Усадьба Бабкино в Московской области

Адрес: Россия, Московская обл., городской округ Истра, д. Бабкино

Три года подряд, с 1885 по 1887 год, Антон Павлович Чехов с сестрой и братьями в летнее время отдыхал в усадьбе Бабкино. Она находилась в нескольких верстах к северу от небольшого города Воскресенска (с 1930 года — город Истра) недалеко от Москвы. С 1874 года ее владельцем был коллежский секретарь дворянин Алексей Сергеевич Киселев (1841—1904), племянник графа Павла Дмиртиевича Киселева — одного из выдающихся государственных деятелей эпохи Николая I. Его жена Мария Владимировна была внучкой знаменитого просветителя, писателя и издателя Николая Ивановича Новикова и дочерью бывшего директора московских императорских театров Владимира Петровича Бегичева.

Антон Павлович познакомился с Киселевыми через своего младшего брата Ивана Павловича, в 1880 году получившего место заведующего в начальном приходском училище Воскресенска и проработавшего там четыре года. В Воскресенске ему была предоставлена довольно большая казенная квартира, которая и стала первой дачей семьи Чеховых. После случайного знакомства с учителем Иваном Павловичем Чеховым хозяин имения Бабкино Алексей Сергеевич Киселев пригласил его к себе репетитором для двоих детей. Чеховы стали часто бывать в семье Киселевых, Мария Павловна Чехова подружилась с хозяйкой усадьбы Марией Владимировной.

В 1885 году весной Антон Павлович Чехов в первый раз снял на лето флигель в имении Киселевых, в котором и поселился с сестрой и братьями. Усадьба была примечательна живописным местом расположения, на ее территории располагались английский парк, цветники, оранжереи. За год до приезда Чехова у Киселевых жил писатель Болеслав Михайлович Маркевич, написавший здесь «Бездну» и «Чад жизни». Чехову тогда было всего двадцать пять лет. Сообщая о своей новой даче, он писал в Петербург Лейкину:

Буду жить в комнатах, в которых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам! Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч... Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу... Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес... Около дачи оранжереи, клумбы et caetera. Я люблю начало мая в деревне... Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи... Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки... Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья — вот и все дачники... В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды...

Свой приезд в Бабкино Антон Павлович в письме брату Михаилу описал так:

Когда мы доплелись до Бабкина, то было уже час ночи... Двери дачи были не заперты... Не беспокоя хозяев, мы вошли, зажгли лампу и узрели нечто такое, что превышало всякие наши ожидания, комнаты громадны, мебели больше, чем следует... Все крайне мило, комфортабельно и уютно... Водворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Выпил водочки, винца и... так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку.

Еще два лета, в 1886 и 1887 годах, Чеховы провели в Бабкино. Эта усадьба сыграла в жизни писателя большую роль. «Стыдно сидеть в душной Москве, когда есть Бабкино... Птицы поют, трава пахнет. В природе столько воздуха и экспрессии, что нет сил описать... Каждый сучок кричит и просится, чтобы его написал Левитан», — писал Чехов. Просыпались в Бабкине рано, и уже часов с семи утра Антон Павлович, сидя за столиком у большого окна, начинал работать. Иногда он прерывал работу, чтобы полюбоваться красотой бабкинской природы: «Перед моими глазами расстилается необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали лес, Сафонтьево, кусочек Киселевского дома... Слушал я, как поет соловей, и ушам не верил». Обедали около часа дня. С часу дня до пяти вечера все отдыхали. В это время нельзя было беспокоить прислугу, также как и после девяти вечера. Чехов в это время отдыхал, гулял по лесу, где было изобилие грибов. В пять вечера подавался чай. После чая — Антон Павлович вновь принимался за работу. Многое вмещали в себя летние дни Чехова в Воскресенске: рыбалка, пешие походы по окрестностям города, земская больница, литературное творчество.

В восемь часов Чеховы ужинали, а после ужина шли к Киселевым в большой дом. В это время здесь собирались гости, в том числе московские — певцы, музыканты, актеры. Михаил Павлович в воспоминаниях называл вечера у Киселевых «превосходными и неповторимыми». Хозяин дома Алексей Сергеевич с тестем Владимиром Петровичем раскладывали пасьянсы, гувернантка детей Киселевых Елизавета Алексеевна Ефремова играла на рояле, «тенор Владиславлев пел, а все Чеховы усаживались вокруг Марии Владимировны и слушали ее рассказы о Чайковском, Даргомыжском, Росси, Сальвини. <...> В эти вечера много говорилось о литературе, искусстве, смаковали Тургенева, Писемского». «Редко в нашей дальнейшей жизни было столько искреннего веселья, юмора, сколько было их в Бабкине», — вспоминала Мария Павловна Чехова.

Местные жители из окрестных деревень вскоре узнали, что у Киселевых снял дачу молодой доктор Чехов, принимающий больных бесплатно. Для обслуживания пациентов в Бабкине пришлось создать медпункт с необходимыми лекарствами. Мария Владимировна Киселева добровольно взялась выполнять должность ассистентки при приеме больных Чеховым. Кроме того, она любила рыбалку, порой она часами с Антоном и его сестрой Машей простаивала с удочкой на реке. Она получила хорошее образование, в том числе музыкальное, хорошо пела, писала рассказы для детских журналов. Чехов редактировал их и помогал печататься.

У Киселевых была хорошая библиотека, выписывались все толстые журналы и газеты. Живший летом в усадьбе отец хозяйки В.П. Бегичев был близко знаком с композиторами А.С. Даргомыжским, П.И. Чайковским, А.Г. Рубинштейном, драматургом А.Н. Островским. Его воспоминания были очень интересны для молодого Чехова. Рассказы «Смерть чиновника» и «Володя» Чехов написал на основе услышанного от Бегичева. Считается, что самого Бегичева Чехов запечатлел в образе графа Шабельского в пьесе «Иванов».

С детьми Киселевых — Сашей и Сережей у Антона Павловича сложились теплые отношения. В 1888 году, когда Чеховы перебрались в Москву и обосновались на Садовой-Кудринской, Сережа поступил в первый класс гимназии и некоторое время жил у Чеховых. Антон Павлович его часто поддразнивал — именовал то Фиником, то Котофей Котофеевичем, дал ему несколько прозвищ: Грипп, Коклюш, Коклеп младший. Но всегда относился к Сереже с любовью и сочувствием. В Бабкино же Чехов писал для детей Киселевых шуточные рассказы. Один из них — «Сапоги всмятку» — начинался так: «Рассказ для детей с иллюстрациями Соч. Архипа Индейкина (Посвящается Василисе и Сергею). Одобрен Ученым Комитетом не только для детей, но даже и для генералов, архимандритов, непременных членов и писательниц». Василисой писатель называл девочку Сашу Киселеву. У нее был альбом, подаренный ей дедушкой В.П. Бегичевым, в котором Чехов записал посвященное ей стихотворение «Милого Бабкина яркая звездочка». В этом же альбоме есть рисунки брата писателя Михаила Павловича Чехова, на которых воспроизведены главный дом усадьбы, пристроенная к нему кухня, флигель, в котором жили Чеховы и вид дома из-за реки.

В первое же бабкинское лето Чеховы узнали, что в деревне Максимовка, находившейся неподалеку, живет приехавший на этюды художник Исаак Левитан, их хороший знакомый. Вместе с Николаем Чеховым он учился в Школе живописи, ваяния и зодчества, с Антоном Павловичем же его связывали дружеские отношения. Левитан стал своим человеком в семье Чеховых, днем он писал этюды в окрестностях Бабкина, а вечером приходил в усадьбу Киселевых, где был неизменным участником всех развлечений. Мария Павловна Чехова вспоминала: «Левитан стал постоянно бывать у нас и сделался для нашей семьи близким человеком <...> Ближе всего Левитан сошелся с нашей семьей, когда мы поселились в красивом имении Бабкино».

Вскоре Левитан поселился в имении Киселевых рядом с Чеховыми, в отдельном маленьком флигельке. Переехав в Бабкино, Левитан, по словам Чехова, «чуть не сошел с ума от восторга, от богатства материала. Куда ни обратишь взгляд — картина, что ни человек — тип». Любимым местом для занятий живописью была у него баня. Предбанник служил ему спальней, а баня — мастерской. Михаил Чехов написал по этому поводу стихи:

А вот и флигель Левитана,
Художник милый здесь живет,
Встает он очень-очень рано
И тотчас чай китайский пьет.
Позвав к себе собаку Весту,
Дает ей крынку молока,
И тут же, не вставая с места,
Этюд он трогает слегка...

Антон Павлович и Левитан были заядлыми рыбаками и охотниками. В прогулках по бескрайним бабкинским лесам, в долгих охотничьих скитаниях, в беседах и жарких спорах о литературе и живописи сложилась крепкая дружба Чехова и Левитана. Однажды Левитан усадил Чехова и написал его портрет. Сеанс был коротким, этюд даже остался неоконченным. Левитан больше к нему не возвращался, боясь утратить то хорошее, что удалось передать во вдохновенном наброске.

И Чехов, и Левитан были талантливые актеры. Веселый день начинали то тот, то другой, иногда оба сразу. В Бабкино с раннего утра за чайным столом уже начинались невероятные рассказы, выдумки, хохот, который не затихал до вечера. Часто разыгрывали шарады. Катались на лодках и на ослах. Писали пародии, шутливые рецензии. На флигель Левитана Антон Чехов повесил табличку: «Ссудная касса купца Левитана». Исаак в долгу не остался, на окне нарисовал рекламу: «Доктор Чехов принимает заказы от любого плохого журнала. Исполнение аккуратное и быстрое. В день по штуке».

О бабкинской эпохе Михаил Павлович Чехов рассказывал так:

Благодаря жизнерадостности и природы и милых обитателей, Антон Павлович и сам был жизнерадостен. Он писал, критики его хвалили, сулили ему хорошее будущее, он был здоров. Иногда он дурил. Бывало, в летние вечера он надевал с Левитаном бухарские халаты, мазал себе лицо сажей и в чалме с ружьем выходил в поле по ту сторону реки. Левитан выезжал туда же на осле, слезал на землю, расстилал ковер, и как мусульманин, начинал молиться на восток. Вдруг из-за кустов к нему подкрадывался бедуин — Антон Павлович и палил в него из ружья холостым зарядом. Левитан падал навзничь. Получалась совсем восточная картина. А то, бывало, судили Левитана. Киселев был председателем суда, Антон Павлович прокурором, для чего специально гримировался. Оба были в мундирах, шитых золотом. Антон Павлович говорил обвинительную речь, которая всех заставляла умирать от хохота.

Чехов и Левитан в Бабкино не только отдыхали, но и плодотворно работали. Бабкинские впечатления широко отразились в чеховских произведениях. «Во всех почти рассказах того времени, — вспоминает Михаил Чехов, — можно увидеть ту или иную картину Бабкина». «Дочь Альбиона», «Налим», «Верочка» — лишь небольшая часть рассказов, написанных на основе бабкинских впечатлений. В рассказах «Ведьма» и «Не доброе дело» узнается церковная сторожка на территории бывшей усадьбы Полевых в с. Полевшина. В Бабкине Антон Павлович написал рассказы «Егерь», «Агафья». Также в этих местах им был подготовлен сборник «Пестрые рассказы». Возможно, именно в Бабкино коренились ростки будущего «Вишневого сада». Русский писатель-эмигрант Б.К. Зайцев в повести «Чехов» отметил, что прообразом Гаева в «Вишневом саде» был А.С. Киселев — «человек культурный и просвещенный, либеральный барин 80-х гг., довольно легкомысленный и привлекательный. Всегда в долгах: Бабкино закладывалось и перезакладывалось. Надо было доставать деньги, платить проценты». Позже Киселев (подобно Гаеву) в трудную минуту получил «место в банке» в Калуге.

В пейзажах Левитана этого периода непременно присутствуют бабкинские мотивы. Особенно интересна картина «Река Истра», на котором изображены заречные дали с Сафонтьевым, Максимовкой и Дарагановским лесом. Этот пейзаж хранился в Доме-музее А.П. Чехова в Ялте. Эта картина оставалась для А.П. Чехова до конца его дней одной из самых любимых. Истринские мотивы присутствуют и в картинах «К вечеру», «На тяге», «Березовая роща», «Золотая осень», «Деревня Максимовка», «Пейзаж» и во многих других. И позднее, в далекой Италии, больной художник вспоминал полюбившуюся ему частицу Подмосковья.

Принято думать, что, уехав в августе 1887 года из Бабкина, Чехов более здесь не появлялся. Между тем, в течение еще пяти лет в переписке писателя мы встречаем указания на его бабкинские поездки. 6 января 1888 года он пишет Киселевой: «...обратный путь показался коротким, ибо было светло и тепло, но, увы! приехав домой, я сильно пожалел, что этот путь был обратным...». Через месяц с небольшим (15 февраля) он пишет самому Киселеву: «Насчет поездки в Бабкино на масляной неделе вся моя шайка разбойников решает так ехать!». В святочные дни 1890 года та же тема: «Московский воздух трещит: 24 градуса. Рассчитывал поехать завтра в деревню к Коклену Младшему...». «Завтра я еду в Бабкино». «Был в деревне у Киселевых...» Такие фразы пестрят в его письмах и в последующие годы.

В 1896 году Чехов пишет Киселеву из Мелихова: «Все постарели, стали положительнее, часто напеваем те романсы, которые пели Михаил Петрович (тенор Владиславлев) и Мария Владимировна (Киселева). Хотелось бы поехать к Вам, даже очень бы хотелось...». В 1897 году, тяжело больной, он писал из Ниццы М.В. Киселевой: «Здесь очень хорошо, но, тем не менее, все-таки я с удовольствием провел бы Рождество не здесь, а в Бабкине, которое мне так мило и дорого по воспоминаниям». В июне 1903 года, за год до смерти, Чехов вновь приезжает на два дня в Истру, пытаясь купить дачу в этих полюбившихся ему местах. Он останавливается в Покровском-Рубцово (ныне пос. Пионерский), у Зинаиды Морозовой, жены фабриканта Морозова (ему принадлежал Ново-Иерусалимский кирпичный завод). Но дачу в этих краях он так и не купил, так как по его словам, цены в Воскресенске были «необычайные».

История имения Бабкино

Первые упоминания о деревне Бабкино относятся к самому началу XVI века. В Межевом акте 1504 года сказано: «Земля мушковская сельца Прокофьевского Василия Нефиманова да его ж деревни Орешник и Бабкино». Селения эти относились тогда к Мушкову стану Дмитровского уезда. В Смутное время многие из них запустели. В Межевых книгах 1628—1630 годов сказано: «через дорогу, что ездят на пустошь Бабкино Богоявленского монастыря вотчины <...> направе земля Осипова монастыря (т. е. Иосифо-Волоколамского монастыря) пустошь Большая Михайловская а по левую земли Богоявленского монастыря пустошь Бабкино, <...> пустошь Михайловская <...> а налеве земля Богоявленского монастыря пустошь Ефиманова».

Таким образом, все бывшие в начале XVI века селения через столетие превратились в пустоши и были отданы монастырям. Впрочем, запустение после Смуты и польско-литовской интервенции 1606—1620 годов коснулось всего Западного Подмосковья, населенность которого упала почти в 10 раз. Цветущий край всего за двадцать лет превратился, в сущности, в мертвую пустыню. Во второй половине XVII века начинается повторное заселение этих пустошей, и у возрожденных селений появляются новые владельцы, которые довольно часто менялись. Заселялась опустевшая земля и выходцами из-за государственного рубежа, прежде всего литовского (пленными, вольными), мелкой шляхтой, крестьянами. В начале XVIII века Бабкино значится уже как «сельцо», т. е. место, где находился двор вотчинника. Неоднократные перемены границ уездов приводили к тому, что соседние селения оказывались одновременно в трех разных уездах: например, Бабкино относилось к Московскому, Михайловка — к Дмитровскому, а Ефиманово — к Рузскому уездам.

В 1724 году Бабкино находилось во владении мичмана морского флота А.А. Возницына, после смерти его вдова в 1743 году продала это сельцо и две деревни сестре Возницына Матрене, мужем которой был контр-адмирал Иван Акимович Синявин. В 1769 году был составлен межевой план сельца Бабкина и деревни Ефиманова. В нем сказано, что они находятся во владении «морского флота капитана командора Ивана Иванова сына Синявина и вдовы и дочери Полуниных <...> а внутри того владения состоит пашенной земли 185 десятин, лесу дровяного 234 десятины 1954 кв. саж., сенного покосу 19 дес. 611 кв. саж., под селением, гуменниками и конопляниками 9 дес. 1265 кв. саж. <...> в сельце Бабкине и деревне Ефимановой мужска полу 78 душ».

В «Экономических примечаниях к планам дач Генерального межевания» 1780-х годах сказано, что в Бабкине находится «дом господский деревянный, при нем сад с плодовитыми деревьями». По составленному в конце XVIII века описанию Московской губернии, сельцо Бабкино с двумя деревнями «состоит за капитан-поручицей дочерью Рукиной и за девицею Надеждою Полуниной». В то время местность входила в состав недолго просуществовавшего Воскресенского уезда (1781—1794 гг.), но уже вскоре отошла к Рузскому.

В 1815 году, после смерти Аграфены Полуниной, по решению Звенигородского уездного суда была составлена опись принадлежавшего ей сельца Бабкина, которая рисует картину полностью разрушенного хозяйства. Это хозяйство за долги передавалось поручику Н.С. Сукманову. По описи 1815 года, в сельце Бабкино был господский дом деревянный ветхий, крыт тесом; скотных изб деревянных ветхих, крытых соломою — 2, при этих избах двор плетневый крыт соломою, господского скота и птицы не имеется. Господских экипажей: карет — 1. Господская посуда: кастрюль больших — 3, самовар — 1. Земли там числилось пашенной 185 дес., лесу дровяного 234 дес., сенного покосу 19 дес., в целом все имение оценивалось в 6171 руб.

В конце 30-х годах XIX века сельцо Бабкино принадлежало госпоже Пушкиной. Владельцы имения вели образцовое сельское хозяйство, и в числе лучших по Звенигородскому уезду было отмечено в 1841 году в «Московских губернских ведомостях». Жители сельца, кроме сельского хозяйства, занимались также выделкой овчинных тулупов. Вскоре имение было продано А.И. Рукиной за 5800 руб. В семействе Рукиных оно находилось примерно до конца 60-х годов XIX века. В «Указателе селений и жителей Московской губернии» отмечено, что «сельцо Бабкино» принадлежит Рукину Владимиру Алексеевичу, коллежскому советнику. В имении «дворовых 10 душ мужского полу, 7 женского, живут на господской усадьбе».

В «Извлечении из описаний помещичьих имений», по данным ревизионных комиссий на 1860 году, мы находим, что в имении Рукина в с. Бабкино в это время проживало 29 дворовых при имении и 150 крепостных крестьян (всего в селе было 36 домов), пахотной земли всего было 180 десятин.

В 1874 году коллежский секретарь Алексей Сергеевич Киселев покупает усадьбу Бабкино за 19 тысяч рублей «у какого-то немца» — так сказано в воспоминаниях сестры жены Киселева, писательницы Н.В. Голубевой. Киселев приобрел усадьбу с почти построенным домом, с несколькими флигелями и хозяйственными постройками. Достройка дома продолжалась еще почти 12 лет, но зато, по словам Голубевой, «Киселевы получили дачу как игрушечку». Киселев был главой небогатого семейства и занимал должность земского начальника. Несмотря на свои скромные доходы, Киселев был попечителем церковно-приходской школы в селе Никулино. Приобретенную и обустроенную ими усадьбу Киселевы превратили в место, которое охотно посещали многие деятели искусства и литературы, и все они с большим уважением отзывались о владельцах Бабкина, и оставили о них немало лестных воспоминаний.

Усадьба не приносила хозяевам большого дохода, и Киселевы, люди и так довольно среднего достатка, ко второй половине 90-х гг. стояли на грани разорения. Достаточно сказать, что это время в деревне Бабкино жило всего четыре человека. В конце 1890-х годов имение Бабкино было продано за долги. Купил его отставной гусарский полковник Котляревский, но и сам он вскоре продал Бабкино.

Новым владельцем усадьбы стал купец Колесников, который решил полностью сменить профиль усадьбы. Сначала во флигеле была устроена мастерская по пошиву белья, затем новый хозяин задумал открыть в том же флигеле художественно-ремесленную школу для крестьянских девочек. Для этого флигель был перестроен. Бесплатная школа была открыта в Бабкине в 1912 году; был составлен устав ее деятельности, в котором записано, что там будут давать познания по разным видам вышивально-белошвейного мастерства. Школа размещалась и в половине усадебного дома. Только две комнаты еще сохраняли в то время прежнюю, барскую обстановку.

После революции 1917 года Бабкино было национализировано и передано в Воскресенское райуправление советскими хозяйствами. В 1920 году в Акте о его приеме перечислены сохранившиеся усадебные постройки, причем некоторые из них названы по их последнему использованию: барский дом с мезонином, канцелярия, квартира заведующего, корпус двухэтажный полуразрушенный, сторожка с оранжереей, скотный двор каменный с конюшней, свинарником, каретные сараи, мельницы, кузница, два ледника, навесы, амбары. В ведомостях о постройках указано, что в главном доме находилось 12 комнат в нижнем этаже и три комнаты в мезонине. Кроме того, имеется опись обстановки по комнатам. В 1926 году в усадьбе находилась 32-я лесная школа. А спустя несколько лет, в 1929 году, бывший главный дом усадьбы Бабкино и некоторые другие постройки, сгорели. Существует версия о том, что пожар на территории памятника истории был совершен преднамеренно. Макет усадебного дома можно увидеть в музее школы в деревне Новоселки Серпуховского района вблизи Мелихова. Школа построена на средства Чехова, третья по счету. Этот макет усадебного дома склеен из бумаги Михаилом Павловичем Чеховым по памяти в 1934 году.

О том, как выглядел главный дом, построенный в 60-е или 70-е годы XIX века, можно судить по его описаниям, рисункам Михаила и единственной сохранившейся фотографии. Это был одноэтажный большой дом с просторной террасой и мезонином, своим главным фасадом он был обращен к реке Истре. Дом стоял у крутого обрыва, огороженного балюстрадой, откуда вела крутая лестница к купальне. Около дома были разбиты газоны, цветники, проложены дорожки и аллеи. В усадебный комплекс, кроме флигеля, в котором жили Чеховы, входили также оранжерея и многочисленные хозяйственные постройки: флигели, сараи, погреба, ледники и пр.

В 1944 году на уцелевших кирпичных столбах от въездных ворот была установлена мемориальная доска, напоминающая о пребывании Чехова в этих местах. В июле 1954 года, в дни пятидесятилетия со дня смерти писателя, возле места, где находился этот дом, состоялось торжественное открытие памятника А.П. Чехову работы скульптора А.Е. Елецкого. До наших дней ни доска, ни памятник не сохранились. Работы, проводившиеся на территории усадьбы в связи с постройкой истринского водохранилища, сильно изменили облик и самой усадьбы. В 1950-х годах были разобраны хозяйственные постройки усадьбы. В настоящее время здесь царит запустение, сохранились лишь остатки усадебного парка. На месте усадьбы появился карьер, где добывали песок.

В 2000-х годах народно-экологическое православное объединение «Вишневый сад» с целью организации охраняемой природно-культурной территории площадью около 200 гектаров в районе сел Бабкино — Максимовка — Полевшина разработали проект парка, были собраны редкие архивные материалы об этой территории, составлено географическое и геоботаническое описание ландшафтов.

О пребывании в усадьбе Чехова и Левитана напоминает памятник работы подмосковного скульптора Сергея Казанцева, высеченный из белого мрамора. Он был установлен по инициативе жителя Истры академика Владимира Яцука осенью 2008 года у входа в парк Бабкино. Рядом с памятником — едва заметный камень с памятной табличкой: «В 1885—1887 годы в д. Бабкино жили А.П. Чехов и И.И. Левитан». В 2009 году Бабкино получило статус выявленного объекта культурного наследия. В апреле 2020 года был представлен проект границ территории и правового режима использования земель объекта культурного наследия «Достопримечательное место, на котором располагалась усадьба Бабкино, связанное с жизнью и творчеством писателя Антона Чехова и художника Исаака Левитана: парк, вторая половина XVIII века, XIX век». С северной стороны участка, на котором была усадьба, в 2017 году открылся парк-отель «Вишневый сад», на его территории есть небольшой музей, посвященный Антону Павловичу.

Воспоминания Н.В. Голубевой (сестры Марии Владимировны Киселевой)

Надежда Владимировна Голубева была замужем за Валентином Яковлевичем Голубевым (1846—1920?), служившим одно время агентом от Министерства финансов при Берлинском дворе. В начале 1890-х годов Голубев был членом Совета Министерства финансов и членом Комитета Добровольного флота. Благодаря знакомству с Голубевым А.П. Чехов пересылал книги ссыльным на Сахалин. В письмах Чехова имеются неоднократные упоминания о Голубевой, главным образом, в связи с семьей Киселевых. Голубева однажды была в Бабкине при Чехове и позднее виделась с Чеховым в Петербурге.

Село Бабкино Звенигородского уезда находится в 25 верстах от станции Крюково и в 4 верстах от Нового Иерусалима. Зять мой, Алексей Сергеевич Киселев, купил это имение для его больной жены, моей родной сестры, которой доктора предписали деревенский воздух или же предложили ехать за границу, но отнюдь не оставаться в Москве. Зятю моему очень улыбался переезд в деревню, но поездка за границу приводила в ужас! Он был русский человек, по определению — Чехова был настоящий «русопет»...
Помню неописуемый восторг зятя, когда вернулся он к нам в Москву с купчею крепостью в руках. В это время, т. е. в 1874 году, я вышла замуж и уехала с мужем в Петербург, а Киселевы переехали в Бабкино. Письма с описанием бабкинских красот природы и всех прелестей деревенской жизни очень долго не прекращались. Меня усиленно звали приехать в гости, но я не могла исполнить их желания по независящим от меня причинам и только в 1887 году в первый раз посетила Бабкино. В письмах сестры промелькнула как-то фамилия Чеховых, сестра писала, что к своей дочери, семилетней Саше, пригласила земского учителя Ивана Павловича Чехова. Эта фамилия мелькнула в голове и пропала. Чехов ли, Иванов ли — в то время разницы не имело для меня. В 1886 году Киселевы отстроили стоявший при немце заколоченным большой дом и переехали в него. А флигель по просьбе Ивана Павловича Чехова на летнее время сдали многочисленной семье Чеховых, состоявшей из отца, матери, пяти братьев и одной сестры. Об этом обстоятельстве сестра мне сообщила с большим восторгом, отзываясь с похвалой о своих новых жильцах. Тогда об Антоне Павловиче как о писателе еще не было слышно ничего. В 1887 году я жила с детьми под Боровичами у станции Угловка; так как это было по той же линии и недалеко от Крюкова, я решилась поехать в Бабкино на именины к отцу 15 июля. Это лето отец проводил свой отпуск в Бабкине. Налево красивой декорацией темнел Дарагановский лес, точно нарисованный живописными штрихами кистью художника. Направо и прямо виднелись села с их садами и избушками, издали казавшимися маленькими, как грибки, разбросанные на зеленой полянке.
<...>
Я была очень поражена, увидя стол накрытый, как в самый большой праздник: с тортами, с бабками, с массой варенья и конфет. Меня познакомили с доктором Архангельским и его женой, были еще какие-то люди из Воскресенска, а я именно думала, что если гости, то уж никто другой, как только Чеховы. После чая мы с отцом сели на угловом диванчике под чудными олеандрами в цвету... Все куда-то разошлись. Подсел к нам Владиславлев и стал очень забавно рассказывать эпизоды из куриной жизни. Он был большой куровод... Стало уже темнеть, зажгли лампы, вдруг в коридоре, разделявшем гостиную от столовой, послышался сильный шум, гам, точно ввалилась туда толпа каких-то азиатов. Я не успела выразить даже моего удивления, как в столовую вошли ряженые. На каком-то ящике сидел страшный турок, ящик несли четыре черных эфиопа и — о, ужас! — шли прямо на меня.
Турок выхватил кинжал и занес надо мной, я вскрикнула и, как безумная, вскочила на стол, который затрещал и собрался упасть, едва успел отец меня подхватить. Вышло и смешно, и глупо, и неловко. Ряженые смутились не меньше меня, но турок, ловко соскочив с ящика, галантно представился: «Художник Левитан». Эфиопы, сняв маски, представились: «Четыре брата Чеховы». Среди них был и Антон Павлович. Шарада, которую собирались разыграть, благодаря моему малодушному поступку расстроилась. В чем она заключалась, так и осталось неизвестным. За пианино села гувернантка, прозванная моею сестрою «Вафля», потешно огрызаясь на Антона Павловича; он, невозмутимый, серьезный, давал ей такие реплики, что удержаться от смеха было невозможно. Смеялись все, но только не он сам. Дирижируя танцами, Антон Павлович придумывал такие фокусы, что танцующие умоляли дать передышку. Смеху, переодеваний было так много, что даже не оставили моего старика-отца и зятя. На них напялили студенческие мундиры, узкие до невозможности: им приходилось танцевать с распростертыми, как крылья, руками. Я была больше зрительницей, чем участницей общего веселья. Антон Павлович поражал меня своей захватывающей веселостью, таким хорошим молодым задором, изобретательностью всякого рода шуток и затей; как под волшебную флейту, заставлял он всех веселиться. Ровно в 11 часов он остановился посреди комнаты и безмолвно, но торжественным жестом, указал на часы... Мигом из залы исчезло все, чему не полагалось быть, ряженых и гостей точно ветром сдуло.
Посреди комнаты остался сам Антон Павлович со щеткой в руках, подметая пол. Ибо всем было известно, что в доме Алексея Сергеевича после девяти часов прислугу беспокоить не разрешалось. Зная это, Антон Павлович и взялся сам за щетку. Около пианино оставалась только одна «Вафля», приготовлявшая ноты для пения. Антон Павлович, приведя в порядок зал, поставил стулья на места, сел в уголок около двери, взъерошил свою кудрявую шевелюру и сидел в ожидательной позе. Вышел петь старик Владиславлев... он исполнял глинковский репертуар. Чехов сидел в уголке, подперев голову руками и как будто уйдя совершенно в другой мир. Владиславлев пел чудесно; когда он кончил, только через минуту послышался вздох и шорох в комнате. Чехов встал, как-то выпрямился весь, глаза его сияли, как звезды, казалось, что искры летели из них, лицо его было бледно и вдохновенно. Он молча крепко пожал руку Владиславлеву и опять сел на свое место, взъерошил волосы, откинул голову...
Запела моя сестра, ученица Даргомыжского, «Мне грустно потому, что весело тебе...» (романс Даргомыжского). Чехов закрыл глаза рукой и так сидел все время. Потом спела она романс: «Русая головка...» (его же) и, наконец, любимейшую вещь «Ехали бояре с Нова города...». Восторг от пения сестры был совершенно другой, чем от пения Владиславлева. Чехов аплодировал, кричал так, как кричат только в театрах, вызывая примадонну. На лице его опять появился задор и какое-то опьянение. Сестра спела по требованию всех нас еще «Ивушку...». Наша публика бесновалась, чуть ли не ломала стулья. В это мгновение кто-то погасил лампу. Мигом все стихло. Я не поняла, зачем погасили лампу, оказывается, концертное отделение заканчивалось всегда «Лунной сонатой» Бетховена, которую «Вафля» исполняла в совершенстве, но только всегда при лунном свете... Соната в таком исполнении и в такой обстановке произвела на меня сильное впечатление. По окончании ее все разошлись, не прощаясь и не произнеся ни слова...

А. Чехов и И.Левитан Памятник, мемориал в Москве и Московской области