Пьеса А.П. Чехова «Чайка», написанная в 1895—1896 годы, не только значится в постоянном репертуарном списке видных театральных трупп по всему миру, но и не перестает привлекать внимание режиссеров, художников и сценаристов, открытых к новым интерпретациям и новаторским прочтениям чеховской драматургии. Подобная попытка была предпринята бельгийским театром Théâtre Océan Nord, представившем на Авиньонском театральном фестивале в июле 2012 года камерную театральную постановку под названием «Ностальгия по будущему», созданную по мотивам пьесы А.П. Чехова «Чайка» в переводе Антуана Витеза [La nostalgie de l'avenir 2012].
Режиссер спектакля Мирьям Садюи, француженка по происхождению, много лет работает в Бельгии и уже достаточно известна в театральных кругах благодаря сценической постановке по мотивам киноповести культового кинорежиссёра XX века Ингмара Бергмана «Дело души», которая пока не нашла своего воплощения в кино. На этот раз объектом внимательного художественного взора Мирьям Садюи стало широко известное драматическое произведение А.П. Чехова, которое Садюи удалось подчинить реалиям современной жизни и представить вниманию искушенной театральной публики Авиньонского фестиваля новое прочтение чеховской «Чайки».
Названием для постановки послужила цитата Антуана Витеза из его книги «Театр идей», написанной им в период руководства Национальным театром Шайо в Париже, где он рассуждает: «Посмотрите на холм, там множество теней, и нам вспоминается Жан Вилар; есть и другие, они появились там раньше; туда нас влечет ностальгия, я бы сказал ностальгия по будущему. Это место толкает на поиск новых форм, подобно тому, как иные места требуют возвращения к старым формам и почитания прошлого». Ностальгия по будущему в по-настоящему новаторской режиссёрской задумке Мирьям Садюи невозможна без возвращения в прошлое; текстовое и сценическое пространство драмы наполнено анахронизмами, создающими ощущение пространственно-временного дисконтинуитета.
Отправной точкой драматургического события в спектакле бельгийской труппы становится финальная сцена чеховского текста — самоубийство Кости Треплева. Так, свойственный оригиналу ход развития сюжетной линии поворачивается вспять, и действующим лицам, чье число уменьшено до шести, предстоит понять мотивы, толкнувшие Костю на этот отчаянный шаг. Безжалостная борьба пылких страстей и слепых желаний в духе театра Теннесси Уильямса держит в напряжении публику почти два часа (постановка длится 115 минут), вскрывая глубокое противоречие, заключенное в самой сути человеческого бытия: в нем «просвечивают» идеализм Кости (Пьер Верпланкен) и эгоцентризм его матери Ирины Аркадиной (Флоранс Эбблинк), наивная непосредственность Нины (Алин Мао) и слепой цинизм Тригорина (Суфьян эль Бубси). Чеховские персонажи хорошо очерчены, однако, в сценической версии Садюи, кроме названных выше действующих лиц, присутствует также доктор Дорн (Фабрис Дюпюи) для придания пьесе некоторой комедийной тональности. Что касается Петра Сорина, брата Ирины Аркадиной, то здесь Мирьям решается на «гендерную подмену», и Петр становится Петрой (Тесса Волкин) — сестрой Ирины. События пьесы происходят в наши дни.
В начале спектакля слышны закулисные перешептывания, смех, кажется, будто актеры повторяют текст, доносится реплика «черт побери, я ошиблась!», и тут внезапно раздается выстрел, затем крики и, наконец, реплика «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину, ее сын мертв».
Помещение кульминационного момента чеховской «Чайки» в инициальную позицию представляет собой своеобразное использование конструктивного приема ретроспекции, образуя сюжетно-композиционный «flash back». Далее происходит визуализация событий, предшествовавших трагическому уходу Кости: действующие лица едва справляются с потоком собственных воспоминаний о тех днях, когда Константин был еще жив. Сцены из чеховской «Чайки» оказываются связанными тысячами интертекстуальных нитей с иными гетерогенными и гетерохронными текстообразованиями: в канву пьесы инкорпорируются реплики из вечного шекспировского «Гамлета»; строфы из расиновских пьес эпохи французского классицизма «Антигона» и «Федра» придают происходящему ноты фатальности, звучат строки из «Книги непокоя» португальского поэта Фернандо Пессоа, аллюзивно коррелируя с отрывками из «Запятнанной репутации» Филипа Рота, высказываниями Джона Кейджа и Мерилин Монро, позволяя зрителю проникнуться почти фрейдистской навязчивостью мифа о власти семьи, любви и творчества. Мирьям Садюи подвергает сложному декупажу чеховский текст пьесы, отсылая нас к философии Жака Деррида, его «когито прощания, спасения-приветствия без возврата» (Un cogito de l'adieu, ce saint sans retour), воплощенного в книге «Конец мира, каждый раз единственный», в которой он ведет прощальный диалог с ушедшими друзьями [«La mouette» revisitée, Tchekhov subtil, resserré et rêvé 2012].
Точкой отсчёта для поиска ответов на вопрос о причинах самоубийства Константина становится оставленный молодым писателем ноутбук, в котором герои пьесы, словно в черном ящике, пытаются найти ключи к пониманию произошедшего. Тетя Петра открывает его, и на экранной заставке рабочего стола мы видим фотографию мертвой чайки. В памяти компьютера герои находят оставленные Костей видео, фотографии, размышления, дневниковые записи... Костя — современный молодой писатель, ищущий «новые формы» и стремящийся оправдать свое призвание желанием растрогать чувственность современного читателя и зрителя. В проецируемых на огромные световые полупрозрачные экраны видеосюжетах и фотографиях, отражающих творческие искания Кости, герои пьесы, порой с исступлением, пытаются постичь причины случившейся драмы, они — зрители, взирающие на самих себя, безжалостные зрители своей жизни.
Сократив количество действующих лиц, Мирьям Садюи показывает семейную драму, внутри которой отчаянно борются две эстетические тенденции — закостеневшее, искусственное мировосприятие Ирины, самовлюбленной актрисы и отсутствующей матери, ее любовника, успешного писателя Бориса Тригорина, отвратительного в своей бессодержательности и бездуховности, с одной стороны, и творческие порывы юного драматурга и сценариста Кости Треплева, с другой. В раскрытии конфликта между мечтой и суровой реальностью значительное место отводится Нине, ставшей причиной любовного треугольника и страстно желающей стать актрисой, получить признание. Что касается сестры Ирины Аркадиной, Петры, то в полной мере своего образа она предстает перед зрителем в момент снятого Костей на камеру ее трогательного откровения о потере интереса к жизни, тщетности и бессмысленности всяких устремлений...
Чеховская тема горечи от несбывшихся грез и беспокойных творческих исканий одинокого художника звучит в финале пьесы строфами из стихотворения французского поэта-символиста Артюра Рембо:
Мне бесконечная любовь наполнит грудь.
Но буду я молчать и все слова забуду.
Я, как цыган, уйду — все дальше, дальше в путь!(Перевод М. Кудимовой)
Не удивительно, что новая камерная постановка Мирьям Садюи «Ностальгия по будущему» по мотивам пьесы А.П. Чехова «Чайка» осталась ярким событием в истории Авиньонского театрального фестиваля, став, по выражению Армель Элио, «квинтэссенцией Чехова», одновременно «надрывным и пьянящим погружением в самое сердце еще не до конца исследованного континента» [Heliot 2012].
Литература
Héliot, A. Air connu, 2012 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://ictus.cedejen.be/sites/www.ictus.be/files/pages/heliot2.png
«La mouette» revisitée, Tchekhov subtil, resserré et rêvé, 2012 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.rtbf.be/culture/scene/detail_la-mouette-revisitee-tchekhov-subtil-resserre-et-reve?id=7765953
La nostalgie de l'avenir, 2012 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.myriamsaduis.org
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |