идет дождь, становится мокро и грязно. Дождь позволяет создавать такие детали окружающей героев обстановки, которые поддерживают водную метафорику, изображающую жизнь человека, попавшего в то или иное общественное течение. Жизнь, по представлениям самой же Маши, принимает не только образ течения: жизнь также проходит на земле, на дороге. В таком контексте становится понятен смысл описания в дубеченских главах размытых водой дорог:

После теплой, ясной погоды наступила распутица; весь май шли дожди, было холодно [С. 9, 245];

Дорога испортилась, стало грязно [С. 9, 249].

Первый из приведенных отрывков представляет собой антитезу, однако по логике противопоставления ее правую часть должно было образовать не существительное распутица, а следующая за ним часть предложения: «весь май шли дожди, было холодно». Эта часть бессоюзной конструкции вводится, однако, после точки с запятой, предполагающей паузу и, соответственно, снятие противопоставления. В результате теплой ясной погоде противопоставляется именно распутица, и здесь важна не только семантика слова («время, когда дороги становятся непроходимыми от грязи»), но и вместе с ней смысл, порождаемый его внутренней формой: рас-пут'-ица. Значение этого слова в контексте можно определить как «множество направлений, дорог, залитых водой, и потому непроходимых, отсутствие пути». Распутица становится образом такой жизни, когда люди пытаются руководствоваться общественными течениями, размывающими дороги жизни. Главный, ударный компонент левой части антитезы, которому противопоставлено существительное распутица, — это прилагательное ясная. Как мы увидим ниже, для Мисаила очень важным является ясность мысли, обусловливающая правильную жизнь. Распутица противостоит ясности, вносит в жизнь, путаницу, хаос.

Заметим, что о жизни и делах героев в Дубечне повествуется так, что становится понятно: дождливая погода особенно сильно докучает не Мисаилу, а Маше. Так, в 11 главе, после того как первый раз упоминается дождь, дается соответствующая реплика, которую Маша повторяет постоянно:

После теплой, ясной погоды наступила распутица; весь май шли дожди, было холодно. Шум мельничных колес и дождя располагал к лени и ко сну. Дрожал пол, пахло мукой, и это тоже нагоняло дремоту. Жена в коротком полушубке, в высоких, мужских калошах, показывалась раза два в день и говорила всегда одно и то же:

— И это называется летом! Хуже, чем в октябре! [С. 9, 245—246].

Мисаил страдает только оттого, что дождь досаждает Маше:

Я страдал, и когда шел дождь, то каждая капля его врезывалась в мое сердце, как дробь, и я готов был пасть перед Машей на колени и извиняться за погоду [С. 9, 250].

Очевидный намек на то, что жизнь героев в Дубечне происходит в «водной среде», содержится в следующем отрывке:

Мы с женой спустились к плёсу и вытащили вершу, которую накануне при нас забросил Степан. В ней бился один большой окунь и, задирая вверх клешню, топорщился рак.

— Выпусти их, — сказала Маша. — Пусть и они будут счастливы [С. 9, 246].

Это описание первых месяцев после свадьбы, когда Маша еще не ощутила в полной мере всех тягот жизни труженика в деревне. Из слов героини явно следует сравнение, изображающее «счастье» героев в воде, а также их призрачную свободу: окунь и рак попадают в ловушку.

Как сам Мисаил оценивает свою жизнь, которую начинает с Машей, какие представления вызывает у него то, что с ним происходит? А.П. Чехов дает очень яркий образ жизни, выражающий ощущения героя в период своего счастья, свадьбы и начала семейной жизни:

Она [жизнь. — Н.Щ.], точно воздушный шар, уносила меня бог знает куда [С. 9, 242].

Чеховская метафора рисует воздушную стихию жизни человека, жизнь-полет. Но это та же стихия, которая была представлена словом веяние и благодаря ему приравнивалась к течению. Таким образом, чувство оторванности от земли никак не противоречит тому, что, начиная жизнь с Машей, Мисаил попадает в течение. То, что Мисаил представляет себя не в воде, а в воздухе, может иметь два объяснения. Во-первых, отправляясь в Дубечню, Мисаил, в отличие от Маши, вовсе не продумывал все свои действия, которые должны были соответствовать определенной идеологии. Другими словами, он не выбирал нужного ему течения. Все устроилось так, как хотела Маша, и Мисаил не в силах был противиться ее желаниям, он делал все не задумываясь, не рассуждая. Во-вторых, воздушная метафора соответствует захватившему героя чувству. В ней можно увидеть типичную ориентационную метафору, связывающую счастье с пространственным верхом [Лакофф 2004: 35]. Такие ориентационные метафоры в творчестве А.П. Чехова отмечены исследователями, в частности, в повести «Моя жизнь» в связи с чувством Мисаила к Маше [Крылова 2009]. Привычная ориентационная метафора накладывается и на сопоставление Мисаила и Маши с окунем и раком, и это способствует ироничному освещению героев в период их счастливой жизни и их счастья. Однако здесь важно не только пространственное соотношение верха и низа, но и сама стихия — вода, соответствующая жизненной позиции Маши, выбравшей течение.

По мере того как Маша начинает тяготиться жизнью в Дубечне, состояние Мисаила меняется. Оно опять показано посредством образных определений положения героя в пространстве, относительно земли. Если начало любви сопровождается полетом, отрывом от земли, то затем Мисаил представляет себя ниже поверхности земли, стоящим в воде, в колодце:

И если бы она послала меня чистить глубокий колодец, где бы я стоял по пояс в воде, то я полез бы и в колодец, не разбирая, нужно это или нет [С. 9, 260].

Когда Маша начинает уезжать из Дубечни, он чувствует, что из-под него «уходит почва» [С. 9, 261].