В обширном и многоликом творческом наследии Л.Е. Оболенского (1845—1906) [см. о нём: Книгин 1992; Книгин 1999] А.П. Чехов занимает неслучайное и очень заметное место. В своих мемуарах Оболенский рассказал о том, что на незаурядный талант Чехова просил обратить его внимание ещё в начале восьмидесятых годов обладавший редкой «художественной чуткостью» писатель и учёный-зоолог Н.П. Вагнер [Оболенский 1902: 495]. Личная же встреча Чехова и Оболенского состоялась только в середине марта 1894 года [Летопись 2009: 488], а о том, как это произошло, поведал в воспоминаниях журналист В.А. Фаусек:
«Как-то я сказал Антону Павловичу, что в Ялту приехал Оболенский и очень хочет с ним познакомиться.
— Какой Оболенский? Леонид? — спросил Чехов.
— Да, Леонид Егорович.
— Вот с ним мне до сих пор как-то не случалось встретиться. Познакомьте, я буду очень рад. Я этому человеку так много обязан.
И Чехов рассказал, что еще в начале его литературной карьеры, когда он писал еще под псевдонимом «Чехонте» и был полной неизвестностью, Л.Е. Оболенский напечатал фельетон, в котором очень лестно отозвался об его работах.
— Это был первый критик, который меня заметил и поощрил! — сказал Антон Павлович. — А мне в то время ободряющее слово литературной критики было очень нужно, очень дорого. Я тогда еще блуждал в поисках своего настоящего призвания, сомневался в достоинстве своих писаний, в своем литературном даровании. Оболенский первый своей похвалою окрылил меня и вдохновил на продолжение занятий художественной литературой. Я давно жду случая поблагодарить его за это!» [Фаусек 1954: 184].
По поводу нового знакомца Чехов сообщал А.С. Суворину 10 апреля 1894 года: «В Ялте познакомился я с Леонидом Оболенским. Умный человек, но производит впечатление человека, которого учили, учили и заучили. У него ни одна фраза не обходится без эмоции. С ним нескучно, впрочем, и педантства в нём нет» [П V, 288]. Знакомству с Оболенским тогда же Чехов уделил внимание и в письме В.А. Гольцеву: «В Ялте я познакомился с Л.Е. Оболенским — с насекомым, тебе знакомым, как говорит К. Прутков. Умный, интересный человек, но заела его «эмоция»» [П V, 289]. О теме одного из их разговоров в Ялте можно судить из письма Оболенского к Чехову от 31 марта 1894 года: «Представьте себе, многоуважаемый Антон Павлович, что я до сих пор думаю о вопросе, который возник во время нашей последней беседы, т. е. можно ли доказать с точки зрения утилитарной вред смертной казни?» [П V, 539]. И это письмо Оболенского, и признание Чехова в письме к В.А. Фаусеку от 4 августа того же года («Еде теперь Л.Е. Оболенский? Хотел я ему написать, да не знаю наверное, в Ялте ли он» [П V, 308]) свидетельствуют о том, что между ними была предпринята попытка установить переписку, которая, к сожалению, по неведомым причинам не получилась.
В русской журнальной литературной критике Оболенский, без преувеличения, стал, по сути, первооткрывателем Чехова, сумев разглядеть его выдающееся дарование, необычайно высоко оценив и проницательно аттестовав сборник «Пёстрые рассказы» [Оболенский 1886: 166—196]. К характеристике чеховского творчества в целом и прозаических произведений в частности он неоднократно обращался на протяжении многих лет, настаивая на том, что «Чехов — не просто большой талант, а талант — выдающийся, редкий» [Оболенский 1899; см. также: Оболенский 1900], уделил писателю совершенно особое, значительное место в своей итоговой книжке о М. Горьком [Оболенский 1903]. Основательные и убедительные высказывания Оболенского оказались замеченными современниками и, думается, совершенно справедливо были включены в специальные литературно-критические сборники о Чехове и его творчестве, увидевшие свет после кончины писателя [Лысков 1905: 17—20, 21—23, 127—130; А.П. Чехов 1906: 122—137; Антон Павлович Чехов 1907: 575—590, 637—648, 800—805, 841—845].
Не осталась без его придирчивого внимания, облечённого в социально-эстетическую оболочку с ощутимой порой примесью лозунговых этических постулатов (это особенно бросалось в глаза при оценке «Иванова» и «Трёх сестёр»), и драматургия Чехова. Оболенский осудил «Иванова», в котором усматривал избыточность «социологической точки зрения» и недостаток истинной художественности, считая пьесу непродуманной и недоделанной и подчеркивая, что «во всех более крупных вещах г. Чехова нет единства, а есть только прекрасные отельные картинки» [Созерцатель 1889: 211]. В «Трёх сёстрах», по мнению критика, «есть масса драгоценных перлов той особенной художественной работы, которую в живописи зовут «миниатюрой». Она-то и гипнотизирует, заставляя совершенно не видеть вопиющих неверностей против действительности в целом произведении. <...> Его «Три сестры» как будто брошены на необитаемый остров или отгорожены китайской непроницаемой стеной от всего остального мира кроме полдюжины офицеров!» [Оболенский 1901]. О «Вишнёвом саде» Оболенский высказался невнятно и как-то вскользь в одном из многочисленных литературных обозрений, которые ему доводилось вести в провинциальных газетах 1900-х годов [Оболенский 1904].
«Чайку» же принял с беспрекословным восторгом и (опять!) стал, по сути, первым рецензентом, причислившим пьесу к лучшим образцам отечественной драматургии, и сделал это в момент её почти всеобщего неприятия литературно-театральным сообществом. Как заметил А.П. Чудаков, «дело было не в «бенефисной» публике. Статьи о «Чайке» писала не она. Недостатки постановки влиятельное значение имели тоже недолгое время: меньше чем через два месяца пьеса была напечатана в «Русской мысли», а через полгода вышла в составе сборника, и понимание её перестало зависеть от случайностей сценической интерпретации. Меж тем отзывы лишь перестали быть грубыми по тону, но мало изменились по существу» [С XIII, 375].
В защиту комедии от глумливых нападок критики, унижающих личность писателя, Оболенский выступил уже в конце января 1897 года на страницах газеты «Одесский листок» в статье «Печальное и радостное в текущей литературе» (здесь, между прочим, наряду с «Чайкой» он дал чрезвычайно высокую оценку сборнику И.А. Бунина «На край света и другие рассказы», сделав акцент на том, что дарование автора «представляет как бы сочетание таланта Ант. Чехова с глубокой вдумчивостью и общественной отзывчивостью Гаршина»): «От критиков усваивает себе такое же отношение к писателю и публика. Например, прелестной пьесе Антона Чехова «Чайка» публика позволяла себе шикать и даже свистать! И это лишь за то, что пьеса одного из самых талантливых современных беллетристов наших недостаточно сценична! А, между тем, прочтите её на страницах «Русской мысли», и вы увидите, сколько в ней наблюдательности, чувства, мысли, освещающей совсем новые, ещё никем не тронутые, уголки нашей жизни. Уже один вопрос о судьбе семьи (курсив мой. — И.К.) у талантливых корифеев сцены заставляет вас глубоко задуматься... И что же? О пьесе — с её литературной стороны — до сих пор ещё никто не сказал ни слова — ни в серьезной критике, ни в газетной!» [Оболенский (а) 1897].
В итоге Оболенский, не дождавшись адекватной критической реакции на «Чайку», сам откликнулся в той же газете на журнальную публикацию комедии. «Теперь «Чайка» напечатана в «Русской мысли», и каждый может ознакомиться с нею, — писал критик. — На меня лично она производит впечатление редкого, давно не бывалого, высокоталантливого художественного произведения» [Оболенский (б) 1897]. Оболенский возражал и против высказывавшегося мнения, что «Чайка» не сценична: «По-моему, в «Чайке» всё сценично и подчеркнуто настолько, чтобы не производить впечатления неестественности, а сохранить полную иллюзию действительной жизни. И в этом — главный смысл пьесы, её основная идея — не шаблонна, в высшей степени оригинальна и глубока» [Оболенский (б) 1897]. По мнению автора статьи, оригинальной идеи и не поняла столичная публика, испорченная «пряностями и пикантностями новейшего псевдо-театра» [Оболенский (б) 1897].
Передавая содержание комедии, критик сумел предложить любопытные характеристики разбираемым главным, с его точки зрения, персонажам. Так, Петр Николаевич Сорин, в представлении Оболенского, — «тип крайне интересный и совершенно новый в нашей беллетристике. Он человек «интеллигентный», чуткий, гуманный, но совершенно не приспособленный к жизни... В собственном имении он — поэтому — не только не хозяин, но даже и не гость, за которым бы всё-таки ухаживали» [Оболенский (б) 1897]. Ирина Николаевна Аркадина для критика — «уже пожилая особа», не желающая «сдаться наступающей старости; она не бросает сцены. Гастролирует в крупных провинциальных центрах, где пожинает лавры, как столичная знаменитость. Вся её душа занята только двумя предметами — успехом на сцене и любовником <...>» [Оболенский (б) 1897]. Борис Алексеевич Тригорин, по словам критика, — «талантливый романист, <...> значительно усталый и от своей литературной работы, и от славы. Он дошёл почти до ненависти к своей профессии <...>, но <...> всё внимание его, все силы души направлены исключительно на писание новых и новых романов, на подыскивание для них тем, сцен, выражений, оборотов речи...» Если сопоставить, говорил Оболенский, Тригорина с Сориным и Аркадиной, то можно заметить, что все они — «люди, задавленные своей профессией (здесь и далее курсив Оболенского. — И.К.). Тригорин только умеет лучше подметить и выразить эту «профессиональную» задавленность, а Сорин и Аркадина даже и не подозревают, что находятся в таком же состоянии <...> Но эти основные фигуры драмы составляют только фон её. Они рисуют только общую, основную схему той действительности, среди которой развёртывается душевная драма молодых её героев» [Оболенский (б) 1897].
Автор статьи значительное внимание уделил рассуждениям о «страстных» профессиональных стремлениях и намерениях Константина Гавриловича Треплева и Нины Михайловны Заречной, приведших к драматической развязке. По его мнению, Треплев живёт «с неудовлетворённой, вечно терзающей жаждой любви, нежности. Инстинкт подсказывает ему, что если писатель Тригорин любим матерью, то писательство играет тут не малую роль. И юноша сам рвётся стать писателем. Однако тот же инстинкт подсказывает ему, что необходимо создать что-то особо выдающееся, необыкновенное, чтобы превзойти Тригорина. Быть может, у юноши просто нет достаточного таланта, чтобы на старом художественном пути создать нечто новое, выдающееся, и вот, он изобретает «новые пути» для искусства, напоминающие декадентство и символизм некоторых новейших новаторов (примечательно, что символистский журнал «Новый путь» и кадетская газета с таким же названием появятся только соответственно в 1903 и 1906 годах. — И.К.)» [Оболенский (б) 1897]. Явно сочувствуя и даже симпатизируя Константину Гавриловичу, именуя его «юношей», Оболенский не без снисходительности относился к Нине и полагал, что «история с любовью Треплева к Нине Заречной («чайке») является только вводным эпизодом, чрезвычайно поэтическим. Треплев привязывается к этой Нине, и она вначале, до приезда знаменитого романиста, сочувствует юноше. Но ореол славы, венчающий в её глазах Тригорина, заставляет её очень легко отдаться этому последнему, без всяких усилий с его стороны» [Оболенский (б) 1897]. Для критика «эта Нина» прежде всего представляла «весьма многочисленный тип современных девушек и женщин, — отчасти аналогичных с типом юного Треплева <...>» [Оболенский (б) 1897].
Аттестуя наиболее значимых, с его точки зрения, персонажей «Чайки», Оболенский пришел к неутешительному выводу: «Перед вами картина полной безурядицы, где люди занимают места, берутся за профессии, к которым не имеют даже никакого влечения. В результате — общая сутолока, неудовлетворенность, недовольство, будничные муки — бесцельности, хаоса в жизни и мыслях... Вот общая картина драмы Чехова. Чтобы понять ее глубочайшую правду и значение, стоит только поглубже всмотреться в окружающую жизнь, зеркалом которой она является, и сравнить...» [Оболенский (б) 1897].
И звучали такие слова удивительным диссонансом в общем, хотя и разноголосом, неприятии премьерного сценического воплощения пьесы в Александринском театре, о чём современный прозаик и эссеист И.Ю. Клех выразился хлёстко и иронично: «Услышав приглушённые разговорные интонации пьесы, обнаружив отсутствие сценических декламации и ора, сообразив, что автор и актёры собираются разговаривать с залом каким-то непривычным образом и не желают никого забавлять, разношерстная публика, сошедшаяся на бенефис комической актрисы Левкеевой, поначалу растерялась, а затем обозлилась (об этом убедительно, с отменным знанием закулисной театральной жизни писал в своих воспоминаниях Потапенко, сам отсутствовавший на премьере <...> в зале). И тогда на расправу — типа «Акела промахнулся!» — дружно поднялись и сбились в свору столичные рецензенты — подёнщики, с трудом добившиеся своих мест и социального положения и теперь сладострастно мстящие обласканному фортуной и читателями таланту. К ним присоединились скрытые литературные завистники и недоброжелатели, поначалу крепившиеся, но к третьему акту уже без стеснения разделившие глумление и ликование... черни — другого слова не подобрать» [Клех 2004: 473—474]. Слова прозаика можно дополнить и известным суждением В.Я. Лакшина: «Бенефисная публика погубила пьесу, потому что не приняла не только её формы, но сам ракурс взгляда на художественную среду, психологию «успеха», профессиональное самодовольство. Апелляция к поискам смысла жизни, искусству, вдохновлённому большими целями, вызвала попросту раздражение, переходившее уже и на саму личность автора» [Лакшин 1987: 90]. Свою оценку произошедшего дал и современный британский биограф писателя Д. Рейфилд: «Премьера «Чайки» закончилась скандалом в зрительном зале, какого не помнили российские театралы. Пьеса была поставлена не в том городе, не в том месяце, не в том театре, не с той труппой и, кроме того, перед предвзято настроенной публикой. <...> Мало кто представлял себе, что за пьесу им предстояло увидеть» [Рейфилд 2015: 540—541].
Петербургской публике, был убежден Оболенский, не хватило не столько желания, сколько умения думать о жизни, размышлять о ней и анализировать происходящие события, а критика, «которой у нас теперь и нет почти», не сумела ей помочь понять «эту замечательную пьесу». Думается, уместно привести в этой связи любопытные слова Вл.И. Немировича-Данченко, произнесённые спустя пять лет в письме к О.Л. Книппер-Чеховой: «Вспомните, как петербургская печать затевала (курсив мой. — И.К.) «Чайку»! Не публика только, но и почти вся печать. И после чего по всей России установилось убеждение, что Чехов неудачный драматург. И он должен был глотать эту возмутительную несправедливость в течение нескольких лет, когда то там, то сям повторяли эту ложь» [Немирович-Данченко 1979: 233].
Несомненно, заслуживает внимания и такой факт: именно статья Оболенского была отправлена драматургу как талантливая и убедительная, без излишней патетики публичная печатная поддержка в трудные для него времена. 4 марта 1897 года из Петербурга Ал.П. Чехов сообщал брату: «Посылаю бандеролью «Одесский листок», № 56. Подчёркнутое красным карандашом — моё искреннее мнение. Не твоя вина, что ты ушёл дальше века» [Александр и Антон Чеховы 2012: 732]. Хотя и не установлено, какие места в статье оказались подчёркнуты Александром Павловичем, вероятно, «критический этюд» был прочитан Чеховым. Впрочем, никакого отклика со стороны писателя «на этот раз не последовало, что, видимо, объясняется его нежеланием говорить о пьесе, доставившей ему столько тяжёлых минут» [Кузичева 2007: 135].
Литература
А.П. Чехов в значении русского писателя-художника. Из критической литературы о Чехове / сост. Н. Покровский. М., 1906. С. 122—137.
Александр и Антон Чеховы. Воспоминания. Переписка / сост. подг. текста и коммент. Е.М. Гушанской, И.С. Кузьмичёва. М.: Захаров, 2012. 732 с. (Биографии и мемуары).
Антон Павлович Чехов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей / сост. В. Покровский. М., 1907. С. 575—590, 637—648, 800—805, 841—845.
Клех И. Чехов: Ich sterbe (Версия) // Клех И. Светопреставление: Повести. Рассказы. Эссе. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 443—498. (Мастер-класс).
Книгин И.А. Леонид Егорович Оболенский — литературный критик. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1992.
Книгин И.А. (При участии Овчаровой П.И.). Оболенский Леонид Егорович // Русские писатели. 1800—1917: биографический словарь. Т. 4. М.: Большая Российская энциклопедия, 1999. С. 376—378.
Кузичева А.П. А.П. Чехов в русской критике. Комментированная антология. Т. 1. «Театр молодого века...» (1887—1904). Т. 2. «От Чехова до наших дней» (1904—1917). М.; СПб.: Летний сад, 2007. 532 с.
Лакшин В. Провал. К загадкам чеховской «Чайки» // Театр. 1987. № 4. С. 83—91.
Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 3. Май 1891—1894 / сост. М.А. Соколова, И.Е. Гитович. М.: ИМЛИ РАН, 2009. 624 с.
Лысков А.П. А.П. Чехов в понимании критики. (Материалы для характеристики его творчества). М., 1905. С. 17—20, 21—23, 127—130.
Немирович-Данченко Вл.И. Избранные письма: В 2 т. Т. 1. 1879—1909. М.: Искусство, 1979. 608 с.
Оболенский Л.Е. А.П. Чехов в его первых произведениях. (Критический этюд) // Одесский листок. 1900. № 173. 6 июля. С. 1.
Оболенский Л.Е. Литературное обозрение: «Вишнёвый сад» А. Чехова; «Человек» М. Горького; «Василий Фивейский» Л. Андреева // Бессарабская жизнь. 1904. № 7. 7 нояб. С. 2—3.
Оболенский Л.Е. Литературные воспоминания и характеристики (1854—1892 г.) // Исторический вестник. 1902. Т. LXXXVII. № 2. С. 493—495.
Оболенский Л.Е. Максим Горький и причины его успеха. (Опыт параллели с А. Чеховым и Г. Успенским). Критический этюд. СПб., 1903. 143 с.
Оболенский Л.Е. Не пора ли очнуться? (По поводу «Трёх сестёр» А. Чехова) // Россия. 1901. № 681. 19 марта. С. 3.
Оболенский Л.Е. Обо всём. (Критическое обозрение) // Русское богатство. 1886. № 12. С. 166—196.
Оболенский Л.Е. (а) Печальное и радостное в текущей литературе // Одесский листок. 1897. № 29. 31 янв. С. 1.
Оболенский Л.Е. (б) Последние рассказы А.П. Чехова. (Журнальное обозрение) // Одесский листок. 1899. № 19. 21 янв. С. 1.
Оболенский Л.Е. Почему столичная публика не поняла «Чайки» Ант. Чехова? (Критический этюд) // Одесский листок. 1897. № 56. 1 марта. С. 1. С небольшими сокращениями включен в кн.: [Кузичева 2007, т. 1: 132—134].
Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / пер. с англ. О. Макаровой. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2015. 896 с.
Созерцатель <Л.Е. Оболенский>. Обо всём. (Критический этюд). «Иванов», драма А. Чехова // Русское богатство. 1889. № 3. С. 198—211.
Фаусек Вяч. Моё знакомство с Чеховым // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1954. С. 184—185. (Серия лит. мемуаров).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |