§ 2. «Объективность» авторской позиции как жанрообразующий признак комедии «Бобровая шуба»

Сразу же после постановки «Коллеги Крамптона» Гауптман пишет в 1892 г. свою вторую комедию — «Бобровая шуба» («Der Biberpelz»). Премьера, состоявшаяся 21 сентября 1893 г., не имела успеха, и через короткое время пьеса совсем исчезла из репертуара «Немецкого театра» в Берлине. Основным ее недостатком, по мнению первых зрителей, была ее незавершенность: создавалось впечатление, что не хватает еще одного, финального акта.

Продолжением «Бобровой шубы» явилась поставленная в 1901 г. трагикомедия «Der rote Hahn» («Красный петух»): события двух пьес представляют единую цепь, в них участвуют одни и те же персонажи. Подчеркивая связь этих произведений, Гауптман, вопреки хронологии, в собрании своих сочинений ставил их рядом. При этом обе пьесы он помещал в раздел «социальных драм», непосредственно после «Ткачей».

Большинство немецких критиков считало главным достоинством комедии удачно выведенные автором современные столичные типы и отражение в пьесе острых социальных вопросов (ее действие происходит во время выборов, осмеянию также подвергается бюрократия). Действительно, к «Бобровой шубе» многие подходили прежде всего как к социальной сатире. Э. Штейгер высоко оценивал эту пьесу, говоря, что «здесь мы имеем перед собою старательно разработанную во всех частях комедию — правда, комедию нового стиля, в которой все действие искусно сжато в пяти моментальных снимках, полных жизни и движения. В них переливаются все лучи юмора, комизма и сатиры»¹. П. Шлентер, друг Гауптмана и первый его биограф, считал финал пьесы неожиданным и был недоволен тем, что автор морально не осудил главную героиню: «она должна была понести хотя бы божью кару, если избежала наказания Вергана»². Критики подчеркивали социальный характер комического в пьесе и рассматривали ее как оружие в борьбе с недостатками социальной действительности.

В целом «Бобровая шуба» создана согласно привычным жанровым законам, поэтому она оказалась для российских критиков менее сомнительна по своей комедийной природе, чем «Коллега Крамптон». Так, С. Нани характеризует ее по вполне традиционным для комедии критериям — как «остроумную, но далеко не злобную сатиру на местные деревенские власти» с «провинциальными типами», которые «намечены <...> ярко и характерно» (что служит основанием для ассоциаций со «знаменитой классической комедией Генриха Клейста «Der zerbrochene Krug»» и особенно «Ревизором» Гоголя)³. З. Венгерова также усмотрела в «Бобровой шубе» не только «блестящий юмор», но и «яркую» сатиру, связанную с параллелью между блюстителем закона и воровкой: «Сатирическая идея комедии заключается в обличении общего порядка вещей, при котором воры всегда защищены...»⁴. Всё это позволило ей назвать пьесу «одной из лучших комедий Гауптмана», хотя их в целом весьма сомнительный рейтинг не мог не ограничивать значение такой похвалы. Как пишет русский современник Гауптмана А.А. Измайлов, комедия не сразу была принята потому, что «публика шла на пьесу с совершенно определенными предъявленьями к автору «Ткачей». Вместо ожидаемого она увидела нечто совсем в ином роде»⁵.

В пьесе запечатлены характерные особенности Германии 1880-х гг. — времени «исключительного закона» против социалистов, разгула доносительства и полицейского сыска. Его олицетворением является начальник полицейского округа фон Верган — одна из наиболее колоритных типических фигур, созданных Гауптманом. Это ограниченный полицейский чиновник, которому везде мерещиться опасное инакомыслие, подрывающее устои общества. Вместо того, чтобы искать настоящих воров, похитителей дорогой шубы рантье Крюгера, Верган собирает всякого рода слухи, чтобы уличить чуть ли не в государственной измене безобидного и законопослушного доктора Флейшера.

Прототипом Вергана стал начальник полицейского ведомства Буссе. Гауптман был лично знаком с рантье Крюгером, который заявил в полицию о краже, но эта жалоба была отклонена Буссе из-за «политической ненадежности» пострадавшего. Гауптман придал также несколько автобиографических черт образу доктора Флейшера. Власти берлинского пригорода Эркнера с помощью ложных свидетельских показаний пытались возбудить уголовное дело против неугодного им писателя⁶. Критики отмечали, что в этой комедии затрагиваются конкретные политические явления, и, усматривая в ней весьма острую насмешку над государственной властью, считали произведением политической направленности. В образе Вергана находили сатирически обобщенные черты кайзера, «железного канцлера», военных и государственных чиновников⁷.

Действительно, в пьесе есть точное обозначение времени действия, данное именно через указание на конкретные политические события: «Zeit: Septennatskampf gegen Ende der Achtzieger Jahre» (Время: конец 80-х годов, борьба за септеннат⁸) (2, S. 8), или в «Красном петухе»: «Kampf und die Lex Heinze; Jahrhundertwende» (Борьба за закон Гейнца; рубеж веков⁹) (2, S. 82). Однако эта отсылка к политическим событиям не имеет прямого отношения к содержанию обеих пьес. Отметим, что в переводе Ю. Балтрушайтиса и В.М. Саблина такое точное хронологическое обозначение отсутствует. Видимо, они сочли эти подробности излишними для русской публики, не знакомой с деталями германской политической жизни.

Но показательно то, что изъятие этой информации не потребовало никакой перестройки пьес. Это служит одним из проявлений необычности позиции Гауптмана в качестве социального критика; как и то, что и сюжетно противопоставленные властям персонажи из простонародья в комедии далеко не идеальны. Они плутоваты, хитры, необразованны, ограниченны, живут лишь материальными интересами и стремятся прежде всего к получению наживы.

По верному наблюдению Е.М. Манделя, главное достоинство пьесы в том, что Гауптман «в противовес легкой развлекательности, которой отличались немецкие (да и большинство западноевропейских) комедии 90-х годов, создает комедию большого идейного содержания, в которой действуют полнокровные характеры с яркой, неповторимой индивидуальностью. Драматург отказывается от трафаретных приемов обрисовки персонажей, элементов буффонады, мотивов «узнания», эффекта разоблачения и подслушивания, которыми столь часто пользовались создатели комедии»¹⁰. Исследователь приходит к выводу, что «комедия «Бобровая шуба» — это сатирическая комедия характеров, лишенная внешней занимательности и интриги»¹¹.

Действительно, Гауптман нарушает привычную традицию комедийного жанра и отказывается от интриги, служившей, как правило, основой построения комедии. Тайна украденных дров и шубы с самого начала известна и зрителю, и почти всем персонажам пьесы, только недалекий полицейский чиновник не может ее разгадать. В связи с этим раскрывается суть жанрового подзаголовка пьесы: Гауптман предлагает свою разновидность жанра «воровской комедии» («Diebskomödie»), в которой тайна и раскрытие преступления не организуют сюжета.

Неоднозначное отношение к себе вызывает фрау Вольф: она подкупает своей энергией, трудолюбием, находчивостью, она все время думает о благополучии своей семьи, прежде всего о судьбе своих дочерей. Чтобы вывести семью из материальных трудностей, она мечтает сдавать комнаты и отправить дочку в берлинский театр, где та, возможно, станет актрисой и они всей семьей переберутся в столицу Вместе с тем она является воровкой и рассматривает свои действия не как преступление, а как вполне оправданное средство в борьбе за существование.

Колоритно обрисован образ полицейского Вергана, он глуп и по-чиновничьи хитроват, мелочен и подозрителен. Верган считает себя умнее и выше всех, так как обладает властью. А на деле он оказывается ограниченным и недальновидным, так что по ходу действия пьесы его неоднократно обводят вокруг пальца. Пока недалекий и самодовольный начальник полицейского округа занят охотой за «государственными преступниками», в деревне дважды происходят кражи (сначала дров, потом шубы). Фрау Вольф совершает обе кражи буквально у него на глазах, но остается безнаказанной, более того, ее считают настолько добродетельной, что даже не подозревают в преступлении.

И в «Бобровой шубе», и в «Красном петухе» Гауптман использует приемы, позволявшие современникам характеризовать его драматургию как натуралистическую. Так, один из первых биографов Гауптмана Адольф Бартельс, не оценив особенностей пьесы как комедии, выдвинул утверждение о том, что это «самая натуралистическая и бесформенная из всех гауптмановских драм»¹². И позднее исследователи использовали подобные формулировки для характеристики пьесы. К подобным суждениям привела, в частности, документальная, вплоть до автобиографизма, достоверность изображаемых событий и лиц, отмеченная выше.

Кроме того, в пьесе много персонажей, которые не имеют прямого отношения к действию; обрисованные каждый как яркая индивидуальность, со своей биографией и своеобразным языком, они скорее являются представителями берлинского предместья и отражают собой не более чем среду. Таковы, например, писарь Глазенап, жулик и аферист Мотес, рассыльный Миттельдорф, Эмиль Вульков, доктор Флейшер, рантье Крюгер и др.

Гауптман в комедии подает характерные черты современной жизни не в духе сатирического обличения, а как бы с позиции стороннего наблюдателя, которому равно чужды плутовство простонародья и глупость полицейских. Историю поисков вора, бесплодных из-за того, что полицейский начальник занят выслеживанием мнимого политического преступника, драматург изложил в тоне бытового анекдота, без критики в адрес одного во имя утверждения чего-то другого.

Отметим также широкое применение в речи персонажей диалекта, воровского жаргона, искажение слов, выдающее неграмотность простонародья. Этот прием Гауптман использовал в «Перед восходом солнца», «Ткачах» и других драмах, смело выводя на сцену речь социальных низов. Драматург наделяет каждое действующее лицо своим наречием: так, фрау Вольф говорит по-силезски, Крюгер — на саксонском диалекте, Верган — на берлинском с оттенком верхне-немецкого; остальные, хотя и говорят на берлинском наречии, но с сильными отзвуками нижне-немецкого. Натуралистический по своим истокам прием доводится таким образом до чрезмерности, и комический эффект в пьесе возникает во многом именно благодаря речевым особенностям персонажей. Э. Штейгер подчеркивал, что комизм здесь заключается не в словах действующих лиц, а исключительно в том, как они говорят, и поэтому эта «комедия воровства» кажется такой чисто немецкой¹³.

Речевые характеристики персонажей очень важны в пьесе. Так, фрау Вольф пытается воспроизвести где-то услышанное французское выражение и вставляет его не к месту. Ее пристрастие к употреблению изысканных выражений, модных иностранных слов, смысл которых она едва понимает, связан с ее стремлением быть похожей на высшее столичное общество. Именно поэтому она дала дочерям не принятые в этой среде имена Адельгейда и Леонтина и приучила их говорить на иностранный манер «Papa» и «Mama».

Можно привести следующие примеры речи фрау Вольф из «Бобровой шубы»: «Laß du mich bloß fer die Mädel sorgen. Das schlägt nich in deine Konferenz. In meine Konferenz geheert das <...> A jedes hat seine Konferenz»¹⁴. (Позволь мне самой позаботиться о девочках. Это не твоя конференция. Это уже принадлежит моей конференции <...> У каждого своя конференция). Она трижды повторяет слово «конференция», которое она путает со словом «компетенция». Точно так же далее в тексте вместо слова «темперамент» она говорит «температура».

В переводе этот прием бесследно теряется. Например, Ю. Балтрушайтис переводит этот отрывок следующим образом: «Предоставь мне самой позаботиться о дочках. Это же не твоего ума дело. Это — мое дело <...> У всякого своя забота». Или, например: «Ihre Tochter is so ein scheenes Madchen, die kann beim Theater Farure machen» (S. 11). (Ваша дочка настолько красивая девушка, что могла бы произвести фарур в театре). Ю. Балтрушайтис не принимает во внимание эту речевую нелепость и пишет «как следует»: фурор. В результате перевод ослабляет комический эффект речи персонажа.

Многие другие черты, характеризующие комедию «Бобровая шуба», также могут рассматриваться одновременно как принадлежность натуралистического метода и как традиционные, даже исконные, признаки жанра комедии. Так, через всю пьесу проходит мотив чревоугодия. С одной стороны, демонстрация разделывания убитых на охоте косули и кролика на сцене органично вписывается в натуралистическую драматургию Гауптмана, напоминая, например, сцены из «Ткачей». С другой стороны, это было характерно для античной комедии, еще не утратившей связи с языческим ритуалом: поедание мяса означало как бы второе рождение, надежду на новую жизнь.

Активен в обеих пьесах и традиционный для комедии мотив блуда, связанный с дочерьми фрау Вольф. Вот как описывается Адельгейда при ее первом появлении: «Sie ist ein langaufgeschossenes Schulmädchen im vierzehnten Jahre, mit hübschem Kindergesicht. Der Ausdruck ihrer Augen verrät frühe Verderbnis» (S. 11). (Это вытянувшаяся школьница четырнадцати лет, с красивым детским лицом. Выражение ее глаз выдает раннюю распущенность). Этот же мотив в трагикомедии «Красный петух» связан с образом Леонтины, у которой есть незаконнорожденный ребенок и которую называют распутной девкой. В то же время в драме «Перед восходом солнца» сцены шокирующего поведения персонажей служили беспощадно правдивой характеристике общества, на фоне которого разворачивается трагическая история Лота и Елены.

Сходством с «серьезными» произведениями Гауптмана оттеняется принципиальное отличие от них «Бобровой шубы», очевидно и определяющее ее комедийный характер: здесь нет героев (или, как в «Ткачах», неких высоких идеалов или норм), судьба которых концентрировала бы в себе авторское сочувствие и интерес. Представлена одна только «среда», не просвеченная тем драматическим, точнее даже трагическим, конфликтом, который в гауптмановской «новой драме» всегда предельно обострен. Однако этот конфликт не отменен полностью, а лишь вынесен за пределы сюжета, определяя авторскую позицию, что прочитывалось современниками как редукция привычного комизма.

А.М. Евлахов, вслед за немецкими критиками, в комедии «Бобровая шуба» отметил дальнейшее движение Гауптмана от «политической сатиры» и «нравоучительной тенденции» к «нравственной непринужденности», «нравственной свободе юмориста, который чувствует себя по ту сторону добра и зла и смотрит на людей и явления этого мира, проходящие где-то там, далеко внизу, с тонкой, спокойной усмешкой»¹⁵. На эту тенденцию, но развившуюся «еще глубже, еще шире», указал критик и в трагикомедии «Красный петух», где «безоблачный смех «Бобровой шубы» омрачается <...> иными нотами, полными грустного раздумия над суетностью человеческой жизни, ее нелепой неразберихой, мелочным эгоизмом и духовным мещанством»¹⁶. Обе пьесы тем самым максимально сближались с основным массивом драматургии Гауптмана, и их комедийная природа сводилась, по сути, к той особой «объективности», которая была генетически связана с натурализмом и делала «новую драму» увертюрой к утвердившейся в XX веке новой онтологии, отказавшейся от центральной позиции человека в мире.

Примечания

1. Штейгер Э. Указ. соч. С. 249.

2. Schlenter P.G. Hauptmann. Berlin, 1912. S. 105.

3. «Когда гоголевский «Ревизор шел на немецкой сцене, критики отмечали сходство его с «Biberpelz»: в обеих пьесах — сатира на провинциальные власти и нравы» ([Нани С.П.] Гауптман и его произведения. С. 146, 147).

4. Венгерова З. Hauptman G. Der rote Hahn. Berlin, 1901 (Рецензия) // Вестник Европы. 1902. № 2. С. 847.

5. Измайлов А.А. Указ. соч. С. 183.

6. См.: Mayer H. Ibid. S. 51.

7. Ibid. S. 52.

8. Септеннат — семилетие, на которое были разложены расходы по содержанию мирного состава германской армии, приуроченная к 1887 г.

9. Проект этого закона рассматривался германским правительством в 1900 г.

10. Мандель Е.М. «Бобровая шуба» Гауптмана — комедия-сатира // Некоторые вопросы русской и зарубежной литературы. Саратов, 1969. С. 135.

11. Там же. С. 136.

12. Bartels A. Gerhart Hauptmann. Berlin, 1897. S. 148.

13. Штейгер Э. Указ. соч. С. 249.

14. Hauptmann G. Der Biberpelz. Berlin, 1900. S. 10. Далее текст пьесы цитируется по этому изданию с указанием страницы в скобках.

15. Евлахов А.М. Указ. соч. С. 47, 48.

16. Там же. С. 49, 50.