Когда это произошло? Что именно подтолкнуло Чехова к решению стать врачом, «вступить на стезю Захарьиных и Циркуненков»? Насколько это решение было выношенным, осознанным и независимым от мнений близких, их благих советов и пожеланий? Прямых ответов на эти вопросы нет. Чехов нигде не рассказал, как вызревало в нем это решение. В его ранних письмах и воспоминаниях близких мы не находим никаких свидетельств о том, что он с детства стремился к врачебной деятельности, мечтал о ней, готовился, видел себя светилом науки, окруженным ассистентами, медсестрами и больными.
— Нуте-с, где у нас тут больной, привезенный с острой пневмонией?
Нет, не было такого...
И игры его вовсе не сводились к тому, чтобы, как это бывает у детей, изобразить из себя доктора, кого-то простукать, прослушать, кому-то прописать лекарство от кашля, кому-то перевязать руку. Нет, он играл в лапту, мастерил и запускал змея, гонял голубей, ловил и продавал на базаре птиц, хорошо плавал и нырял. Умудрялся даже под водой, изловчившись, доставать бычков, затаившихся между склизкими, поросшими илом сваями.
Никто из его близких, сверстников и друзей и не думал, что он выберет медицину. Более того, в короткой биографии, предназначенной для альбома выпускников медицинского факультета 1884 года, Чехов написал, что не помнит, почему (по каким соображениям) он стал врачом.
Не помнит или не хочет вспоминать.
— Вот так-то, милостивые государи. — Встал из-за письменного стола и прошелся по комнате, пробуя каблуком скрипевшую половицу. — Уж не обессудьте... Тарарабумбия, сижу на тумбе я.
Но это тоже ответ, хотя и не прямой, а косвенный. Вот к таким косвенным ответам, не столько выговоренным, сколько подразумеваемым, обозначаемым невольным намеком, мы и обратимся...
Павел Егорович бежал из Таганрога в конце апреля 1876 года. Положение семьи было ужасное: все зашаталось, запуталось, смешалось, разладилось, и замаячил зловещий призрак ямы — не только долговой, но и жизненной, в которой оказалась вся семья, а не один лишь ее незадачливый глава. «Торгуем очень скверно, в городе окончательно нет делов, хоть бы нам поскорее выбраться из этого оставленного Богом Таганрога», — писал он в феврале старшему сыну Александру. Далее следовали беспомощные вопросы и отчаянные признания: «Что я буду делать? Смелости у меня нет. Чем другим заняться? Я не знаю никакого ремесла. Одно бесславие о несостоятельности приводит в отчаяние. Дом возьмут, движимость продадут за долги, которых на мне состоит 8000 р.».
8000 рублей — сумма для Чеховых по тем временам огромная. Всюду задолжал Павел Егорович: один подрядчик Миронов опротестовал его вексель на 1000 рублей. «Бесславие о несостоятельности» — что может быть ужаснее для обладателя серебряной медали на Станиславской ленте, бывшего члена торговой депутации, бывшего регента. А тут еще постоялец Чеховых и советчик по денежным делам Селиванов, служивший в Коммерческом суде, шепнул, намекнул, многозначительно кашлянул, предложил хитроумный план: он-де задешево выкупит заложенный дом, потом повыгоднее продаст его и вернет разницу. Только для этого Павлу Егоровичу нужно из Таганрога исчезнуть.
Вот он тайком и уехал, а точнее, бежал, бросив там Евгению Яковлевну, сыновей Антона, Ивана, Михаила и дочь Марию, причем Марии было всего тринадцать, а Мише и того меньше — десять лет. Кто же из них оставался за старшего, к кому Павел Егорович обращался в письмах, просил, приказывал, требовал, давал поручения? К Евгении Яковлевне или Ивану? Нет, Евгения Яковлевна способна лишь плакать, причитать и слезы вытирать, а Иван... тот все молчит, словно его однажды напугали и он от испуга оправиться не может.
Поэтому Павел Егорович обращался к Антону — обращался иногда раздраженно, надсадно, слезно, настойчиво (если не сказать — назойливо или даже настырно), иногда же словно заискивал перед ним, угодничал и даже слегка лебезил: «Прикажи Антоше...»; «Это Антоша должен обо всем ведать и узнавать секретно»; «Антоша пусть сходит»; «Пускай Антоша поищет»; «Антоша отнесет». Значит, в глазах Павла Егоровича средний сын был уже достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы позаботиться и об отце, и о матери, сестре и братьях: «Антоша, береги Мамашу, если что случится, ты будешь отвечать...»
Летом 1876 года Павел Егорович отзывает Евгению Яковлевну к себе в Москву, и та забирает с собой Марию и Михаила. Теперь Антон и Иван живут вообще без родителей, вдвоем, по-сиротски, но никто не спрашивает их, насколько им трудно, всего ли хватает, нет ли в чем нужды, не тревожится о них, не старается чем-то помочь. Напротив, это Антон должен помогать родителям, и прежде всего деньгами, без которых в Москве и шагу не ступить, поскольку за все надо платить, и это вызывает панический ужас, смешанный с суеверной боязнью, как бы снова не ошибиться, не просчитаться, а то последнее потеряешь: «Вещи продавай только ненужные и лишние, потому что опустошим дом, а потом трудно будет наживать что было... постарайся что-нибудь продать и нам деньги вышли... мысли мои расстроены, я сам не свой».
Евгения Яковлевна слезно причитает, охает, лепечет, пришепетывает, умоляет сына о том же: «Антоша, ради Бога пришли денег... вот я до чего дожила... нам очень деньги нужны... спим на полу».
Вот когда Чехов понял, что, каторжник, поющий в церковном хоре, отныне он навеки обречен еще и зарабатывать деньги для семьи. Зарабатывать если не медициной, то таким же каторжным литературным трудом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |