Однако вернемся к Павлу Васильевичу или Павлу Егоровичу (собственно, это одно лицо) и завершим его портрет, сведя воедино штрихи, разбросанные у нас по разным главам. Без такого портрета нам не обойтись: все-таки Павел Егорович не только отец, родитель, но и религиозный наставник. Вот и попытаемся определить, что же главное в этом по-своему незаурядном, своеобразном человеке и почему он оказал такое парадоксальное влияние на сына: всячески приучал его к вере, старался, усердствовал, беспокоился, хлопотал и ничего не добился. Или, иными словами, добился лишь того, что отнял у него эту веру. Отнял и заставил всю жизнь тосковать о ней, искать ее и находить в том, что, казалось бы, не имело к ней никакого отношения, не совпадало с привычными формами церковного обихода, уводило туда, где место священника или монаха занимал врач или путешественник, подвижник не от веры, а от науки.
Что ж, раз отнял, значит, и в нем, Павле Егоровиче, самом чего-то не хватало. Так бывает с людьми, наделенными слишком явными, очевидными для всех, неоспоримыми достоинствами: им не хватает чего-то малого и неуловимого настолько, что, казалось бы, этим можно пренебречь, отмахнуться, не заметить, но... не получается. Не пренебрежешь. Не отмахнешься. И возникает навязчивый, неотступно преследующий вопрос (этакий каверзный вопросик): чего же, собственно, именно им не хватает? Ищешь, ищешь на него ответа и никак не можешь найти — к своей досаде и раздражению: «Да что это я, в самом деле!»
И не успокоишься, пока наконец не найдешь, пока не ответишь...
Вот и Павел Егорович наделен столь же явными и неоспоримыми достоинствами, о которых уже не раз говорено: заботливый, чадолюбивый глава большого семейства, усердный прихожанин, знаток церковного пения, служб и уставов, но... чего-то не хватает, неуловимого, ускользающего и при этом, может быть, самого главного — благодати. В этом-то и ответ на столь навязчиво преследующий вопрос. Бла-го-да-ти. Это слово еще со времен Пушкина приобрело самый широкий смысл — не только специфически церковное (как у Иллариона в «Слове о законе и благодати»), но и универсальное значение:
Нет ни в чем вам благодати,
С счастием у вас разлад...
Вот и в Павле Егоровиче попечение и заботы о семье, церковные заслуги, ревность и усердие, словно не по благодати, а по умыслу, его собственному почину, упрямому и отчасти вздорному нраву, благодаря которому все серьезные и трезвые начинания приобретали характер откровенных глупостей, самых нелепых причуд. Его старший сын Александр рассказывал брату Михаилу: «Медаль! Какую роль она играла в нашей семье! Мозга не было, а честолюбие было громадное. Из-за медали и детство наше погибло... С давящей тоской я оглядываюсь на свое детство... Как теперь ясно и отчетливо помню, как после пения во дворце (на Страстной — «Черто-о-г твой вижу, Спасе») отец вошел в алтарь и просил о. Николая Луценко исходатайствовать ему медаль за пение. О. Николай — затычка заштатная и слепое, беззащитное орудие в руках кафедрального Покровского — был страшно смущен этой просьбою. Я, тогда гимназист 6-го класса, не знал, куда деваться от стыда и негодования, и выразил свое негодование тем, что на лестнице дал здорового тумака Антону в бок. И тебе безобразно съездил по морде, и при этом съездил подло, предательски, сзади... Но согласись сам, чем же я мог иначе выразить свой протест против унизительной просьбы о медали?»
А ведь одна медаль у Павла Егоровича уже была — полученная в 1871 году за усердную службу, серебряная, для ношения на Станиславской ленте.
Но вот захотелось — возмечталось — заиметь вторую, и неудачно...
Таким же неудачником был он в торговле: все у него невпопад. После того, как захирела торговлишка в первой лавке, завел вторую, надеясь, что на этот раз фортуна от него не отвернется. Товар разложил по полкам, детей снова заставил торговать, чтобы нанятым на службу продавцам не платить лишние деньги. Словом, все предусмотрел, рассчитал: и товар-то самый ходовой, и место бойкое, рядом с вокзалом, а вот не ладится торговля, и вместо прибыли одни убытки.
Та же история с собственным домом, который вознамерился построить Павел Егорович на участке земли, полученном от отца. Рассуждал он при этом здраво: ну, как обойтись без собственного дома семье, где шестеро детей. И строительный подрядчик был найден надежный, с хорошей репутацией — состоятельный купец, к тому же староста церкви, как такому не доверять. Но тот выложил из кирпича (а кирпич стоил особенно дорого) такие толстые стены, что выставленный им счет разорил Павла Егоровича.
В конце концов он был вынужден бежать от долгов в Москву (иначе ему грозила долговая яма), куда чуть ранее перебрались его старшие сыновья.
Даже семейная летопись, которую вел Павел Егорович, начинание хоть и трогательное, но слишком уж протокольно-скрупулезное и поэтому безблагодатное. Вот его мелиховские записи за апрель 1892-го и март 1893-го:
«Лед растаял в пруде.
Начали пахать 2 работника. Сад расчистили.
Корову выгнали в стадо. Тепло 15 гр.
Соху купили. Тепло 18 гр. Антоша и Ваня приехали.
Соху новую привезли. Тепла 17 гр. Среди дня.
Приехала Е.И. Коновицер.
Суворин А.С. приехал. Коновицер уехала.
Деревья распустились. Овес получили от Смагина.
Суворин и Антоша уехали в Москву. Картошку купили на посев мелкую.
Баран прыгает. Марьюшка радуется.
−5. Приехали Маша и Мизинова. Ясный день. Привезли чечевицу и гречку.
−5. Ясный день. Парники готовы. Мамаше снилась коза на горшке.
+6. Слыхали жаворонка. Вечером прилетел журавль. Уехал Семашко.
+3. Мамаше снился гусь в камилавке. Это к добру. Больна животом Машка. Зарезали свинью.
Делали колбасы».
Раз было, значит записано, а там что коза на горшке и гусь в камилавке, что Суворин и Коновицер — разницы нет никакой.
Эпос!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |