§ 1. Новаторство в русле драматургической традиции (комедии «Леший» и «Иванов»)

Первые редакции чеховских пьес «Иванов» (1887) и «Леший» (1889) позволяют проследить путь превращения комедии в драму. Первоначально обе пьесы были обозначены как комедии, но в заключительной редакции «Иванов» стал драмой, а «Леший», переработанный в «Дядю Ваню», — «сценами из деревенской жизни». Согласно практически общему мнению, в этих произведениях своеобразие Чехова-драматурга выглядит еще неустоявшимся и только вырабатывается.

Среди современников «Иванов» вызвал горячие споры, а в дальнейшем не нашел единого истолкования и понимания в литературоведении и в театральных постановках; особенно это касалось жанровой характеристики пьесы.

Сравнивая чеховского Иванова с героем Шекспира, Т.К. Шах-Азизова делает вывод, что «Гамлет, при своих противоречиях и недовольстве собой, остается героем возвышенным. В Иванове же Чехов, по его собственному признанию, «суммировал» разные черты «унылых людей», от трагедийного до комедийного их полюса, и не сразу решил, давать ли своему герою право на драму...»¹. В.Б. Катаев, рассматривая творчество Чехова в гносеологическом ключе, трактует «Иванова» как «комедию недоразумений, комедию алогизмов», определяя суть комического в ней как «неумение связывать следствия и причины, неправильный ход мыслей, отражающийся в несуразных речах, нелепые поступки вследствие неправильных умозаключений...»², что предполагает наличие у Чехова представления о неких «правильных» мыслях и норме, которые известны автору и не известны персонажам.

Исследователи отмечают традиционность построения пьес «Иванов» и «Леший», так как в центре каждой из них находится один главный герой (от чего в «Чайке», «Дяде Ване», «Трех сестрах» и «Вишневом саде» драматург откажется). Всё здесь сконцентрировано на личности, которая осмысливается и оценивается на фоне инертного мира, то есть источник драматизма, организующий действие, всецело сосредоточивается в персонаже, а не в мире.

Но уже в «Иванове» заметно размывание центральной позиции личности, которое в драматургии происходило на протяжении всего XIX в. Начало этого процесса в русской литературе Н.И. Ищук-Фадеева усматривает уже в драматургии Пушкина и Гоголя: ««Борис Годунов» и «Ревизор» с разных позиций, но одинаково убедительно продемонстрировали несостоятельность прежнего взгляда на личность как на хозяина своей судьбы и властителя окружающего ее мира»³.

Традиционно критики и исследователи стремились объяснить жизненный крах Иванова с помощью социальных и нравственных факторов, тогда как сам Чехов после завершения работы над пьесой следующим образом сформулировал А.С. Суворину замысел своего произведения: «Я лелеял дерзкую мечту суммировать все то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях, и своим «Ивановым» положить предел этим писаниям» (П. 3, 132)⁴. Драматург не хотел свести смысл произведения и к какой бы то ни было индивидуальной вине или ошибке: «Я хотел соригинальничать, не вывел ни одного злодея, ни одного ангела (хотя не сумел воздержаться от шутов), никого не обвинил, никого не оправдал...» (П., 2, с. 138). «Если Иванов выходит у меня подлецом или лишним человеком, а доктор великим человеком, если непонятно, почему Сара и Саша любят Иванова, то, очевидно, пьеса моя не вытанцовалась и о постановке ее не может быть речи» (П., 3, с. 109).

Чехов подчеркивал в герое всеобщее, сближающее его с множеством ему подобных. В ходе работы над пьесой он объяснял В.Г. Короленко: «Иван Иванович Иванов... Понимаете, Ивановых тысячи... обыкновеннейший человек, совсем не герой. И это именно очень трудно»⁵. После завершения комедии он пишет Суворину, что взял в «Иванове» «обыкновенного грешного человека», и дает всё новые и новые определения, подчеркивающие объемность заглавного персонажа: «русский интеллигентный человек», «университетский человек» и — еще шире — «русский человек», «человек» (П., 3, с. 109—115).

Заявленную автором общезначимость «Иванова» Н.Е. Разумова связывает с тем, что пьеса была ориентирована Чеховым «на бытийное обоснование собственной личности в решении экзистенциальных проблем». Овладевшая героем «усталость» «не имеет реальных жизненных причин, восходя к самым общим закономерностям бытия, из которых главной и все определяющей является его конечность»⁶.

При переработке из комедии в драму текст пьесы «Иванов» подвергся значительным изменениям. Прежде всего Чехов устранял внешнюю комедийность, в результате были сокращены «балаганные» сцены с чисто комическими персонажами, дополнены характеристики главного героя. Но больше всего изменений было сделано в последнем действии, так как именно финал в наибольшей степени определяет жанровую тональность пьес. Так, в комедии Иванов умирает от сердечного приступа, в дальнейших редакциях он в финале стреляется, и этот мотив повторяется в других пьесах.

Первая редакция пьесы напоминает водевиль с неожиданным смертельным исходом⁷: от водевиля в ней — изобилие комических сцен, комическая сюжетная линия, брачный финал и фарсовые интонации, сопровождающие смерть героя («Батюшки, он умер!.. воды!.. доктора...»). Последняя редакция «Иванова» по жанру ближе к трагедии. Однако С.М. Козлова отмечает, что в драме «Иванов» автор ведет скрытый диалог со зрителем, разрушая его традиционное «жанровое» восприятие. Это проявляется в том, что Чехов иронически пародирует и отрицает традиционные «жанровые» характеристики главного героя со стороны всех персонажей; также иронически дискредитируется внешнее действие, поступок героя как способ его объективной оценки и характеристики. «Всякий раз, когда Иванов принимает серьезную драматическую позу, переживает сильное одушевление или муку, автор немедленно низвергает его с котурнов героя драмы»⁸.

Подробный анализ пяти редакций «Иванова» представлен в диссертации Ю.А. Почекутовой, где не только прослежена творческая эволюция стилистических и композиционных элементов текста пьесы, но и на основании всего этого выявлено становление ее жанровой характеристики: жанровые изменения текста на всех этапах переработки и модификация характеров персонажей на пути от комедии к драме⁹.

Центральной во всех драмах Чехова является проблема места человека в мире, определяя своеобразие их поэтики. В ранних пьесах действие так или иначе концентрируется вокруг определенного субъекта, который может быть представлен одним или несколькими персонажами, что проявляется в номинации драм: в заглавие выносится обозначение центрального персонажа. Именно так происходит в «Иванове» и «Лешем» (а затем в генетически связанном с ним «Дяде Ване»). В «Лешем» и «Иванове» действие драмы скрепляется одной личностью, в «Дяде Ване» в центре стоит проблема личной самореализации. По словам А.П. Чудакова, «ко времени чеховского дебюта в большой литературе традиционным был сюжет, в основе которого лежат события из жизни героя, отобранные по принципу их значимости для проявления (становления) его личности, столкновение с идейными антагонистами, положение «человека на рандеву», острая общественная ситуация. У Чехова ничего этого нет»¹⁰. Однако, несмотря на столь категоричное заключение исследователя, нельзя не отметить, что в этих пьесах еще весьма ощутимо влияние охарактеризованной им традиции. Наиболее ярко своеобразие субъектной организации проявляется именно в драме в силу ее родовой природы, которая предполагает максимальную редуцированность авторского начала и максимальную роль персонажей.

Второе крупноформатное произведение А.П. Чехова, комедия «Леший» (1889), созданная в период мировоззренческого и художественного кризиса писателя и ставшая прототипом «Дяди Вани», важна для осмысления философских и эстетических исканий Чехова в конце 1880-х гг.

Традиционная водевильность в «Лешем» по сравнению с первой редакцией «Иванова» погашена — эту особенность отмечал сам Чехов в письме Суворину: «Нет во всей пьесе ни одного лакея, ни одного вводного комического лица, ни одной вдовушки» (П., 7, с. 56), однако сюжет организован по обычным для комедии правилам: в преизбытке присутствуют любовные коллизии.

В «Лешем» проявилась одна из важнейших особенностей эстетики Чехова — взаимопроникновение комического и драматического. Например, М.Л. Андреев указывает на реплику, которая в бодром четвертом акте звучит трагической ноткой: «А со мной никто не попрощался... Это восхитительно!». Эта фраза, повторенная дважды в финале комедии, является как бы прообразом повторов зрелого Чехова, она отзовется в «Вишневом саде» фразой «человека забыли»¹¹.

М. Макеев отмечает, что в «Лешем» у Чехова «формируется новое понимание человека, вызванное ощущением устарелости традиционных рационалистических подходов к его воплощению на сцене, тогда же кристаллизуются собственные представления Чехова о драматическом искусстве»¹². Здесь еще наблюдается использование традиционных приемов: Чехов сохраняет разбивку на явления, использует такие сюжетные ходы, как подслушивание, внезапные появления, найденные письма и дневники, и традиционную комедийную развязку.

Н.Е. Разумова отмечает, что «заглавие пьесы, фокусируя в себе семантическую двойственность, нацеливает на суть центрального конфликта: «леший» как общее определение человека выявляет, с одной стороны, здоровое, гармоничное природное начало; с другой — рационалистическую, социально санкционированную зашоренность, ведущую к конфликтам. В таком виде комедия вписывается в традиционное для русской литературы, прежде всего толстовское, противопоставление естественных и социальных ценностей»¹³. Суть комедийного жанрового начала пьесы исследовательница связывает «как с демонстрацией торжества позитивных тенденций, так и с иронией по поводу легкости и абсолютности этой победы. Само название пьесы акцентирует в ней сказочную основу, проявляющуюся именно в наивной упрощенности онтологической модели, которая не поддерживается самим автором»¹⁴. В связи с этим «Леший» определяется как «в значительной мере ироническая комедия, не противоречащая трагическому мировидению кризисного периода. Пьесу можно расценивать как попытку Чехова разрешить эту коллизию чисто творческим путем»¹⁵.

В пьесах «Иванов» и «Леший» реализуется концепция комизма, близкая Гегелю; согласно его теории, важнейшим свойством комического является «мнимость», видимость, понимаемая как претензия ничтожного на подлинность и субстанциональность¹⁶. Гегель видел основы комизма в противоречии между внутренней несостоятельностью и внешней основательностью; комическое появляется на основе контраста между сущностью и образом, целью и средствами ее достижения, вследствие чего уничтожается образ и не достигается цель. Гегель подчеркивает это, утверждая, что смехом в комедии разрушается не истинная субстанциальность, не истинные ценности, но только их искажение, подражание им¹⁷. Задача комического, по Гегелю, — обнаружить нелепость и нецелесообразность явлений и показать их несоответствие здравому смыслу.

Таким образом, комедии «Иванов» и «Леший» еще достаточно традиционны, поскольку в них представлена антропоцентрическая картина мира (что сближает их с драматургией Гауптмана, которая не выходит за рамки антропоцентризма, при этом есть существенные различия — комедии Гауптмана не заканчиваются смертью главного персонажа); но, несмотря на это, они уже содержат явственные признаки нового чеховского театра, такие, как, например, отказ от счастливого финала в «Иванове», его замена неожиданной развязкой и проявление авторской иронии по отношению к традиционному счастливому финалу в «Лешем». Особого внимания заслуживает жанровая переквалификация одного и того же драматического материала, говорящая о принципиальном отсутствии уже для раннего Чехова сферы, специально зарезервированной для комедии.

Примечания

1. Шах-Азизова Т.К. Полвека в театре Чехова. 1960—2010. М.: Прогресс-Традиция, 2011. С. 186.

2. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989. С. 138.

3. Ищук-Фадеева Н.И. Типология драмы в историческом развитии. Тверь, 1993. С. 43.

4. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Соч.: в 18 т. Письма: в 12 т. М.: Наука, 1974—1983. Ссылки даются в тексте с указанием тома и страницы в скобках. При цитировании писем перед номером тома стоит буква «П».

5. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 43.

6. Разумова Н.Е. Творчество Чехова в аспекте пространства. Таллинн, 2001. С. 139.

7. Здесь заметно сходство с рассказом 1886 г. «О бренности (Масленичная тема для проповеди)».

8. Козлова С.М. Традиции жанра иронической драмы (опыт типологического исследования: «Иванов» Чехова и «Утиная охота» А. Вампилова) // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск, 1983. С. 89.

9. См.: Почекутова Ю.А. Творческая история пьесы А.П. Чехова «Иванов» проблема редакций: дисс. ... канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2010. 182 с.

10. Чудаков А.П. Мир Чехова. М., 1986. С. 228.

11. Андреев М.Л. Указ. соч. С. 126.

12. Макеев М.С. Проблемы личности и ее сценического воплощения в драматургии Чехова и Лессинга // Чехов и Германия. М., 1996. С. 25.

13. Разумова Н.Е. Творчество Чехова в аспекте пространства. Таллинн, 2001. С. 145.

14. Там же. С. 146.

15. Там же. С. 146.

16. Гегель Г.В.Ф. Эстетика в 4-х т. Т. 3. М.: Искусство, 1971. С. 573.

17. Там же. С. 579.