Правда, попутчик нашелся не сразу: я многим звонил, предлагал отправиться в путешествие вместе со мной, уговаривал, даже зазывал, но никто не соглашался. Не соглашались по разным причинам, но главным образом потому, что уж очень далеко ехать до Сахалина-то, бесконечные пересадки, да и неизвестно, собственно, как именно добираться, где останавливаться, если придется забраться в такую глушь, что и гостиницы-то не найдешь. К тому же и есть нечего там, в глуши-то: это вам не Москва, и время голодное — девяностые...
Словом, наотрез отказывались, согласился же лишь один мой знакомый — Петр Паламарчук, хотя от него-то я этого менее всего ожидал. Даже не поверил в первую минуту. Далек он был от Чехова — во всяком случае, мне так казалось. Достаточно было на него взглянуть, чтобы стало ясно: здесь должен быть не Чехов, а скорее уж Николай Васильевич Гоголь — хотя бы потому, что Паламарчук тоже хохол, малоросс. Правда, и Чехов называл себя ленивым хохлом, но скорее в шутку, и чеховский образ с Малороссией никак не связывается. Петр Паламарчук же эту Малороссию собою картинно и живописно являл. Плотный, грузный, массивный, с большим крестом на шее, роскошные черные волосы ниже плеч и борода, жгуче красивые по-хохлацки глаза — словом, украинское барокко. Невольно думалось: такому бы в церкви возглашать с амвона, да так, чтобы пламя свечей трепетало и стекла дрожали: «Оглашенные, изы-ы-ы-ди-те».
Думалось-то думалось, но стоило Петру заговорить, как неожиданно обнаруживалось, что голос у него не того закала — не бас, а тенор, даже тенорок. Тенорок, выдающий способность заговаривать, морочить, забалтывать (эта способность очень помогала ему, когда Петра вызывали на Лубянку). Да и не богатырь он вовсе, не веет от него физической силой, а, напротив, угадывается что-то изнеженное, оранжерейное, инфантильное. Иными словами, писательское. И отчасти привилегированно-номенклатурное.
Помимо Гоголя у Петра было два кумира — Солженицын и Набоков. Да, при всем различии меж ними Паламарчук их особо почитал и досконально знал, что по тем временам было редкостью, ведь доставали их книги с большим трудом, только в самиздате, это же грозило большими неприятностями, вплоть до ареста. Петя же подобных неприятностей не то чтобы вовсе не опасался, но все-таки всегда мог рискнуть, поскольку за него было кому заступиться. Сын капитана первого ранга, Героя Советского Союза и внук маршала, Паламарчук мог рассчитывать, что его в беде не оставят и от любых неприятностей уберегут, как оно и не раз случалось.
Поэтому Петр бесстрашно фрондировал или, как тогда выражались, диссидентствовал. Ленина называл Лукичом, приглашенный в гости на чей-либо день рождения хохмы ради гримировался под Брежнева. И большевиков открыто ненавидел, на дух не выносил. Не скрывал своих державно-монархических взглядов. Ходил в церковь, хотя посты держал своеобразно («Водка же не мясо», — говорил он при случае), и дружил со священниками. Печатался под псевдонимом в эмигрантских журналах ярого антисоветского толка — таких, как «Посев», «Континент», «НТС», и собирал материал для своих знаменитых «Сорока сороков» — фотографировал зловещие пустыри, на месте которых возвышались когда-то златоглавые церкви.
Вот таким он был, Паламарчук, — диссидентом из привилегированного семейства, жившим в генеральском доме у метро «Войковская».
При этом книжник он был настоящий, истинный, по призванию. И не просто потому, что читал очень и очень много (я бы сказал: читал запоем, но это слово прибережем для другой надобности), а потому, что, когда читал, — жил. Я всегда осознавал, что чтение для Паламарчука — единственный способ существования. Именно чтение, а не писание, поскольку писал он всегда за счет прочитанного, усвоенного из книг, да и что-то искусственное, сконструированное чувствовалось в его прозе. Свободное сочинительство не было его стихией, а вот чтение — было.
И именно чтение как способ жизни, единственно приемлемый для него. Все же остальное он отсекал тем, что запоем пил (вот словечко-то и понадобилось). Да, пил и... предавался утехам бренной (с православной точки зрения) плоти. Потому-то иные мемуаристы называют Паламарчука пьяницей и бабником, но это так же неверно, как назвать пьяницей Венедикта Ерофеева или алкоголиком Высоцкого. Поэтому повторю: Паламарчук именно книжник, пьянство же и прочее для него — способ решения извечной писательской экзистенциальной проблемы: а чем заполнить время, оставшееся от чтения и творчества.
Вот и Чехов писал: «Днем работаю, а к вечеру начинаю вопрошать себя, что делать, куда идти...» (Немировичу-Данченко, 24 ноября 1899 года, Ялта). Паламарчук не вопрошал, а наливал и пил, чему я не раз был свидетелем во время нашего путешествия. За водкой тогда тянулись длинные, почти километровые очереди, но писательский билет в таких случаях иногда помогал. И вот однажды Петр нагрузил целый рюкзак пол-литровыми, с синевато-зеленым отливом стекла бутылками. В поезде я сразу лег спать, а он устроился поудобнее за столиком купе, откупорил бутылку, достал книгу и, словно попивая чай с вареньем, стал читать. Правда, утром проснулся в купе молоденькой проводницы: я услышал, как он на весь вагон ругается с контролером, имевшим неосторожность к нему постучаться.
О нашем путешествии Петр написал эссе «Архипелаг и материк», напечатанное в сборнике «Остров Чехова. От Мелихова до Сахалина: люди, судьбы, встречи» (издательство «Книга», 1990 год). В том же сборнике опубликованы материалы «круглого стола», в котором мы вместе участвовали, вернувшись с Сахалина. Кое-что из эссе Паламарчука и этих материалов я приведу.
Через восемь лет после выхода сборника Паламарчук умер: сказалась беспорядочная жизнь и тяга к винным возлияниям. У меня хранятся подаренные им книги — в том числе и книга о Чехове замечательного, мною любимого писателя Бориса Зайцева. Я брал ее с собой на Сахалин.
...И вот уже позади остался Ярославль, где Чехов пересел с поезда на пароход «Александр Невский», и мы плывем по Волге, легкий туман стелется по воде, а на берегу видны стога, перевернутые рыбачьи лодки и сухие сосновые леса, загорающиеся на солнце янтарным светом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |