Осенью 1898 года в Крыму Чехов долго и трудно привыкал к провинциальной курортной жизни. Не хватало многих привычных вещей, новых книг, интересных собеседников. Два месяца спустя он писал из Ялты А.С. Суворину: «Всё-таки скучно по Москве. Хочется с кем-нибудь поговорить о литературе, о том о сём, а говорить здесь можно только о литераторах, но не о литературе»; «Здесь решительно нечего читать. В библиотеке журналы нарасхват, а книг нет, потому что библиотекарше лень отыскивать их на полке» (П VII, 347). Письма этого времени полны досады и шутливых угроз: «...скучно, и без газет можно было бы впасть в мрачную меланхолию и даже жениться» (П VII, 374). Одно из таких писем было отправлено в Петербург Е.М. Шавровой-Юст, считавшей себя ученицей Чехова в писательском деле и именовавшей его «шер-мэтр» (дорогой учитель). Чехов пожаловался и ей: «...мне нечего читать, я каменею от скуки — и кончится тем, что брошусь с мола в море или женюсь» (П VII, 344). Шаврова вняла проблемам столь сложного выбора и поспешила выслать шер-мэтру две книги, которые он получил к концу декабря. Одна из них оказалась сборником декадентских стихов под названием «Кровь истерзанного сердца». Под стать заголовку, книга была в ярко-красной обложке, от одной внешности которой, по выражению самой Шавровой, делалось жутко робким сердцам. Чехов переиначил название в «растерзанную кровь потревоженной души» и в благодарность деликатно ответил, что эта книжка доставила ему «истинное удовольствие». «...а вторую я давно уже читал» (П VII, 380) — отозвался он о другой, оказавшейся повестью С. Ковалевской «Нигилистка».
Софья Васильевна Ковалевская (1850—1891), первая в мире женщина-профессор, получила мировое признание как выдающийся учёный-математик. Она родилась в Москве в семье генерал-лейтенанта В.В. Корвин-Круковского, рано обнаружила математические способности и проявила незаурядную силу воли для того, чтобы получить высшее образование, недоступное в то время для женщин в России. Брак (поначалу фиктивный, после ставший настоящим) с талантливым учёным-палеонтологом Владимиром Онуфриевичем Ковалевским предоставил ей личную свободу и возможность изучать высшую математику в Гейдельберге. В Германии ей была присуждена степень доктора математики. Лишённая возможности работать на родине, она нашла приют в Швеции, в течение 8 лет была профессором Стокгольмского университета. Скончалась в Стокгольме от не установленного вовремя гнойного плеврита, в возрасте всего 41 года, в день смерти Пушкина — 29 января по старому, 10 февраля по новому стилю.
Другая сторона деятельности Ковалевской — литературно-критическое творчество. Её «Воспоминания детства» — произведение не только мемуарной, но и художественной литературы. Чехов был таганрогским гимназистом, когда она начала сотрудничать с А.С. Сувориным, печатая в газете «Новое время» театральные рецензии и научные статьи. Едва ли не первая из её рецензий была 17 ноября 1876 года о бенефисе Е.И. Левкеевой — актрисы, в чей бенефис 17 октября 1896 года в Александринском театре провалится премьерный спектакль по чеховской «Чайке». Судьба, ни разу не пересекая путей Ковалевской и Чехова, всё время сводила их с одними и теми же людьми. И более того — уже в XX веке, как будто на перекрестье их творческих координат, возникнет такой феномен, как драматургия Джона Б. Пристли, источником вдохновения которого станут проблемы английской нации, незабываемая атмосфера чеховских пьес и математические идеи, впервые художественно выраженные Софьей Ковалевской.
Как многие великие открытия, одна из замечательных идей пришла к Ковалевской в неожиданный момент. Осенью 1886 года её срочно вызвали в Россию к заболевшей сестре, жизнь которой висела на волоске. Проводя много долгих дней и ночей у постели горячо любимой сестры, она вспоминала, с какими чудесными мечтами они обе вступали в жизнь, сравнивала картины воображения с тем, что дала им действительность. «Из этих мечтаний и рассуждений, — рассказывала потом её шведская подруга, писательница Анна-Шарлотта Леффлер-Эдгрен, — возникла идея написать два параллельных романа, в которых судьба и развитие одних и тех же людей должны были изображаться с двух противоположных сторон. Их нужно было представить в ранней юности, когда вся будущность ещё впереди, затем описать всё дальнейшее развитие их жизни до известного поворотного пункта в ней. Один из романов должен был показать, к каким последствиям привёл сделанный ими выбор, а другой, в противоположность первому, что случилось бы, если бы они пошли по другой дороге»1.
Вернувшись в Швецию, Ковалевская поделилась своим замыслом с подругой-писательницей. Та моментально оценила идею как «положительно гениальную и в высшей степени оригинальную», но предложила писать не романы, а пьесу, разбивающуюся на два представления: «Одна часть драмы описывает, как оно было, а другая, как оно могло быть. В первом все делаются несчастными, как оно и бывает большею частью в жизни, где люди всячески мешают счастью друг друга вместо того, чтобы способствовать ему. В другом описываются те же люди, только при совершенно других обстоятельствах: они помогают друг другу, живут друг для друга, образуют небольшое идеальное общество и чувствуют себя счастливыми»2. В результате в 1887 году в соавторстве Софьи Ковалевской и Анны Леффлер была написана драма «Борьба за счастье».
В 1894 году «Борьба за счастье» была поставлена в Москве в театре Корша в бенефис близкой знакомой Чехова актрисы Лидии Яворской. Автор работы о Яворской А.Я. Альтшуллер первым упомянул о сходстве «математической композиции» С. Ковалевской и Дж.Б. Пристли3. Действительно, мысль Ковалевской «об известном поворотном пункте» в жизни человека определит не только идею, но и название пьесы Пристли «Опасный поворот», отразится в идее и композиции драмы «Время и семья Конвей». В тех же пьесах отчетливо проявятся и традиции чеховской драматургии, таких его пьес, как «Чайка», «Три сестры» и «Вишнёвый сад».
Повесть «Нигилистка» была последним произведением писательницы. В ней отразились общественные взгляды Софьи Ковалевской, которые сложились под влиянием её сестры, Анны Корвин-Круковской, жены французского революционера Виктора Жаклара. Виктор и Анна были деятелями I Интернационала и участниками Парижской коммуны 1871 года. В разгар подавления этого первого в истории правительства диктатуры пролетариата, просуществовавшего всего 72 дня, супругам Ковалевским удалось проникнуть в Париж, осаждённый немецкой армией (шла франко-прусская война) и версальскими войсками правительства Тьера. Оттуда по паспорту Владимира Ковалевского Виктор Жаклар бежал за границу. Сочувствие революционной борьбе и идеям утопического социализма, сделавшееся семейной чертой, сказалось и в литературном творчестве С. Ковалевской.
««Нигилистку» вы завернули в простыню, положили в пакет, запечатали, наклеили тысячу марок — зачем такие предосторожности» (П VII, 380) — вопрошал Чехов Шаврову по получении книги. Шаврова же не скрывала, что руководствовалась правилом чеховского героя: «Ах, как бы чего не вышло!» (П VII, 699). Книга была запрещена к распространению в России. Издавалась она в Женеве в Вольной русской типографии и до 1898 года выходила дважды, в 1892 и 1895 году. Свой экземпляр Шаврова привезла из Вены, что же касается вопроса о том, где и когда Чехов мог ранее познакомиться с запретным произведением, возможно такое предположение. «Нигилистка» увидела свет на русском языке вскоре после скоропостижной смерти автора. В подготовке первого издания большую роль сыграл Максим Максимович Ковалевский, профессор Московского университета. В 1887 году он был исключён за вольнодумство и после этого жил за границей, в основном во Франции. Он не только позаботился о выходе книги своей прославленной однофамилицы, но и написал предисловие к её первому женевскому изданию. Чехов был хорошо знаком с М.М. Ковалевским. Они часто встречались зимой 1897—1898 годов во Франции, Чехов бывал на его вилле в Больё, под Ниццей. В это время была возможность не только познакомиться с недоступной в России книгой, но и услышать многое о Ковалевской от человека, который в недавнем прошлом был очень близок ей и едва не связал с ней свою судьбу.
Признание Чехова, что он читал «Нигилистку», безусловно, важно. Но ещё более важен тот факт, что книга снова оказалась в его руках на исходе 1898 года, когда ему было скучно, когда не было других книг и когда в его биографии обозначился явный рубеж между прошлым течением жизни и довольно неопределёнными планами на будущее. Таким образом, «Нигилистка» влилась как бы в самый исток предстоящего крымского пятилетия Чехова, завершился же этот период созданием рассказа «Невеста», который может быть сопоставлен и соотнесён с крамольной повестью Ковалевской.
Героиня повести — девушка с символичным именем Вера (как символично имя и чеховской героини — Надежда), младшая дочь в семье графа Баранцова. Жизнь её до поры до времени идёт по накатанной колее, определена традициями дворянского круга: «Да и что, в самом деле, кроме радостей и печалей любви, могло, казалось, перерезать прямую, ровную, как полотно, дорогу, расстилавшуюся перед всеми тремя барышнями Баранцовыми. Во всех остальных отношениях их жизнь была определена и предусмотрена наперёд. <...> повторит каждая мамину судьбу, как и мама повторила судьбу бабушки. Всё это было очень просто и очень верно и зналось само собой, не думая, как знается то, что и завтра будет обед, и послезавтра». При этом девочке, растущей в богатой и благополучной семье, «ещё ни разу не приходило в голову усомниться в достоинствах кого-нибудь из её близких. Её мама была лучшая из мам, её детская — лучшая из детских».
Первую трещину, которая пролегла между Верой Баранцовой и её родными, создало событие политическое: объявление манифеста 19 февраля 1861 года об освобождении крепостных. В этот вечер маленькой Верочке, до тех пор убеждённой, что папа и мама самые добрые, впервые пришлось услышать откровения дворни — о дедушке-крепостнике, в своё время надругавшемся над многими дворовыми и прислугой, о тиранстве господ, не изгладившемся в памяти беззащитных людей. Её поражают слова выпившего на радостях кучера:
«— Что, господа наверху плачут, чай? Жаль им, что тиранить-то нас им больше не дадут?
— Неправда! Неправда! Вас никто не тиранил. Папа с мамой добрые!
Эти слова криком вырываются у Веры».
В описание неблагополучного вечера после чтения манифеста вводятся символические детали: «На дворе поднялась к вечеру страшная метель; в трубе словно живой кто-то возится и завывает тоскливо и протяжно.
Вдруг налетит порыв ветра, хлопнет ставней, загремит железными листами на крыше. Графиня всякий раз вздрогнет и привскочит на кушетке». В эту ночь Вера долго не может уснуть: «Новые, страшные, унизительные мысли бушуют в её голове. Она сама не могла бы объяснить хорошенько, чего ей так жалко, почему ей так горько, так мучительно стыдно. Она только лежит в своей постельке и плачет, плачет».
Окончательный переворот в судьбе Веры совершается под влиянием её учителя Степана Васильцева, в недавнем прошлом профессора Технологического института. Он был выслан из Петербурга за политическую неблагонадежность в своё родовое имение по соседству с имением Баранцовых. Васильцев становится наставником 15-летней Веры, обучает её наукам и заодно развивает нравственно, прививая симпатии к разрушителям деспотизма и тирании, т. е. к революционерам, или, как их называли в ту пору, нигилистам. Подчёркнуто, что их отношения — отношения наставника и ученицы. Когда под влиянием старших сестёр Вера заподозрила со стороны учителя личные чувства, Васильцев говорит ей: «Влюбиться в вас было бы с моей стороны не только глупостью, но и подлостью. Да я, слава богу, и не думал никогда в вас влюбляться. Зато полюбил я вас сильно и искренне, и крепко хочется мне, чтобы из вас хороший человек вышел».
Через три года Васильцева ссылают в Вятку, где он скоро умрёт от туберкулёза. Перед смертью он передаёт для Веры письмо, в котором пишет: «Самому мне ничего не удалось свершить на земле. Всю мою жизнь я был праздным, бесполезным мечтателем; умру я — и следа моего не останется <...> Но ты, моя Вера, ты ещё молода, ты сильна. Я знаю, я чувствую, что ты призвана к чему-то высокому и прекрасному. То, о чём я только мечтал, ты совершишь, то, что я только смутно предчувствовал, ты это выполнишь!»
Нравственное развитие Веры сопровождается ростом отчуждения от родных. К тому же её семья разоряется и приходит в упадок. Граф-отец умирает, графиня «стала страшно религиозна <...> и на всё житейское махнула рукой», сёстры живут эгоистичными интересами. Вера сама выбирает своё будущее и связывает его с Петербургом, где надеется найти назначение и цель своей жизни. Приехав в Петербург, она поступает на женские курсы, которые только открылись к этому времени.
До этого сюжетного поворота многое в повествовательной канве «Нигилистки» сопоставимо с последним рассказом Чехова. Рассказ «Невеста» начинается с того, что читатель вводится в ту же исходную ситуацию накатанной жизненной колеи, где единственной заботой подрастающей барышни будет только забота любви («с шестнадцати лет она страстно мечтала о замужестве, и теперь наконец она была невестой»), будущее представляется во всём предусмотренным наперед («И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца!»), и девичья судьба призвана повторить материнскую судьбу («И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у тебя такая же строптивая дочка...»).
У Чехова настойчиво повторяется и мотив «лучшей из мам», перекликающийся с повестью Ковалевской: «...я вот сижу и смотрю отсюда на маму... Она кажется отсюда такой молодой! ...она необыкновенная женщина»; «до сих пор она видела в своей матери что-то особенное, необыкновенное»; «ещё недавно она считала свою мать необыкновенной и с гордостью слушала слова, которые она говорила...». В сочетании с ним можно выделить и мотив «лучшей из детских» — девичьей комнатки Нади с белыми занавесками и тёплой, очень мягкой постелью.
Обличительный голос народного заступника, впервые услышанный Верой в день освобождения крестьян, в «Невесте» передан Саше. Он пытается внушить героине: «Ваша мама по-своему, конечно, и очень добрая, и милая женщина, но...» — прислуга в доме бесправна, как в дореформенные времена, Надины мать и бабушка заедают чужую жизнь, праздная жизнь хозяев нечиста и безнравственна, и т. д. Подобные обличения долго кажутся Наде устаревшими и наивными, но сюжетное движение в «Невесте» намечается именно тогда, когда Надя начинает придавать им значение, начинает сознавать Сашину правоту. В конце рассказа уже в её собственный голос переходит Сашин мотив — ожидание того времени, когда от бабушкина дома, где прислугу не считают за человека, — «от этого дома не останется и следа...»
В ещё большей степени роль Саши сопоставима с ролью Васильцева, причём сходен даже мотив принципиально безлюбовных отношений его с теми женщинами, которых он убеждает перевернуть свою жизнь. В обоих произведениях важным оказывается противопоставление: духовные наставники героинь, Васильцев и Саша, — люди без перспективы, абстрактные мечтатели; их ученицы, предполагается, будут способны совершить всё, о чём те только мечтали.
Параллельны в повести и в рассказе эпизоды бурной, ненастной ночи с завываньем ветра в трубе и хлопаньем ставни: в такую ночь в голове у Веры бушуют мучительные мысли, после чего она (пока по-детски наивно) начинает мечтать принести искупительную жертву; у Нади, по её словам, «открываются глаза» и она принимает решение изменить свою жизнь.
Эпизодам ненастья в обоих произведениях противостоят картины неудержимого весеннего обновления земли, подчёркнуты таинственность и красота той жизни, какой живут, отдельно от человека, поля и леса.
Проследить перекличку можно даже на уровне мелких деталей: например, в упоминаниях о развивающейся религиозности матери Веры и матери Нади.
Есть и различия: так, отношения Васильцева и Веры в конце концов перерастают во взаимную влюблённость, хотя и не получают развития. Это у Ковалевской дань беллетристике: проявляя в области математики типично мужской склад ума, в художественном творчестве она тяготела к «женскому роману». В целом же сюжетное движение повести «Нигилистка» и рассказа «Невеста» до известного момента совершается как бы в одном направлении. При этом, конечно, важен и такой сюжетный этап, как переезд героинь в Петербург и их учёба на курсах.
Однако последний сюжетный поворот и финал «Нигилистки» радикально разводят её и «Невесту». Посещение лекций, общение с другими курсистками не удовлетворяет Веру. Чувства социальной несправедливости или, как с лёгкой улыбкой пишет Ковалевская, «мировая скорбь» в ней настолько сильны, что побуждают искать людей другого круга и другой род деятельности. В это время в Петербурге идут политические процессы, судят народников-пропагандистов. Побывав на одном из процессов, Вера становится свидетельницей вынесения сурового приговора студенту-медику Павленкову. Спасти его можно одной ценой: будь он женат, приговор был бы смягчён. Вера решает объявить себя невестой этого незнакомого ей человека и добивается разрешения на брак. Обряд бракосочетания совершается прямо в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. После этого Павленкова отправляют на каторгу в Сибирь — для него это действительно облегчение участи, в сравнении с неизбежной и скорой гибелью в Алексеевском равелине. Вера едет в Сибирь вслед за мужем: наконец-то она нашла «настоящее дело» и исполняет его «бодро и радостно». В отличие от героини «Невесты», предстоящая жизнь которой — «ещё неясная, полная тайн», путь Веры предельно конкретен: «...всё мне так ясно представилось; вся моя жизнь в будущем развернулась передо мной, как на карте».
Сопоставление «Нигилистки» и «Невесты» проливает свет на одно из сомнительных мест мемуарного чеховедения — воспоминания В.В. Вересаева. Познакомившись с ранней редакцией «Невесты», Вересаев воспринял этот рассказ как историю девушки, уходящей в революцию. В воспоминаниях он приводил разговор с автором:
«Антон Павлович спросил:
— Ну, что, как вам рассказ?
Я помялся, но решил высказаться откровенно.
— Антон Павлович, не так девушки уходят в революцию. И такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.
Глаза его взглянули с суровою насторожённостью.
— Туда разные бывают пути»4.
Вскоре Чехов в письме к Вересаеву сообщил, что переделал «Невесту» в корректуре. Много позже, читая опубликованный рассказ, Вересаев не нашел следов ухода героини «в революцию» и предположил, что в авторской правке этот мотив был устранён. Комментатор рассказа в Академическом собрании сочинений и писем Чехова А.П. Чудаков, сверяя различные редакции текста, пришёл к выводу, что «и в первых вариантах рассказа прямых слов о том, что героиня уходит в революцию, сказано не было» (X, 468). Но ведь и в повести Ковалевской не говорилось прямыми словами о том, что Вера уходит на революционную работу. Героиня повести тоже размышляла о разных открывающихся ей путях: «Признаюсь тебе откровенно: для другой бы работы, ну хотя бы для революционной пропаганды, для конспирации, я бы, пожалуй, и не годилась вовсе. Уж тут большой нужен ум, красноречие, умение на людей действовать, их себе подчинять, а у меня этого вовсе нет. <...> А вот в Сибирь пойти — это совсем для меня, как есть настоящее дело!»
Выбор Веры — это выбор жертвенного служения людям: «Пойду я в Сибирь, буду там при сосланных состоять, буду утешать их, служить им, письма их на родину пересылать...» Мотивом жертвенности заканчивается повесть, и рассказчица, расставаясь с Верой, не скрывает своей печали: «...мне так живо представилась та судьба, которая ожидает это прелестное юное существо, что мне сделалось тяжело на душе, и слёзы так и покатились из глаз.
— Ты обо мне плачешь? — проговорила Вера с ясной улыбкой. — Ах, если бы ты знала, как мне, напротив, жалко вас всех, вас, которые остаетесь!
Это были её последние слова».
Очень близкий мотив жертвы ради других звучал и в ранней редакции «Невесты». Героиня, решившаяся «перевернуть свою жизнь», получала от своего наставника такое напутствие:
«— Отлично, превосходно, — говорил он, — я очень рад. Вы не пожалеете и не раскаетесь, клянусь вам. Ну, пусть вы будете жертвой, но ведь так надо, без жертв нельзя, без нижних ступеней лестниц не бывает. Зато внуки и правнуки скажут спасибо!»
С таким мотивом путь чеховской «невесты» ещё более сближался с путём «нигилистки».
В то же время по своим художественным особенностям «Нигилистка», в отличие от «Невесты», явственно тяготеет к шаблонам. Существенно различают эти произведения и обстоятельства, стоящие вне текста, но позволяющие точнее воспринять различия в текстах. Наиболее важное из них — соотношение с прототипами. Образ чеховской героини вышел настолько обобщённым, что любые попытки привязать его к конкретной личности кажутся наивными и малоубедительными. В случае с «Нигилисткой», напротив, дистанция между героями и прототипами достаточно коротка. Прототипом Веры Баранцовой была Вера Сергеевна Гончарова, дочь С.Н. Гончарова, брата жены Пушкина. Стремясь сохранить пушкинскую ассоциацию, Ковалевская в рукописях «Нигилистки» иногда называет свою героиню Верой Воронцовой: эта фамилия много значила в жизни Пушкина. Под заголовком «Вера Воронцова» повесть увидела свет в первом издании, осуществлённом в Стокгольме на шведском языке. Есть сведения, что от «Воронцовой» пришлось отказаться при подготовке русского издания: цензура не допустила бы, чтобы фамилия крупнейших аристократов-князей присваивалась кому-то из бунтовщиков-нигилистов5.
Встречу героев, происходящую в Петропавловской крепости, в реальной жизни устраивала сама Софья Ковалевская, познакомившаяся с Верой Гончаровой в Петербурге в 1876 году. Помогал ей в этом Ф.М. Достоевский при содействии видного юриста и сенатора А.Ф. Кони. Известно письмо Ковалевской к Достоевскому, написанное по этому поводу: «Имя девицы, о которой Вы обещали похлопотать, Вера Сергеевна Гончарова (она племянница жены Пушкина). Просьба её в том, чтобы ей дозволили свидание и переписку с её женихом Павловичем»6.
Не менее интересен прототип ссыльного пропагандиста, за которого выходит замуж Вера Баранцова. Тот, кого Ковалевская ошибочно называет в письме Павловичем и кто назван в повести Павленковым, в действительности звался Исааком, впоследствии Иваном Яковлевичем Павловским (1853—1924). Как и Чехов, он был уроженцем Таганрога, учился в таганрогской гимназии. С четырнадцати лет, после отъезда родителей из города, он поселился в семействе Чеховых и жил у них до окончания гимназии в 1871 году. Затем Павловский учился в Медико-хирургической академии в Петербурге и, будучи студентом-третьекурсником, организовал в Таганроге народнический молодёжный кружок. Вскоре кружок был арестован и предан суду за «дело о пропаганде в 36 губерниях». Павловский на время следствия был заключён в одиночную камеру Петропавловской крепости7. Во время судебного процесса, получившего название «процесс 193-х», В.С. Гончарова решила связать с ним свою судьбу. Так сблизились и соединились судьбы двух человек, один из которых принадлежал к пушкинскому, другой — к чеховскому кругу.
А дальше сама жизнь писала двойной роман точь-в-точь по схеме, открытой гениальной Ковалевской: «как оно могло быть» — и «как оно было». Начать с того, что Павловский оказался вовсе не тем «героем романа». В то время ещё никто не знал, что на допросах он выдал членов своего кружка, за что приговор ему был значительно смягчён. Ссылки в Сибирь не было, как не было и венчания с Гончаровой в Петропавловской крепости, но обеты верности были принесены, что впоследствии сыграло роковую роль в жизни Гончаровой. Павловский был приговорён к трёхмесячному тюремному заключению, причём суд ходатайствовал, чтобы ему было зачтено предварительное заключение. В апреле 1878 года за участие в демонстрации после оправдания Веры Засулич он был вторично арестован и выслан под надзор в Архангельскую губернию, откуда в конце мая бежал и эмигрировал в Америку. В том же году он вернулся в Европу и обосновался сначала в Италии, затем — во Франции.
В конце 1878 года в Италии, лечась и отдыхая, он написал психологический очерк о своём пребывании в Петропавловской крепости — «В одиночном заключении». Рукопись он переслал в Париж И.С. Тургеневу, который, по словам самого Павловского, ответил «восторженным отзывом». Тургенев нашёл переводчика и написал предисловие и послесловие к очерку, которому дал подзаголовок: «Впечатления нигилиста». Посылая очерк редактору парижской газеты «Ее Temps», Тургенев писал: «Надеюсь, что Вы так же, как и я, будете поражены правдивостью этих страниц...»8 (Почему-то при этом он говорил о четырёх годах, проведённых Павловским в одиночном заключении, хотя тот находился в Петропавловской крепости с 5 мая 1875 года по 12 декабря 1876 года.) В ноябре 1879 года очерк был напечатан, с того же года Павловский, перебравшийся в Париж, стал завсегдатаем в доме Тургенева. Один из тургеневских мемуаристов вспоминал: «Особенно запомнился мне молодой человек с необычайно растерянным лицом... Ужасные лишения, перенесённые им, почти полностью разрушили в нём всё человеческое. Тургенев пытался вновь пробудить в нём интерес к жизни...» Тот же мемуарист отмечал, что Павловский «сделался одним из многих иждивенцев Тургенева»9.
В Париже в это время находилась и Вера Гончарова. Павловский разыскал её и вступил с ней в брак. Тургенев знал и Гончарову, описанную в книге Ковалевской как редкая красавица. Мемуаристка Н.А. Островская приводит в своих воспоминаниях рассказ Тургенева о Гончаровой: «Она в Париже училась медицине и блестящим образом выдержала экзамен... Парижские студенты ей овацию сделали... Она не красавица, даже и не хорошенькая, но лицо правильное, несколько строгое, хорошее и недюжинное»10.
Следила за профессиональными успехами бывшей «нигилистки» и Софья Ковалевская. Летом 1881 года, собираясь по своим математическим делам в Париж, Ковалевская сообщала: «Кого я непременно отыщу в Париже, так это милую Гончарову, которая по газетам недавно выдержала блестящий экзамен на доктора медицины». Она, действительно, встретилась с Гончаровой, но нашла её в ужасном положении: «С трудом я узнала в ней ту, — говорила Софья Васильевна, — два года назад красивую, молодую девушку: черты лица, изборождённые горем, покрасневшие глаза, мертвенная бледность лица изменили её до неузнаваемости. Рыдая, она раскрыла передо мной печальную истину своей жизни: герой её мечтаний стал обыкновенным домашним тираном, эгоистом, не заботящимся ни о жене, ни о ребёнке и расточающим до последнего гроша деньги, которые прислали дочери её родители; тогда как он проводил время в клубах и театрах, она терпела нужду, и часто у неё не было денег на хлеб для детей»11.
На рубеже 1882—1883 годов Тургенев сделал запись в своём дневнике: «Павловский всё возится с вопросами о жене и детях. Я от него получил письмо»12. Не уточнённая в деталях, эта запись ясно рисует картину в целом: всё шло к разрыву Павловского с этой семьей.
Очередной виток судьбы Павловского повернул его снова к России. Осенью 1882 года Тургенев рекомендовал его как переводчика своему французскому другу Эмилю Золя, и вскоре русские читатели познакомились с новым романом Золя «Дамское счастье» в переводе Павловского. Он вышел в виде приложения к журналу «Будильник» в 1883 году, в то время, когда и Чехов сотрудничал с этим журналом. В том же году в солидном «Вестнике Европы» под псевдонимом И.Я. Полоцкий была опубликована его переводная повесть с испанского. С 1884 года под псевдонимом И. Яковлев Павловский — постоянный парижский корреспондент суворинской газеты «Новое время». Недавний «полумёртвый россиянин»13, как называл его Тургенев, становится одним из самых высокооплачиваемых сотрудников крупнейшего периодического издания. В эти же годы совместно с Огюстом Метенье он сделал перевод для двух французских театров «Грозы» А.Н. Островского и «Власти тьмы» Л. Толстого. «Гроза» была впервые поставлена в Париже 3 марта 1889 года и провалилась, чему в немалой мере способствовал и «скверный перевод»14. Чехов, узнав об этом провале, писал Суворину 5 марта: «Скажите, зачем это отдали французам на посмеяние «Грозу» Островского? Кто это догадался? <...> Я бы всех этих господ переводчиков сослал в Сибирь за непатриотизм и легкомыслие» (П III, 169). Судя по чеховским вопросам, он не был в курсе, что переводчик — приятель его детства, уже однажды — не в шутку, а всерьёз — благополучно избежавший ссылки в Сибирь.
Несколько лет спустя жизнь снова свела Павловского и Чехова. После 20-летнего перерыва они встретились в Париже на выставке. В апреле 1891 года Чехов писал родным: «В качестве адъютанта ходит всюду за нами парижский корреспондент И. Яковлев-Павловский, который когда-то <...> жил у нас...» (П IV, 220). Их отношения возобновились, Чехов пытался привлечь земляка то к сбору средств на памятник Петру I к предстоящему 200-летию Таганрога, то к организации таганрогского городского музея. Особенно сблизились они в 1898 году, оказавшись единомышленниками в оценках политического дела Дрейфуса. В 1896 и 1898 годах летом Павловский несколько дней даже пожил у Чеховых в Мелихове, а Чехов, побывав весной 1898 года в Париже, был у него в гостях и познакомился с его семьёй. С этого времени он регулярно посылал в своих письмах приветы и поклоны семье Павловского, «жене и детям», а в сентябре 1898 года поздравлял «с новорождённым». Понятно, что это были уже другие жена и дети.
Переезд писателя в Крым не оборвал их дружеских связей: первое письмо, отправленное Чеховым Павловскому из Ялты, датируется 24 сентября 1898 года, последнее ушло из Ялты 29 июля 1903 года. Таким образом, отношения с одним из прототипов «Нигилистки» охватывают весь период жизни Чехова с момента получения в Ялте книги Ковалевской и до окончания работы над рассказом «Невеста». След Веры Гончаровой, по-видимому, к этому времени окончательно затерялся. Однако сама неопределённость её дальнейшей судьбы — лучшее подтверждение художественной правоты Чехова, отказавшегося от определённости при решении судьбы своей героини, порывающей с прошлым и уходящей в неизвестное будущее.
Примечания
1. С.В. Ковалевская. Воспоминания и письма. М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 433.
2. Там же. С. 434.
3. Альтшуллер А.Я. «Тип во всяком случае любопытный» (А.П. Чехов и Л.Б. Яворская) // Чеховиана. Статьи, публикации, эссе. М.: Наука, 1990. С. 151.
4. Вересаев В.В. А.П. Чехов // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1960. С. 675.
5. Кочина П.Я., Шкирич А.Р. и др. Примечания // Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. М.: Правда, 1986. С. 410, 411.
6. С.В. Ковалевская. Воспоминания и письма. С. 244.
7. См.: Евстигнеева Л. Неизвестные письма А.П. Чехова // Вопросы литературы. 1960. № 8. С. 140—144.
8. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: В 12 т. Т. 10. М.: Наука, 1982. С. 363.
9. Там же. С. 599.
10. С.В. Ковалевская. Воспоминания и письма. С. 482.
11. Там же.
12. Тургенев И.С. Соч. Т. 11. С. 208.
13. Там же. С. 206.
14. Литературное наследство. Т. 88. А.Н. Островский: В 2 кн. Кн. 2. М.: Наука, 1974. С. 279.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |