В предыдущем параграфе мы видели, что принадлежность человека определенному социальному уровню, его статус должен определять движение. Суть такого движения в том, что не меняется качественная однородность пространства. Под метафорическим пространством, конечно, понимается обстановка, человеческие отношения, определенный быт. Пространство сменила Маша, когда вышла замуж за Мисаила и начала свою деятельность в Дубечне. Метафорическое движение без качественной смены пространства бессмысленно, поскольку такое движение не отражает внутренних изменений ни в самом человеке, ни в отношениях окружающих его людей. По сути, движения без смены пространства вообще нет.
Жизнь как движение, сохраняющее жизнь в ее неизменности, представляется отцу Мисаила. Он требует, чтобы сын продолжал тот образ жизни, который издавна был принят в дворянском обществе. Для этого необходима служба, исключающая физический труд. В повести создается соответствующая метафорическая картина такой жизни. Рассказывая, как отец воспринимает то, что он, Мисаил, не имеет достойной должности, Мисаил использует его фразеологию, его язык, и соответственно воссоздается картина мира архитектора:
...все мои сверстники давно уже окончили в университете и были на хорошей дороге, и сын управляющего конторой Государственного банка был уже коллежским асессором, я же, единственный сын, был ничем! [С. 9, 194].
Очевидно, что хорошая дорога — это метафора отца: Мисаил выражает его точку зрения в его терминах. Быть на хорошей дороге — это обычная фразеологическая единица русского языка, связанная с базовой метафорой «жизнь — дорога». Она означает одобрение жизненного выбора человека, его деятельности, как карьерной, так и иной, которая показывает в нем достойного, хорошего человека: ср. у В.И. Даля «повышаться службою, почестями, или стремиться к добру» [Даль 2006, т. 1: 473]. Понятно, что для отца Мисаила и представителей его общества хорошая дорога связана исключительно со службой, с положением в социальной иерархии.
Имеет смысл обратить внимание на то, что использованный А.П. Чеховым фразеологизм не включает глагол перемещения — идти, в него входит глагол быть. Фразеология отца соответствует тому из метафорических образов жизни в повести, который представляет жизнь в ее онтологии, однако взгляд отца исключает движение, производимое человеком. Фразеология архитектора показывает только факт бытия, существования, присутствия человека на дороге жизни.
Однако как выглядит такой человек, который лишь находится на дороге, не передвигаясь? В приведенных выше словах Мисаила обращает на себя внимание неодушевленное местоимение ничто вместо одушевленного никто. В русском языке представление о работе человека в определенной должности, по определенной специальности связано с одушевленностью, что очевидно выражается в вопросе (ср.: Кем он работает?) В словах Мисаила замена никто на ничто приобретает два смысла. Первый выражает презрительное отношение общества к таким, как Мисаил, второй намекает на мертвенность тех, кто получает «должности» на хорошей дороге, их превращение во всесильное, самим человеком творимое «Ничто».
Мертвящее действие тех занятий, которые позволяет иметь «хорошее» общество, подчеркнуто метафорически:
...моя деятельность в сфере учебной и служебной не требовала ни напряжения ума, ни таланта, ни личных способностей, ни творческого подъема духа: она была машинной... [С. 9, 197].
Человеческие способности, ум, вся его индивидуальность подавляется, и человек превращается в машину, производящую однотипные действия.
Может ли неодушевленный предмет передвигаться, т. е. перемещаться самостоятельно? Очевидно, что нет. Если глагол двигаться будет использован в сочетании с неодушевленным существительным, то это может выражать олицетворение (ср. бревно движется по дороге) или то, что предметом кто-то управляет (машина двигалась). Неодушевленный предмет может перемещаться в пространстве только лишь под воздействием какой-то силы, заставляющей его двигаться в том или ином направлении.
Сила, которая управляет человеком на хорошей дороге, представлена в повести в образе некоего безымянного управляющего — своего рода персонификации этой силы. Именно с конфликта героя с управляющим начинается «Моя жизнь»:
Управляющий сказал мне: «Держу вас только из уважения к вашему почтенному батюшке, а то бы вы у меня давно полетели» [С. 9, 192].
Стремление Мисаила к свободному поведению, т. е. к движению заставляет управляющего держать его, с тем чтобы остановить движение. «Удержаться» на своем месте не так просто: управляющий готов немедленно выбросить каждого, кто проявит непослушание. В этом «устрашающий» смысл слов «а то бы вы у меня давно полетели». Но Мисаил и не хочет держаться на месте: слова управляющего вызывают у него ассоциации, связанные с представлением о полной свободе, ничем не скованного движения:
Я ему ответил: «Вы слишком льстите мне, ваше превосходительство, полагая, что я умею летать» [С. 9, 192].
Эти слова Мисаила позволяют сопоставлять его с Машей, которая в отличие от Мисаила легко ощущала в себе способность лететь, свободно устремляться вверх, что, как мы видели, было для нее самообманом.
Возвращаясь к положению человека на хорошей дороге, отметим, что на ней запрещается собственное передвижение. Запрещается то, что было ярко представлено в метафорической картине Маши: человек знающий, как жить, идет своей дорогой.
Но Мисаилу не нравится «машинная» деятельность, он хочет проявлять в жизни свои личные способности и напряжение ума. Из-за этого происходит конфликт между отцом и Мисаилом.
Движение (положение) человека на дороге жизни в различных его вариантах есть метафорическое представление ответа на вопрос: жить как? Для Мисаила Полознева вопрос о том, как жить, — главный, регулирующий поступки человека и тем самым определяющий направление жизни, выбор его шагов. Поскольку в герое очевидно стремление ощущать себя личностью и тем самым свободным человеком, постольку его не удовлетворяет готовый ответ на этот вопрос, предоставляемый обществом и главным выразителем его идеологии — отцом.
В повести картину жизни героя как человека, выбирающего направление своих шагов, порождают некоторые детали повествования, воплощающиеся с помощью определенных лексических средств. Очень важен в этом плане начальный эпизод повести, описывающий конфликт Мисаила с отцом по поводу той жизни, которую выбирает Мисаил, и той жизни, которую он должен выбрать себе с точки зрения отца. Обратимся к моменту, когда конфликт достигает высшей точки:
— Все-таки это умственный труд, — сказал отец. — Но довольно, прекратим этот разговор, и во всяком случае, я предупреждаю: если ты не поступишь опять на службу и последуешь своим презренным наклонностям, то я и моя дочь лишим тебя нашей любви. Я лишу тебя наследства — клянусь истинным богом!
Совершенно искренно, чтобы показать всю чистоту побуждений, какими я хотел руководиться во всей своей жизни, я сказал:
— Вопрос о наследстве для меня не представляется важным. Я заранее отказываюсь от всего.
Почему-то, совершенно неожиданно для меня, эти слова сильно оскорбили отца. Он весь побагровел.
— Не смей так разговаривать со мною, глупец! — крикнул он тонким, визгливым голосом. — Негодяй! — И быстро и ловко, привычным движением ударил меня по щеке раз и другой. — Ты стал забываться! [С. 9, 194, 196].
К апогею конфликт приводит вопрос о наследстве, являющийся принципиально важным для отца. Наследство — знак того, что сыном безоговорочно принят проложенный уже путь, осуществляется наследование, т. е. движение по следам. Именно поэтому отец требует от Мисаила вполне определенного шага — поступления на службу. Выбор другого направления, совершение своего шага — следование своим наклонностям — означает невозможность наследования отцу, отклонение от единственно возможного, с точки зрения отца, пути. Дорога жизни, которую представляет Мисаил, связана не с наследованием, т. е. не с бездумным передвижением по оставленным впередиидущими следам, а с руководством. Это, однако, не означает наличие какого-либо иного субъекта действия, кроме самого идущего по дороге. Полная самостоятельность субъекта действия — руководства — выражается с помощью глагола на -ся в собственно-возвратном значении, когда «действие имеет своим объектом физическую личность самого субъекта-производителя действия» [Шахматов 1941: 477]. Для глаголов такого залога характерно «отсутствие другого субъекта, кроме, однако, выражаемого творительным падежом для означения орудия действия» [там же]. Субъектом, который выполняет функцию «орудия действия» в описываемой А.П. Чеховым ситуации, является результат духовно-интеллектуальной деятельности самого героя — его «побуждения», т. е. намерение действовать, быть активным.
Чистота побуждений героя, которую он хотел показать отцу, по-видимому, противопоставлена оставленным на дороге жизни следам, подразумевая их противоположное качество (ср. значение глагола наследить). Таким образом, отказываясь от отцовского наследства, Мисаил отказывается идти по чужим следам. Он начинает прокладывать собственный путь на дороге жизни, сообщая каждому своему шагу чистоту всех своих намерений.
Дорога Мисаила, его движение по дороге противопоставлено представлениям отца о хорошей дороге. Здесь есть именно движение, активное, самостоятельное перемещение живого человека. После того как отец бьет Мисаила, следует замечание героя о том, как отец наказывал его в детстве. Эта деталь показывает, что стремление человека к движению естественно и поэтому проявляется в ребенке. Примечательно, что процедура наказания осуществлялась в определенном положении:
В детстве, когда меня бил отец, я должен был стоять прямо, руки по швам, и глядеть ему в лицо [С. 9, 196].
То, что Мисаил должен стоять прямо, показывает, что наказание следует за каким-то проявлением свободы, движением, отклонением, и наказание как раз сковывает всякое движение, собственные наклонности личности. На хорошей дороге возможно только максимально прямое, ровное положение без всякой наклонности, т. е. без отклонения от нужного положения. Перемещение допускается только в том случае, если оно осуществляется по определенному пути, по оставленным следам, без отклонений от их линии. Совершенно очевидно, что такое перемещение будет не активным движением живого существа, а именно перемещением управляемого неодушевленного предмета. Для представления такого предмета было использовано неодушевленное местоимение ничто. Мы уже говорили о значении этого местоимения в словах Мисаила, подводящего итог своему познанию жизни и места в ней человека: «ничто не проходит бесследно». Если исходить из того, что дорога — картина жизни в ее онтологии, то любой человек, даже превращающийся в ничто, передвигается, хотя и несвободно, и оставляет за собой следы — грязные отметки своего пребывания на дороге жизни. Чехов очень ярко, образно показывает непрерывающееся существование «Ничто» в человеческой жизни.
Архитектор, не допускавший свободного движения своих детей, по большей части неподвижен. Слова Мисаила в сцене последней встречи с отцом включают определение его не изменившегося по истечении года пространственного положения:
...на этом самом месте я умолял вас понять меня, вдуматься, вместе решить, как и для чего нам жить [С. 9, 277].
Передвижения архитектора вообще вызваны лишь жизнью сына, сменой им пространства. В начале повести, когда Мисаила увольняет «управляющий», отец собирается пойти с ним вместе, чтобы вернуть его на нужное место:
— Завтра мы пойдем вместе и ты извинишься перед управляющим и пообещаешь ему служить добросовестно [С. 9, 193].
Когда Мисаил уже не живет дома, отец приходит к нему в Макариху, затем, после свадьбы, приезжает в Дубечню. Разница в способе передвижения отца связана с тем, как в это время живет Мисаил. Когда он живет у няньки в Макарихе, он в среде рабочих, т. е. выходит на свою дорогу. Когда же он в Дубечне, он живет так, как заставляет его Маша. Жизнь Маши, если ее рассматривать через образ дороги, как мы видели, представляет собой быстрое передвижение, езду. И отец Мисаила, вполне довольный женитьбой сына на Марии Викторовне, также приезжает (о принципиальном сходстве образа жизни отца и Маши Должиковой мы будем говорить ниже: гл. 2, § 4).
Неподвижность человека на хорошей дороге предполагает то, что человек стоит, сидит или лежит. В последней позиции он менее всего способен к движению. Отец чаще всего сидит: он глубоко сидит в кресле в первой же сцене повести, садится, когда приходит к Мисаилу, сидит за столом при последнем их объяснении. Прогуливается он медленно, только по Большой Дворянской, в конце повести и вовсе не отходит от своего дома.
В большом доме напротив, у инженера Должикова играли на рояле. Начинало темнеть, и на небе замигали звезды. Вот медленно, отвечая на поклоны, прошел отец в старом цилиндре с широкими загнутыми вверх полями, под руку с сестрой [С. 9, 197];
Отец сильно постарел, сгорбился и по вечерам гуляет около своего дома [С. 9, 280].
Какого пространственного положения отец желал бы для своего сына на хорошей дороге, на которой не должно быть движения? Нам представляется, что наилучшим ему кажется положение горизонтальное, положение лежа: это прочитывается во внутренней форме слова положение, обозначающего высокий статус человека в обществе. На значимость этимологического значения этого слова для требования отца, чтобы сын имел общественное положение, обратил внимание М. Фрайзе, указав на глагол «лежать» [Фрайзе 2012: 174]. Но положение — результат действия над человеком — производное от положить. Кладет человека общество — не просматривается ли в этом общественном положении намек на известный ритуал? Учет более точного словообразовательного механизма показывает более глубокий смысл. Примечательно при этом, что это общественное положение должно быть постоянным образом жизни человека:
Ни одного дня ты не должен оставаться без общественного положения! [С. 9, 193]
Отец хвалит молодых людей, имеющих, в отличие от Мисаила, «прочное общественное положение» [С. 9, 193]. Прилагательное прочный, имеющее значения «способный не разрушаться в течение длительного времени; крепкий», «неразрушенный, целый», вносит в представления о жизни новые ассоциации, связанные со строительством.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |