Отношения человека с жизнью оборачиваются определенным итогом. Такой итог, с одной стороны, подводит Маша, с другой — Мисаил. В своем письме к Мисаилу Маша пишет:
Все проходит, пройдет и жизнь, значит, ничего не нужно. Или нужно одно лишь сознание свободы, потому что когда человек свободен, то ему ничего, ничего, ничего не нужно [С. 9, 272].
Это последние представления о жизни Маши Должиковой, конечный результат ее жизненного опыта, завершение поисков. Здесь появляется образ, связывающий жизнь с дорогой.
Маша в письме говорит о свободе — и это соответствует ее устремлениям в небо. Ища философского обоснования свободы, Маша находит опору в известном изречении «Все проходит», под которое подводит и жизнь. Жизнь здесь сама предстает в облике пешехода, что достигается сочетанием существительного жизнь с глаголом пройти, обычным для русского языка. Персонификация жизни как пешехода вообще, видимо, основана на метонимической мотивации: человек, идущий по дороге жизни — жизнь, идущая по дороге, и слово жизнь в выражении жизнь пройдет обозначает физиологическое существование человека. При этом олицетворение жизни выражает представления о ее независимости, собственных законах, перед которыми человек бессилен.
В словах Маши автономность жизни исключительно важна. Метонимический компонент не ощущается, остается лишь олицетворение жизни. Драма взаимоотношений человека и жизни в итоговых представлениях Маши заканчивается полным отсутствием человека, и это видно в метафорической картине проходящей жизни. Он исчезает вместе с исчезновением интеллектуально-мыслительной деятельности, что достигается осознанием необходимости свободы. Это единственное усилие человека, или, точнее, насилие над ним, потому что конечный итог мысли — свобода — предопределен и указан. Субъектом жизни становится не человек, а сама жизнь, и в отличие от первых представлений Маши, где присутствовал идущий по дороге человек, концепт вербализует не глагол («знают, как им жить»), а имя. Сознание свободы на деле представляет собой результат абсолютной несвободы человека, влекомого течениями или веяниями. Ему ничего не остается, как отказаться от всего, что может дать жизнь, говоря о своей полной свободе.
Картина Маши денотативно практически не наполнена: абстрактность существительного жизнь уменьшает изобразительность глагола пройти. В завершающих представлениях героини течения отсутствуют: выбор течения — это все же некоторая интеллектуальная деятельность человека, который должен его подметить. Кроме того, образ дороги соответствует объективной картине жизни, жизни в ее онтологии: дорога — это то, что дается человеку, вода, течения — феноменология жизни, то, что человек создает сам.
Мисаил не соглашается с тем знанием жизни, которое извлекла для себя Маша, и возражает ей:
Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг наш имеет значение для настоящей и будущей жизни [С. 9, 279].
Картина Мисаила отличается от представлений Маши тем, что в ней главным действующим лицом становится человек, настоящий субъект жизни. В фокусе внимания оказывается непосредственно передвижение человека — его шаги. Не жизнь, а человек получает образ пешехода, ступающего по земле, делающего шаги. Слова Мисаила подчеркивают первостепенную роль человека, значимость его шагов для жизни. Жизнь ставится в полную зависимость от человека. При отсутствии олицетворения жизни картина выглядит конкретно, наглядно. Слова Мисаила позволяют увидеть его точку зрения, положение относительно создаваемой картины: он, в отличие от Маши, не внешний наблюдатель проходящей жизни, а ее непосредственный участник, он видит жизнь изнутри («шаг наш»), с самой дороги жизни. Шаги человека — это метафора поступков, при этом существительное поступки в русском языке — тоже метафора, связанная с передвижением, ходом, «ступанием» (поступью) человека. Притяжательное местоимение наш показывает, что в картине жизни Мисаила речь идет о человеке вообще, обо всех людях. В словах Маши глагол проходит употребляется в значении «появится и исчезнет», т. е. перестанет существовать, не оставив следа. В картине Мисаила нет бесследности абстрактной жизни. Положение человека как субъекта жизни, оставляющего следы, содержит мысль о его ответственности и тем самым о значении его шагов. Человек не исчезает бесследно, следы оставляет каждый — таков результат жизни абсолютно всех. Картина, которую представляет Маша, исключая человека, тем самым снимает с него ответственность, скрывает его следы на дороге жизни. Неодушевленное местоимение ничто в словах Мисаила как раз именует пустое место — отсутствующего в картине Маши свободного человека.
На картину Маши можно, таким образом, смотреть с двух точек зрения — с точки зрения самой Маши и с точки зрения Мисаила. В первом случае картина может показывать ощущения того, кто превратился в ничто: он отсутствует в жизни, отказываясь от нее. Едва ли эти ощущения могут быть приятны для человека при всей утешительности философского обоснования. Во втором случае человек все-таки присутствует в жизни, как бы ему ни хотелось показать обратное, сняв с себя ответственность за все те события, которыми полнится данная всем дорога жизни.
Ничто, отчетливо представленное в картине Мисаила, соотносится с той странной «небытийной субстанцией», постоянное присутствие которой в человеческом мире осознала философия в XIX веке, когда небытие получило «предикат бытия» [Соловьев 2011: 75]. Л. Шестов писал: «Страшное чудовище — Ничто овладело нами. Мы знаем, мы всем существом чувствуем, что это Ничто, т. е. то, чего нет, и все же не можем бороться с ним, точно это было бы не бессильное Ничто, а всесильное Нечто» [Шестов 1992: 189]. В повести «Моя жизнь» это «ничто», столкновение с которым столь важно в художественном мире Чехова [Одесская 2008: 226], проявляется на языковом уровне постоянно, что может стать предметом специального исследования.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |