Ко времени юности Чехова, отмеченной неустанным чтением, одним из популярнейших и любимейших писателей в России был Чарльз Диккенс. Автор книги «Диккенс в России» И.М. Катарский писал: «В 40-е годы прошлого века Россия узнала и полюбила гениального английского романиста, полюбила за подлинную человечность, за стремление к правде, за непримиримость к злу и несправедливости, за светлый жизнерадостный юмор <...> Чарльз Диккенс стал для русских писателей предметом искреннего восхищения, а нередко и наставником»1.
В монографии Катарского рассмотрены отклики на Диккенса у Гоголя, Григоровича, Достоевского, Л. Толстого, Чернышевского, отмечено также, что «творчеством английского писателя живо интересовались Гончаров, Салтыков-Щедрин, Лесков, Короленко, Гаршин, Л. Андреев, Блок, Куприн, Горький и многие другие русские писатели второй половины XIX и начала XX в.»2. Имя Чехова в этом представительном ряду отсутствует. В лучшем случае оно предполагается в выражении «и многие другие писатели».
Однако, признавая, что «в России середины XIX века Диккенс по праву мог быть назван одним из «властителей дум», особенно молодого поколения»3, нельзя обойти вниманием и чеховское поколение таганрогских гимназистов. Пётр Сергеенко, соученик Антона Чехова по гимназии, говорил о годах своей молодости: «Ближе всех сердцу Диккенс, Достоевский и Толстой. Духовно эта троица влияла глубже всех»4.
Позже Иван Шмелёв в очерке «Книжники... но не фарисеи» расскажет, как в середине 1880-х годов Чехов экзаменовал его по прочитанным книгам, вспоминал о своих посещениях таганрогской городской библиотеки и упоминал в числе прочих известных авторов Диккенса5.
В те же годы Д.В. Григорович, взявший на себя роль наставника при молодом писателе, спрашивал его: «Читали ли Вы «Пиквикский6 клуб» Диккенса? Если нет, — непременно прочтите. Такая картинка из русских нравов давно ждёт своего Диккенса» (П I, 430). Однако «Замогильные записки Пиквикского клуба» в переводе Иринарха Введенского уже были прочитаны Чеховым и его братьями. В знаменитом письме А.П. Чехова 1886 года о «воспитанных людях», обращённом к брату Николаю, как бы между прочим замечено: «Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал, недостаточно прочесть только Пиквика...» (П I, 224).
В 1909 году, когда литературная Россия отмечала пятилетие со дня смерти Чехова, были впервые опубликованы заметки журналиста Н.М. Ежова. Среди перемежающихся личных воспоминаний и критических оценок мемуариста, в частности, говорилось: «...если уж сравнивать Чехова с иностранными писателями, так всего удобнее, действительно, с Чарльзом Диккенсом. Диккенс — автор юмористических рассказов и автор «Пиквикского клуба» — наиболее подходит к прототипу Чехова. Последний всегда был талантлив как юморист. В этой сфере он, пожалуй, — маленький Диккенс. Рассказы в «Осколках» времени гг. Лейкина и Билибина являются маленькими шедеврами творчества Чехова»7.
Конечно, объявить «Посмертные записки Пиквикского клуба» прототипом чеховских рассказов 80-х годов было бы чрезмерным преувеличением. И всё же несомненно, что ранние сочинения Чехова сближаются с первым романом Диккенса благодаря сходному углу зрения, под каким каждый писатель смотрит на жизнь, преломляя её в литературный текст.
Вот, например, XII глава романа, повествующая о неожиданном происшествии с пожилым добропорядочным президентом Пиквикского клуба. Мистер Пиквик много лет снимает в Лондоне квартиру у вдовы Бардль. Познакомившись с расторопным гостиничным слугой Сэмом Уэллером, он решает нанять Сэма себе в услужение и посылает за ним в отдалённый район сынишку вдовы. В ожидании возвращения мальчика постоялец ведёт с хозяйкой разговор о возможных переменах в своём домашнем быту. Так ли уж расходы на содержание двух человек превышают расходы на одного? Уменьшатся ли домашние хлопоты миссис Бардль в результате принятого Пиквиком решения? Будет ли она рада, если её сынишка получит опытного товарища, способного научить его всяким полезным вещам? Благосклонно улыбаясь, Пиквик произносит: «...сказать вам правду, я решился, миссис Бардль». И... следует сцена, совершенно неожиданная как для героя, так и для его приятелей, показывающихся в двери и становящихся невольными свидетелями происходящего:
...миссис Бардль бросилась в объятия мистера Пиквика и обвила его шею своими дебелыми руками, испуская при этом катаракты слёз и хоры глубоких воздыханий.
— Что с вами, миссис Бардль? — вскричал ошеломлённый мистер Пиквик. — Образумьтесь... миссис Бардль... если кто-нибудь придёт... оставьте... я ожидаю приятелей...
— О, пусть себе идут!.. Пусть придёт весь свет! — кричала исступлённая вдова. — Я никогда вас не оставлю, мой добрый, милый, несравненный друг души моей!
С этими словами миссис Бардль прижалась ещё плотнее к могучей груди президента.
— Отстанете ли вы наконец? — говорил мистер Пиквик, вырываясь из насильственных объятий. — Чу, кто-то идёт... шаги на лестнице. Миссис Бардль, ради бога, подумайте, в какое положение вы ставите меня...
Бесполезные мольбы! Миссис Бардль без чувств повисла на шее отчаянного старика, и прежде чем он успел положить её на диван, в комнату вошёл малютка Бардль, ведя за собою господ Снодграса, Топмана и Винкеля.
<...>
— Не могу понять, господа, — начал мистер Пиквик, когда приятели сгруппировались вокруг него, — право, не могу понять, что сделалось с моей хозяйкой. Лишь только я сообщил ей о своем намерении нанять слугу, она вдруг ни с того ни с сего бросилась мне на шею и принялась визжать, как исступлённая ведьма. Странный случай, господа!
— Странный, — повторили друзья.
— Поставить меня в такое неприятное положение!
— Очень странно!
Приятели покачали головами, перекашлянулись и перемигнулись весьма многозначительными взорами друг на друга.
Эти жесты и эти взгляды отнюдь не ускользнули от внимания проницательного президента. Он заметил недоверчивость своих друзей и понял, что они подозревали его в любовных шашнях.
Нечаянное происшествие, начавшись так невинно, быстро раздувается в тяжбу о нарушении брачного обещания. На судебном процессе «Бардль против Пиквика» свидетели, будучи честными джентльменами, не могут не признать, что однажды видели, как ответчик держал истицу в своих объятиях, обхватив её за талию. Кроме того, они слышали, как при этом он указывал на неловкое положение, в какое они попадут, если кто-нибудь войдёт Суд принимает сторону истицы и приговаривает ответчика к уплате солидной денежной компенсации. Мистер Пиквик упорствует в утверждении своей невиновности, подвергается всяким неприятностям и в итоге попадает в долговую тюрьму.
К истории о Пиквике и вдове Бардль близок сюжет рассказа Чехова «Клевета». Он напечатан в юмористическом журнале «Осколки» в ноябре 1883 года под обычным псевдонимом того времени А. Чехонте. Место действия — квартира учителя чистописания Ахинеева, который выдаёт свою дочь замуж. Перед началом торжественного ужина отец невесты заходит в кухню, чтобы проверить последние приготовления. Здесь с ним случается то, что сам он полагает «сущим анекдотом»: его восторженные причмокивания, вызванные видом великолепного осетра, заглянувший в дверь сослуживец Ванькин принимает за звуки пылкого поцелуя с кухаркой.
Пытаясь предотвратить сплетни о себе и кухарке, Ахинеев обходит одного за другим гостей и рассказывает, как было дело:
— Сейчас я в кухне был и насчёт ужина распоряжался, — сказал он французу. — Вы, я знаю, рыбу любите, а у меня, батенька, осётр, вво! В два аршина! Хе-хе-хе... Да, кстати... чуть было не забыл... В кухне-то сейчас, с осетром с этим — сущий анекдот! Вхожу я сейчас в кухню и хочу кушанья оглядеть... Гляжу на осетра и от удовольствия... от пикантности губами чмок! А в это время вдруг дурак этот Ванькин входит и говорит... ха-ха-ха... и говорит: «А-а-а... вы целуетесь здесь?» С Марфой-то, с кухаркой! Выдумал же, глупый человек! У бабы ни рожи, ни кожи, на всех зверей похожа, а он... целоваться! Чудак!
— Кто чудак? — спросил подошедший Тарантулов.
— Да вон тот, Ванькин! Вхожу, это, я в кухню...
И он рассказал про Ванькина.
— Насмешил, чудак! А по-моему, приятней с барбосом целоваться, чем с Марфой, — прибавил Ахинеев, оглянулся и увидел сзади себя Мзду.
— Мы насчёт Ванькина, — сказал он ему. — Чудачина! Входит, это, в кухню, увидел меня рядом с Марфой да и давай штуки разные выдумывать. «Чего, говорит, вы целуетесь?» Спьяна-то ему примерещилось. А я, говорю, скорей с индюком поцелуюсь, чем с Марфой. Да у меня и жена есть, говорю, дурак ты этакий. Насмешил!
— Кто вас насмешил? — спросил подошедший к Ахинееву отец-законоучитель.
— Ванькин. Стою я, знаете, в кухне и на осетра гляжу...
И так далее. Через какие-нибудь полчаса уже все гости знали про историю с осетром и Ванькиным (II, 277).
Пустяшный случай выходит за пределы домашнего круга, начинает обрастать вымышленными подробностями. Проходит немного времени, и невинного учителя чистописания уже считают воплощением закоренелого порока. Его настигает общественное порицание и домашнее наказание.
Рассказ Чехова кончается вопросами недоумевающего Ахинеева: кто же виноват в раздутом до такой степени анекдоте? Но читатель ясно понимает то, о чём искренно не догадывается герой: он сам спровоцировал сплетни настойчивыми опровержениями своей несуществующей вины. И этот вывод по-новому возвращает к истории мистера Пиквика, который так же чистосердечно не сознаёт, что форма и содержание его рассуждений в то злосчастное утро вполне могли навести миссис Бардль на любовные подозрения.
Обвинитель мистера Пиквика, защищающий интересы миссис Бардль на суде, именует обиженную вдову «страждущей невинностью». Некоторые черты этой особы Чехов продолжил и заострил в рассказе «Беззащитное существо» в образе вымогательницы Щукиной — дамы с хищной фамилией, поначалу маскирующей свою истинную натуру жалобами на беззащитность: «Я женщина бедная, только и кормлюсь жильцами... <...> Я женщина беззащитная, слабая... Замучилась до смерти... И с жильцами судись, <...> и по хозяйству бегай...» (VI, 87—88). Но когда ей представляется, что её интересы ущемлены, она также грозит своему обидчику судебным наказанием: «Схожу к адвокату Дмитрию Карлычу, так от тебя звания не останется! Троих жильцов засудила, а за твои дерзкие слова ты у меня в ногах наваляешься!» (VI, 90). Позже эта комическая фигура практически без изменений была перенесена в одноактную шутку «Юбилей», переделанную из рассказа.
В «Юбилее» отозвался и другой комический мотив из записок Пиквикского клуба. Одно из впечатлений путешествующих пиквикистов связано с выборами в парламент кандидатов от двух соперничающих политических партий. Восторженные сограждане, поддерживающие представителя своего лагеря, поднесли ему в знак преданности и благодарности серебряное ведро для угля. Противники данного кандидата пытаются очернить его репутацию, утверждая, что более трёх четвертей подписной суммы на этот подарок внёс он сам через приятеля своего дворецкого. В «Юбилее» председатель правления банка Шипучин откровенничает со своим бухгалтером:
Служащие поднесли сейчас альбом, а члены банка, как я слышал, хотят поднести мне адрес и серебряный жбан... (Играя моноклем.) Хорошо, не будь я Шипучин! Это не лишнее... Для репутации банка необходима некоторая помпа, чёрт возьми! Вы свой человек, вам всё, конечно, известно... Адрес сочинял я сам, серебряный жбан купил тоже я сам... Ну, и переплёт для адреса сорок пять рублей, но без этого нельзя. Сами бы они не догадались (XII, 208).
Ещё одна явная перекличка Чехова с Диккенсом возникает при обращении к теме, которую можно определить как особенности национальной охоты. Первый роман Диккенса задумывался в виде серии юмористических эпизодов из жизни спортсменов-любителей, попадающих в забавные ситуации. В числе традиционных занятий английских джентльменов непременно значилась и охота. Один из членов Пиквикского клуба, мистер Винкль, охарактеризован как «страстный охотник до звериной и птичьей ловли». Достижениям мистера Винкля в этом деле частично посвящена VII глава с характерным названием «На грех мастера нет: метил в ворону, попал в корову». Полностью теме охоты отведена XIX глава романа о Пиквике.
Чехов также не раз обращался к сюжетам, посвящённым охотникам и охоте. В его рассказах 1880-х годов — «Он понял!», «Егерь», «Весной», «Беспокойный гость», «Рано!», «Свирель» — заметна близость к «Запискам охотника» Тургенева8. Здесь у Чехова тема охоты и взаимоотношения человека с природой подана в серьёзном тоне. Но у него есть и юмористические сюжеты о любителях охоты. В записной книжке встречается смешная фраза: «Немка: мой муж был большой любовник ходить на охоту» (XVII, 28). Комический спор охотников, доходящий до сердцебиений и обмороков, происходит в водевиле «Предложение». При этом очевидно, что один из спорящих стоит другого:
Ломов. Сердцебиение... Нога отнялась... Не могу.
Наталья Степановна (дразнит). Сердцебиение... Какой вы охотник? Вам в кухне на печи лежать да тараканов давить, а не лисиц травить! Сердцебиение...
Чубуков. Вправду, какой вы охотник? С вашими, вот именно, сердцебиениями дома сидеть, а не на седле болтаться. Добро бы охотились, а то ведь ездите только за тем, чтобы спорить да чужим собакам мешать и прочее. Я вспыльчив, оставим этот разговор. Вы вовсе, вот именно, не охотник!
Ломов. А вы разве охотник? Вы ездите только за тем, чтобы к графу подмазываться да интриговать... (XI, 328—329).
Ближайший к традиции Диккенса (и ко времени чтения «Пиквика») рассказ Чехова на эту тему появился в журнале «Будильник» в 1881 году, в знаменательный день 29 июня (дата, с которой в России открывался охотничий сезон). В первоначальное заглавие рассказа и была вынесена эта дата: «Двадцать девятое июня (Шутка)», вместе с шутливым посвящением: «С удовольствием посвящается гг. охотникам, плохо стреляющим и не умеющим стрелять». Рассказ вышел под псевдонимом Антоша Чехонте. Позже, для публикации в сборнике, Чехов изменил заглавие на «Петров день».
Здесь следы «Пиквика» заметны и в стиле авторского повествования, и в общем движении фабулы, и в приёмах характеристики отдельных героев. У обоих авторов на охоту собирается пёстрая компания, где умеющих стрелять меньше, чем тех, кто умеет правильно держать ружьё или может попасть в цель. В каждой компании есть горячие борцы против «непростительного нарушения всех правил охоты» и не менее целеустремленные нарушители этих правил. Для всех без исключения важен не столько результат охоты, сколько её процесс, где центральное место отведено привалу с выпивкой и закуской. Результатом привала становится пропажа кого-то из членов группы, в каждом случае довольно курьёзная, но заканчивающаяся благополучно.
Истории о спортсменах-любителях из Пиквикского клуба и подчас нелепых их приключениях у Чехова перестраиваются в сюжет со злободневными комическими деталями нового времени. Но в конце концов различия национальных особенностей оказываются не столь велики, как сходство характеров господ охотников, изображённых Диккенсом и Чеховым.
Отзвук чтения «Пиквика» может встретиться у Чехова в любом месте, даже самом неожиданном. В 1900 году среди разговоров о «Дяде Ване» в Художественном театре Чехов сказал К.С. Станиславскому, исполнявшему роль Астрова: «Послушайте же, он же свистит. Это дядя Ваня хнычет, а он же свистит». Речь шла о четвёртом, последнем действии пьесы, подводящем итог несложившимся судьбам героев. Станиславский не понял смысла замечания и, как признался потом в воспоминаниях, «при своём тогдашнем прямолинейном мировоззрении никак не мог с этим примириться — как это человек в таком драматическом месте может свистеть»9.
В последнем действии «Дяди Вани» ремарки, аналогичные чеховскому определению «хнычет», относятся к Войницкому в его в диалоге с Астровым:
Войницкий. (С тоской.) Невыносимо! (Склоняется к столу.) Что мне делать? Что мне делать?
Астров. Ничего.
Войницкий. ...если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что всё прошлое забыто, рассеялось, как дым. (Плачет.) Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего начать...
Астров (с досадой). Э, ну тебя! Какая ещё там новая жизнь! Наше положение, твоё и моё, безнадёжно.
Войницкий. Да?
Астров. Я убеждён в этом (XIII, 107—108).
Ремарки «свистит», которая относилась бы к Астрову, в тексте чеховской пьесы нет, хотя, по свидетельству Станиславского, она подразумевалась в последнем действии. Но свист героя как выражение его позиции философского стоицизма — это один из уроков Диккенса, усвоенных юным Чеховым из того же источника:
— Да вы философ, Сэм, — сказал мистер Пиквик.
— Должно быть, это у нас в роду, сэр, — ответил мистер Уэллер. — Мой отец очень налегает теперь на это занятие. Мачеха ругается, а он свистит. Она приходит в раж и ломает ему трубку, а он выходит и приносит другую. Она визжит во всю глотку и — в истерику, а он преспокойно курит, пока она не придёт в себя. Это философия, сэр, не правда ли?10
Комедийный приём, у Диккенса обозначающий разницу темпераментов (она ругается, а он свистит), Чехов превращает в приём драматический, наполняет психологическим подтекстом: в отличие от Войницкого, Астров не пытается поднять бессмысленный бунт против жизни, а стоически принимает жизнь такою, как она есть.
Так работает долгая память Чехова-читателя, помогавшая формированию Чехова-писателя.
Примечания
1. Катарский И. Диккенс в России. Середина XIX века. М.: Наука, 1966. С. 402.
2. Там же. С. 403.
3. Там же. С. 191.
4. Там же. С. 334.
5. Шмелёв И.С. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 558.
6. В современных изданиях имя героя Диккенса пишется с одной «к»: «Пиквик». Чехов и его современники знали книгу о создателе Пиквикского клуба в переводе И.И. Введенского под названием «Замогильные записки Пиквикского клуба», где имя главного героя писалось с удвоенной «к». Эта особенность написания сохранена в настоящем издании при цитировании чеховской переписки и отрывков из романа.
7. Ежов Н.М. Литературные портреты. Антон Павлович Чехов (Опыт характеристики) // Среди великих. Литературные встречи. М.: РГГУ, 2002. С. 210.
8. См.: Бялый Г.А. Чехов и русский реализм. Л.: Сов. писатель, 1981. С. 27.
9. Станиславский К.С. А.П. Чехов в Московском Художественном театре // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1960. С. 386.
10. Диккенс Ч. Посмертные записки Пиквикского клуба / Пер. А.А. Кривцовой и Евг. Ланна. М.: Худож. лит. 1984. С. 208.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |