Для предшествующего XVIII века врач — знаток своего дела, искусник, иногда фантазер или, наоборот, шарлатан и невежда, но в любом случае ремесленник, узкий специалист, чьи занятия не накладывают особого отпечатка на его облик, привычки и образ жизни. Вне своей практики он такой же человек, как и все, любитель хорошей кухни, рябиновой настойки (пьет в меру, но иногда и напивается до чертиков), домашнего уюта, театров, развлечений и т. д. Охотник до амурных дел, хотя при этом старается не потерять солидности. Из трудных положений выпутывается благодаря тому, что знает два-три верных средства от всех болезней, а в остальном надеется на Бога. За свое собственное здоровье боится и очень себя бережет от насморков и простуд. Усердный прихожанин, хотя на пожертвования для церкви скуповат. При этом оправдывает себя тем, что у него большое семейство. Оно и вправду большое, шумное, крикливое, безалаберное и к нему если и не вовсе равнодушное, то не слишком внимательное, поскольку толком никому не известно, чем он занимается: главное, чтобы деньги приносил...
Таков врач XVIII века. Точнее, даже не врач, а лекарь, поскольку врач появится лишь в последующем столетии, когда положение резко изменится. Отныне истинный врач — врач по призванию — не мыслит себя вне своей науки и предан ей настолько, что не замечает ничего вокруг, дни и ночи проводит в лаборатории или больнице. Он рассеян, забывчив, непрактичен, трогательно наивен. Не бывает ни в театрах, ни на вернисажах, не читает книг и газет — только специальные медицинские журналы. У него почти нет личной жизни, катастрофически не хватает времени на семью, жену и детей, от которых тоже требуется жертва — жертва терпения, понимания и любви. Кроме того, истинный подвижник от медицины готов ставить эксперименты на самом себе, если это нужно для испытания нового лекарства или поисков более действенных методов лечения. Он не бережет себя даже тогда, когда ему угрожает реальная опасность заразиться смертельной болезнью. Базаров у Тургенева добровольно берется вскрывать умершего мужика и заражается тифом, порезав себе палец. Дымов у Чехова высасывает через трубочку дифтеритные пленки у больного ребенка, тоже заражается и умирает.
И вот самая главная, заключительная сцена рассказа. Ольга Ивановна лежит одетая в неубранной с утра постели и ждет известий о состоянии мужа. В спальню входит Коростелев, друг Дымова, дежуривший возле умирающего.
«— Ну что?
— Да что! Я пришел сказать: кончается...
Он всхлипнул, сел на кровать рядом с ней и вытер слезы рукавом. Она сразу не поняла, но вся похолодела и стала медленно креститься.
— Кончается... — повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. — Умирает, потому что пожертвовал собой... Какая потеря для науки! — сказал он с горечью. — Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! — продолжал Коростелев, ломая руки. — Господи боже мой, это был бы такой ученый, какого теперь с огнем не найдешь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!
Коростелев в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.
— А какая нравственная сила! — продолжал он, все больше озлобляясь на кого-то. — Добрая, чистая, любящая душа — не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику, а по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти... подлые тряпки!
Коростелев поглядел с ненавистью на Ольгу Ивановну, ухватился за простыню обеими руками и сердито рванул, как будто она была виновата.
— И сам себя не щадил, и его не щадили. Э, да что, в сущности!
— Да, редкий человек! — сказал кто-то басом в гостиной».
Поразительно, насколько верный и точный портрет врача-подвижника дает Чехов. Отмечено все: и жертвенность, и нравственная сила, и доброта души, и беззаветное служение науке. Что-то глубоко личное, сокровенное угадывается в чеховской характеристике Дымова. Чехов пишет о нем так, словно для него это некий выстраданный идеал, которому он и сам хотел бы следовать, тем более что у Дымова была еще одна, возможно не столь явно выраженная в рассказе, но очень близкая Чехову черта.
Обратим внимание на слова Коростелева: «Добрая, чистая, любящая душа — не человек, а стекло». Собственно, Коростелев должен был бы сказать: не человек, а ангел. Или что-нибудь в этом роде, тем более что для Ольги Ивановны подобные выражения были бы вполне понятны и желанны. Но Чехов прекрасно знает среду врачей своего времени, которые в большинстве своем были люди позитивные, чуждые всякой ложной романтики, убежденные материалисты, и Коростелев тоже, конечно же, материалист.
Поэтому он никогда не назовет Дымова ангелом, а чистоту его души сравнит именно со стеклом. Стекло — это не эфемерность, а, наоборот, нечто зримое, осязаемое, что можно взять и подержать в руках. Наконец, стекло очень полезный, утилитарно ценный предмет (из него изготавливается медицинское оборудование — колбы и пробирки), способный к тому же дать представление о душевных свойствах Дымова — вот Коростелев и пользуется им для сравнения.
И Дымов в этом прекрасно понял бы Коростелева, поскольку он и сам материалист. По мнению жены, его беда в том, что он совершенно не разбирается в искусстве.
«В пятом часу она обедала дома с мужем. Его простота, здравый смысл и добродушие приводили ее в умиление и восторг. Она то и дело вскакивала, порывисто обнимала его голову и осыпала ее поцелуями.
— Ты, Дымов, умный, благородный человек, — говорила она, — но у тебя есть один очень важный недостаток. Ты совсем не интересуешься искусством. Ты отрицаешь и музыку, и живопись.
— Я не понимаю их, — говорил он кротко. — Я всю жизнь занимался естественными науками и медициной, и мне некогда было интересоваться искусствами.
— Но ведь это ужасно, Дымов!
— Почему же? Твои знакомые не знают естественных наук, однако же ты не ставишь им этого в упрек. У каждого свое. Я не понимаю пейзажей и опер, но думаю так: если одни умные люди посвящают им всю свою жизнь, а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны. Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать.
— Дай, я пожму твою честную руку!»
Душу Коростелева Дымов тоже, наверное, сравнил бы со стеклом. Да, у Дымова добрая, чистая, любящая душа, но каждодневная практика лечащего врача приучила его к мысли, что все имеет естественное объяснение, что причина всех явлений в самой материи, которую необходимо тщательно исследовать, не надеясь при этом на сверхъестественное вмешательство, на чудо, и это еще одна сторона парадокса.
Именно таков Дымов, а сам Чехов?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |