Уговаривание в русской речевой коммуникации относится к таким стратегиям, которые получили устойчивые языковые средства репрезентации, и эти средства выражаются лексически (эмоционально-оценочная лексика, ментальная лексика, перформативные глаголы и т. п.), синтаксически (структурные схемы), морфологически (наклонение глагола и т. п.), просодически (интонационные показатели, вопросы, которые формируют иллокуцию, и т. п.). Изучая речевые стратегии, лингвисты вводят в анализ коммуникативные показатели — речевую ситуацию, роли, цели, интенции, развитие диалогических тактик и т. п. [Арутюнова 1998; Янко 2001].
Уговаривание является более тонкой речевой стратегией, чем просьба, при этом уговаривание в языке чеховской «Чайки» имеет явное и последовательное выражение и потому представляется ключевой для понимания пьесы и ее театральной трактовки.
Согласно словарным толкованиям, определяющей в описании уговаривания является сема убеждения: уговорить — «убеждая, склонить к чему-н.»; уговориться — «прийти к взаимному соглашению, договориться, сговориться» [Ожегов 1981: 732]. В просьбе, в отличие от уговаривания, основное — это призыв, побуждение, но не убеждение; ср. просьба — «обращение к кому-н., призывающее удовлетворить какие-н. нужды, желания» [Ожегов 1981: 554]. Уговаривание имеет своей целью убедить и тем самым побудить к действию — склонить к чему-нибудь, заставить сделать что-нибудь, и для осуществления этой цели адресант использует разные способы воздействия на адресата. Безусловно, уговаривание может чередоваться с упрашиванием, однако аргументативная составляющая в уговаривании доминирует. Длительное упрашивание превращается в то, что называется по-русски «канючить»; длительное уговаривание будет выражаться в привлечении разного рода аргументов и чередовании апелляций — к разуму, к чувствам, к личности адресата и др.; см. подробнее о речевых тактиках в: [Иссерс 2006].
Схема речевой стратегии уговаривания такова: X (адресант) в течение некоторого времени t с помощью различных речевых тактик убеждает Y (адресат) сделать, выполнить (согласиться на выполнение) P (акт, действие). Имеется в виду, что X считает выполнение P правильным для решения сложной ситуации с пользой для Y. Подразумевается, что выполнение P может затрагивать непосредственную сферу интересов X.
Также важно отметить, что уговаривание — не элемент научной дискуссии или публичного диспута; уговаривание принадлежит сфере обыденного общения, и аргументация, используемая адресантом, не нацелена на расширение знаний адресата, на основе которых тот будет формировать свое мнение, придет к убеждению в правильности и необходимости будущих действий. Уговаривание — речевая стратегия для регулирования межличностных отношений, ее важнейшей целью является достижение согласия между адресантом и адресатом в решении вопросов, касающихся в той или иной мере их обоих.
Перформативный глагол уговаривать и его видовая словоформа уговорить — не самые частотные у Чехова. Однако в тексте пьесы «Чайка» данная лексема все-таки есть: в самом конце второго действия Тригорин советует Нине: «Вот уговорите-ка Ирину Николаевну, чтобы она осталась» [С XIII, 31].
Похожий диалог происходит между Машей и Тригориным в самом начале третьего действия. Ср:
Тригорин. Мне самому не хочется уезжать.
Маша. А вы попросите, чтобы она осталась [С XIII, 33].
Но между этими диалогами разница — Нине советуют уговорить Аркадину не уезжать (и это не просто, на что указывает частица -ка, вносящая смысл подзадоривания и подбадривания), а Тригорину советуют о том же попросить. Однако и Тригорин пытается уговорить Аркадину, потом переходит от уговаривания к просьбе, к мольбе, но Аркадиной самой удается его уговорить, переубедить. Ни уговоры, ни просьбы на Аркадину не действуют.
Речевые стратегии просьбы и уговаривания «переплетаются» в чеховской коммуникации, поскольку, как и в реальной речи, названные стратегии редко бывают представлены в чистом виде. Однако если просьба у Чехова исследована в разных аспектах [Степанов 2005; Бут 2015], то уговаривание до сих пор не являлось предметом рассмотрения, между тем именно уговаривание видится в качестве основной речевой стратегии в диалогах персонажей.
Уговаривание в пьесе обнаруживается прежде всего по целеориентированности диалогов; будучи важным параметром коммуникации, уговаривание определяет «не только связь отдельных реплик между собой, но и типы, или жанры, человеческого общения, в рамках которых формируются характерные для коммуникации ролевые структуры и виды модальностей» [Арутюнова 1998: 649]. В диалогах пьесы «Чайка» доминируют прескриптивные, по классификации Н.Д. Арутюновой, диалоги, включающие обмен ценностями и мнениями и регулирующие действия и поступки. Для них характерно обилие иллокутивных глаголов, употребительных в прескрипциях, развертывание прескрипций за счет мотивировок (аргументов), явное или скрытое инструктирование относительно условий и способов осуществления действия. Высокая вероятность отказа в исполнении действия стремительно развивает тактику воздействия на адресата, движет диалог; под воздействием доводов адресанта развивается «речеповеденческий потенциал» адресата, его сопротивление уговорам, но это сопротивление развивает, в свою очередь, «арсенал» уговаривания.
Однако уговаривание — особый вид прескриптивного (предписывающего) диалога, и его текстовая структура, в отличие от спора, дискуссии, не определяется исключительно логическими отношениями (аргумент, возражение, опровержение, обоснование и пр.). Психологическая установка уговаривания — убедить адресата в том, чтобы тот выполнил определенное действие — диктует разные способы ведения разговора, в том числе вовлечение упрашивания в качестве «рессорной», смягчающей тактики, а также превращение прескриптивного диалога в эмоционально-психологический или в праздноречевой (по Н.Д. Арутюновой), когда уговаривание «прячется» под жалобами или опасениями, под общими рассуждениями о тяготах жизни или о прекрасном будущем, — благодаря всему этому уговаривание принимает вид более непринужденного общения. Подобное общение, характерное для чеховской и, в целом, русской коммуникации, грешит субъективностью в оценках или праздностью суждений и не имеет явной практической цели, однако имплицитно эта цель присутствует, и такие диалоги активно способствуют регулированию межличностных отношений, стимулируют психологическую поддержку собеседников, создают аксиологическое и эмоциональное согласование. Уговаривание в том или ином тактическом «виде» идет сквозной нитью через весь текст пьесы, в которой уговаривают все — Полина Андреевна, Сорин, Дорн, Маша, Медведенко, Треплев, Тригорин, Аркадина, Нина Заречная. Никого не уговаривают только Шамраев и слуги. Рассмотрим, какими способами уговаривание выражено в языке пьесы.
Начнем с Полины Андреевны. Она самый убежденный в своей речеповеденческой стратегии адресант, стремящийся склонить Дорна к известному действию — жениться на ней. Почему это именно уговаривание, а не упрашивание? Полина Андреевна абсолютно уверена в своей позиции, она не просит, а настойчиво пытается склонить Дорна к действию убеждением, ее уговаривание длительно, интенсивно и последовательно.
Способы уговаривания Полины Андреевны — прямые и провокативные: это и прямая апелляция к адресату, и попытка пробудить жалость, и указание на его долг по отношению к ней. Полина Андреевна прямо заявляет, что страдает, а Дорн — мужчина, которого она давно любит и который с ней связан многолетними близкими отношениями, и к тому же он врач. Ср.:
Полина Андреевна. Становится сыро. Вернитесь, наденьте калоши. <...> Вы не бережете себя. Это упрямство. Вы — доктор и отлично знаете, что вам вреден сырой воздух, но вам хочется, чтобы я страдала; вы нарочно просидели вчера весь вечер на террасе... <...> Вы были так увлечены разговором с Ириной Николаевной <...> Пустяки, для мужчины не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь женщинам.
Дорн. Так что же вам угодно? (указание на волитивный модус, доминирующий в речах Полины Андреевны).
Полина Андреевна. Перед актрисой вы все готовы падать ниц. Все! <...> Женщины всегда влюблялись в вас и вешались на шею... <...> (хватая его за руку). Дорогой мой! [С XIII, 11—12].
Языковые средства Полины Андреевны для выражения уговаривания составляют обширный арсенал: повелительное наклонение у глаголов, перформативное заявление своего мнения, аксиологически заряженная лексика, оценочность суждений, постоянная характеризация адресата, прямая апелляция, т. е. использование обращения для формирования призыва к действию.
Входят разные лица, действие продолжается, все готовятся смотреть представление по пьесе Константина Треплева, но уговаривание не окончено, оно не знает перерыва на время и пространство, это уговаривание скоро продолжится и обозначит себя все тем же «заходом» — проявлением заботы о близком человеке, Дорне:
Полина Андреевна. Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь [С XIII, 14].
Эти слова равнодушного зрителя окончательно прерывают представление, все рушится, самолюбие Треплева страдает, но Полина Андреевна даже не замечает того, что произошло: ее цель — Дорн. По окончании этой сцены Полина Андреевна уходит вместе со всеми, начинается действие второе, но уговаривание не окончено, и она вновь приступает к Дорну:
Полина Андреевна <...> Я заболеваю; видите, я дрожу... Я не выношу его <мужа> грубости. (Умоляюще.) Евгений, дорогой, ненаглядный, возьмите меня к себе... Время наше уходит, мы уже не молоды, и хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать... [С XIII, 24].
Модус волитивного плана, имеющий значение волеизъявления и необходимости, опущен, это уговаривание, а не приказ, однако убежденность в правильной программе действий присутствует в аргументе «Время наше уходит»; ее настойчивость не может принять форму императива, но эта форма легко восстановима в реплике: «хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать»; ср. также прямой императив: «возьмите меня к себе». Императивность и стремление к аксиологическому и эмоциональному согласованию между ней и Дорном создаются путем использования Полиной Андреевной аксиологических понятий, а также включением жалобы на грубость мужа, скоплением оценочных номинаций в обращении, которые интенсифицируют уговаривание.
Эксплицируя собственное интенциональное состояние, Полина Андреевна в то же время постоянно апеллирует к модусу собеседника, к его чувствам: «видите, я дрожу!». И в ответ слышит:
Дорн. Мне 55 лет, уже поздно менять свою жизнь [С XIII, 26].
И он это ей уже говорил в первом действии в ответ на упрек, что ему «нравится Ирина Николаевна», то есть Аркадина.
Уговаривание Полины Андреевны осуществляется преимущественно через взаимодействие грамматически маркированных (повелительное наклонение), модальных и оценочных компонентов высказывания — модусов, отражающих интенциональное состояние говорящих. Реплики скреплены темой, тезисом, но различаются своими «модусами», отношением к теме, а также доводами. Реакции Дорна обнаруживают речевую стратегию возражений и отговорок. Они нарушают заданную адресантом, Полиной Андреевной, программу и вместе с тем не нарушают связности диалога. Собеседникам понятны желания друг друга, и словесная оболочка, в которую облечены решения этих «контрагентов», не скрывает сути: она наступает, он отражает наступление.
Ср. прямую и провокативную апелляции к модусу Дорна:
Полина Андреевна. Я знаю, Вы отказываете мне, потому что, кроме меня, есть женщины, которые вам близки. <...> Я понимаю. Простите, я надоела вам... <...> Я страдаю от ревности. Конечно, вы доктор, вам нельзя избегать женщин. Я понимаю... [С XIII, 26].
Уговаривание — не только речевая, но всегда и речеповеденческая стратегия, и потому важно указать на ремарки, «поддерживающие» ситуацию уговаривания-убеждения. Полина Андреевна отнимает цветы, которые Дорну подарила Нина Заречная, говорит глухим от недобрых чувств голосом, рвет цветы. Она ведет себя, как человек, не сумевший уговорить, убежденный в своей правоте сильный человек, агрессор, который не уговорил, не добился своего, не победил своего собеседника.
Только в действии третьем, прощаясь с Аркадиной, Полина Андреевна признает свое поражение. Она пускается в праздноречие, выражая свои эмоции, когда произносит уже звучавшую ранее реплику: «Время наше уходит!» [С XIII, 43]. Однако это праздноречие «вплетено» в основную ее стратегию: переводя уговаривание с Дорна на другой адресат — на самое себя, она в тех же словах, что когда-то уговаривала Дорна, начинает уговаривать саму себя смириться. Ее сильная позиция — не просящего, а уговаривающего человека, который знает, как нужно сделать, и хочет убедить в этом другого — проявляется и в четвертом действии, когда Полина Андреевна уговаривает Треплева быть поласковее с ее Машенькой. Полина Андреевна говорит комплименты, использует прямые апелляции: «Милый Костя, хороший», приводит аргументы: «Она славненькая»; «Женщине ничего не нужно, только взгляни на нее ласково» и т. п., ее поведение в целом демонстрирует силу и уверенность: глядит в его рукопись, проводит рукой по его волосам и т. п. [С XIII, 46—47]. Очень настойчивая и сильная женщина.
Теперь Сорин.
Очень интересно, как уговаривает Сорин доктора Дорна лечить его — именно уговаривает, а не просит, поскольку целенаправленно приводит аргументацию, убеждает, сильно, сдержанно, мягко, но настойчиво. Через весь текст пьесы Сорин высказывает, не отпуская, свое мнение, оно у него твердое.
Так же твердо он получает отказ и контр-уговаривание от Дорна, по сути, парадоксальное в устах врача — не лечиться; речеповедение Дорна тоже сдержанное, и потому оба собеседника прибегают к различным импликатурам (например, косвенным упрекам и порицаниям), «рессорным», смягчающим приемам (например, к сентенциям и риторическим восклицаниям).
Ср. в действии втором:
Сорин. Я рад бы лечиться, да вот доктор не хочет (апелляция к модусу Дорна).
Дорн. Лечиться в шестьдесят лет!
Сорин. И в шестьдесят лет жить хочется [С XIII, 23].
«Дуэль сентенций» продолжается, и Дорн пускается в праздноречие об обезличенности пьющих и курящих, но Сорин не отпускает основной модус и тему, наступает в своем уговаривании-убеждении, используя аксиологические понятия, прямой упрек, косвенное обвинение доктора в бездействии. Ср.:
Сорин (смеется). Вам хорошо рассуждать. Вы пожили на своем веку, а я? <...> жить мне очень хочется. Вы сыты и равнодушны и потому имеете наклонность к философии, я же хочу жить... <...>
Дорн. Надо относиться к жизни серьезно, а лечиться в шестьдесят лет (прямое возвращение к теме как открытое противостояние) <...> это, извините, легкомыслие (ответное обвинение) [С XIII, 23—24].
Так же будучи уверен в правоте своего мнения, Сорин мягко, не так долго, как в разговоре с Дорном относительно себя, но очень настойчиво, аргументированно уговаривает Аркадину взять его с собой в город. Еще более настойчиво он уговаривает ее помочь деньгами сыну, Константину Треплеву:
Сорин (насвистывает, потом нерешительно). Мне кажется (мягко выраженный волюнтативный модус адресанта), самое лучшее, если бы ты... дала ему немного денег. Прежде всего ему нужно (волюнтативный модус адресанта) одеться по-человечески и всё. Посмотри (апелляция к модусу адресата), один и тот же сюртучишко он таскает три года, ходит без пальто <...> [С XIII, 36].
В ответ на отказ Сорин смеется и насвистывает, и данная тактика высвобождает негативные эмоции, создает «рессорное», смягчающее действие: чем больше он посмеивается и насвистывает, тем больше выскажет, чтобы убедить «контрагента», при этом близкого, родного человека, свою сестру. Насвистывая, Сорин снова и снова принимается убеждать — с помощью аксиологических понятий, предикатных апеллятивов, выражающих его добрые чувства к адресату, которые могли бы пробудить ответные чувства, комплиментов. Ср.:
Сорин. Прости, милая, не сердись. Я тебе верю... Ты великодушная, благородная женщина.
Аркадина (сквозь слезы) (слабая позиция, даже если эти слезы театрального характера). Нет у меня денег!
Сорин. Будь у меня деньги, понятная вещь, я бы сам дал ему (провокативная апелляция к морально-нравственным качествам адресата) <...> Ты добрая, милая (предикатные апеллятивы)... Я тебя уважаю... [С XIII, 36].
По Н.Д. Арутюновой, «в апеллятиве могут употребляться, а иногда и сочетаться идентифицирующие и предикатные (субъективно-оценочные) дескрипции. При этом в обращении, представляющем собой прагматическую вставку в высказывание, выбор номинации непосредственно обусловлен ситуацией общения <...> Апеллятив не только называет или обзывает адресата, он его призывает <...> Именно в апеллятиве сосредотачивает говорящий энергию призыва» [Арутюнова 1998: 115—117].
Уговаривает ли кого-нибудь в пьесе Тригорин? Уговаривает только один раз. Это действие третье, диалог с Аркадиной, когда в нем поднимается уверенность, складывается убежденность и возникает сильное желание не только убедить Аркадину, но и прийти к согласию с ней. Он ведет себя честно и открыто; его речь — не просьба, а убеждение. Тригорин неоднократно использует глагол совместного действия — «останемся», и даже умоляю им употреблено в контексте аргументации. Тригорин настойчиво и длительно применяет разные тактики, апеллирует к разуму, к чувствам, к качествам адресата, концентрированно использует аксиологическую лексику, в его речи доминируют глаголы в повелительном наклонении. Обращение и предикатные дескрипции в отношении Аркадиной также служат уговариванию.
Ср. по всему диалогу идущие доводы Тригорина:
«Будь мне другом». «Взгляни на это как истинный друг». «Отпусти. Ты способна на жертвы». «Будь ты тоже трезва, будь умна, рассудительна». «Если захочешь, ты можешь быть необыкновенною».
Он спорит, он приводит в диалоге с Аркадиной свои, очень личные, аргументы: «Любовь юная, прелестная <...> на земле только она одна может дать счастье! <...> Какой же смысл (слово, указывающее на апелляцию к разуму адресата) бежать от нее? <...> Не понимает! Не хочет понять! (ментальная лексика, также указывающая на попытку воздействовать убеждением) [С XIII, 41].
И тут начинается контр-уговаривание, в котором переплетены апелляция к разуму и чувствам; ее уговаривание носит театрализованный характер. Аркадина применяет по отношению к Тригорину идентифицирующую и предицирующую (предикатную) апелляцию, аксиологические понятия, комплимент, просодические способы в гиперболизированном исполнении (интонацию для выражения восхищения, мольбы, жалобы и др.), риторические вопросы и др.:
Аркадина. Неужели я уже так стара и безобразна <...> Мой прекрасный, дивный... Ты, последняя страница моей жизни! (Становится на колени.) <...> мой изумительный, великолепный, мой повелитель. Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России <...>
Тригорин. У меня нет своей воли. <...> Нет уж, поедем вместе.
Аркадина. Как хочешь. Вместе, так вместе... [С XIII, 42].
Аркадина сумела его уговорить, но к согласию они приходят лишь на словах: Тригорин понял, что ему уговорить ее не удалось и никогда не удастся, и далее он будет действовать иначе.
Нина в конце второго действия уговаривает Тригорина, утешает его в ответ на исповедь-жалобу, приводит аргументы в защиту его положительных качеств:
Нина. Вы заработались, и у вас нет времени и охоты сознать свое значение. Пусть вы недовольны собою, но для других вы велики и прекрасны! Если бы я была таким писателем, как вы <...>
Умея оценить способность убеждать, Тригорин советует Нине: «Вот уговорите-ка Ирину Николаевну, чтобы она осталась» [С XIII, 31].
Но главной особенностью пьесы «Чайка», весьма созвучной русской речевой коммуникации, является самоуговаривание.
Уговаривают себя: Маша, Треплев, Нина Заречная. Только удается ли им это?
Маша уговаривает себя разлюбить Треплева. Она часто пускается в праздноречевой монолог, адресатом которого является любой собеседник; по сути, это авто коммуникация, маркерами которой, в частности, служат императивы, обращенные к себе. Так, см. действие второе, в разговоре с Дорном и Аркадиной:
Маша. А у меня такое чувство, как будто я родилась уже давным-давно <...> Надо встряхнуться, сбросить с себя все это [С XIII, 21].
Ср. также в действии третьем в разговоре с Тригориным:
Маша. <...> если бы он ранил себя серьезно, то я не стала бы жить ни одной минуты. А все же я храбрая. Вот взяла и решила: вырву эту любовь из своего сердца, с корнем вырву (Эти же слова она будет повторять себе и в дальнейшем, как заклинание). <...> Любить безнадежно, целые годы все ждать чего-то... А как выйду замуж, будет уже не до любви <...> [С XIII, 33].
Она не просто говорит о своих чувствах, она себя уговаривает изменить жизнь и изменяет ее — выходит замуж за Медведенка, у них рождается ребенок. Только уговорить себя не получается. Ср. в четвертом действии, когда Маша не уходит, несмотря на просьбы мужа, домой, к их маленькому ребенку, а остается рядом с тем, кого любит, с Треплевым, и при этом продолжает уговаривать себя, взяв в своем уговаривании в качестве опорного аксиологическое слово «пустяки» (и его квазисиноним «глупости»), издавна позволяющие русскому человеку перемещать приоритеты на шкале ценностей, психологически справляться с трудностями. Императивы в речи Маши постоянно обращены на самое себя.
Маша. <...> Пустяки (в ответ на то, что надо кормить ребенка.) Его Матрена покормит [С XIII, 45].
Говорит матери: «Все глупости. Безнадежная любовь — это только в романах. Пустяки. Не нужно только распускать себя и все чего-то ждать, ждать у моря погоды... Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон. Вот обещали перевести мужа в другой город. Как переедем туда — все забуду... с корнем из сердца вырву. <...> Главное, мама, перед глазами не видеть. Только бы дали моему Семену перевод, а там, поверьте, в один месяц забуду. Пустяки все это [С XIII, 47].
Треплев уговаривает себя, что любит мать — эгоистичную, холодную, расчетливую, но в диалогах с ней он постоянно сбивается на истинное понимание дел и начинает страстно обвинять Аркадину в жадности, бессердечии, жестокости. Ср.:
Треплев. <...> Ее подняли без чувств, ты все ходила к ней, носила лекарства, мыла в корыте ее детей. Неужели не помнишь? (апелляция к качествам адресанта).
Аркадина. Нет. <...>
Диалог ведется Треплевым очень терпеливо, но попытки уговорить себя и, может быть, свою мать в том, что она добрая и чуткая, постоянно терпят неудачу; ср.:
Треплев. Скряга!
Аркадина. Оборвыш! [С XIII, 38—40].
Нину Заречную Треплев не уговаривает, не убеждает полюбить его, — он, взывая к ее чувствам, высказывает свою любовь, он жалуется и молит о жалости; ср.:
Треплев. Я одинок, не согрет ничьей привязанностью, мне холодно, как в подземелье <...> Останьтесь здесь, Нина, умоляю вас, или позвольте мне уехать с вами! [С XIII, 57].
Нина уговаривает и себя, и всех, что все прекрасно, и что было прекрасно, и прекрасно будет. Это уговаривание-исповедь, уговаривание-проповедь, и потому оно сложно. Ср.:
Нина. <...> Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной <...> главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни. <...> Хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, — чувства, похожие на нежные, изящные цветы... Помните? <...> [С XIII, 58—59].
В своем порой монотонном, порой страстном монологе, который не могут прервать реплики Треплева, Нина освобождается от его и своих жалоб и утешений, мольбы и отказов, она движется от уговаривания себя к более сильной позиции — к пониманию себя, к познанию, и потому перебирает различные способы определения.
Нина. <...> Я — чайка... Нет, не то. <...> Я — чайка... Не то. Я — актриса. Ну, да!... Я — чайка. Нет, не то... [С XIII, 57—58].
Итак, уговаривание — важная речевая стратегия в коммуникации пьесы «Чайка», персонажи которой — кто в большей степени, кто в меньшей — уговаривают другого в стремлении прийти к согласию. Не имеют права уговаривать слуги, не стремится уговаривать никого грубый Шамраев, и так мягко уговаривает свою Машу Медведенко, что уговаривание сводится к упрашиванию. Все же главные персонажи чеховской «Чайки» уговаривают, каждый своего «контрагента», и склоняя собеседника выполнить то или иное действие, они убеждены в правильности «программы действий», они стремятся прийти к согласию и потому уговаривают длительно, настойчиво и целеустремленно. Стереотипу, который сложился в отношении чеховских персонажей «Чайки» — что многие из них слабые, упрашивающие, нуждающиеся в снисхождении, — противоречит сам текст пьесы. Тот, кто уговаривает (а не упрашивает), всегда находится в сильной позиции по отношению к собеседнику, потому что уверен в правоте своей позиции, и каждый по-своему уговаривает убеждая. Убежденное уговаривание становится в чеховской коммуникации помехой на пути к согласию, каждый уверен в своем — и каждый не соглашается с позицией другого. Коммуникация в пьесе «Чайка» стремится к равновесию, но достичь согласия не удается, мир рушится, и в этом разрушенном мире продолжают жить или те, кто не замечает страданий других, или те, кто сумел уговорить себя примириться с жизнью, или те, кто способен терпеть и надеется на чудо.
Литература
Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1998. 895 с.
Бут А.С. Семантика понимания в драматургическом тексте А.П. Чехова: Лингвистический анализ. М.: ЛЕНАНД, 2015. 136 с.
Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М.: URSS, 2006. 284 с.
Ожегов С.И. (отв. ред.). Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1981. 816 с.
Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М.: Языки русской культуры, 2005. 400 с.
Янко Т.Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М.: Языки славянской культуры, 2001. 384 с.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |