1. Валентности
Предложенная в связи с двойным юбилеем тема — «Чехов и Шекспир» — предполагает настолько широкий веер возможностей, что это вселяет, с одной стороны, воодушевление, с другой — растерянность и страх. Автор данного текста оказался в сложном положении: не будучи специалистом ни по западноевропейской литературе, ни конкретно по творчеству Шекспира, он естественным образом должен был сосредоточить внимание на творчестве Чехова и отражении Шекспира в чеховском зеркале.
Обратимся к уже не раз использованному нами понятию «валентность». Термин предложен И.Н. Сухих и предполагает количество максимально возможных научно корректных сопоставлений писателя (художника и т. д.) с самыми разными персонажами культурной вселенной, то есть максимальное количество связей не только интертекстуальных, но и между явлениями, принадлежащими к принципиально разным сферам культуры: литературе, музыке, философии, политологии и т. д. Возможны любые сопоставления, но лишь при соблюдении определенного масштаба сопоставляемых личностей это становится корректным и продуктивным.
Что означает все вышеизложенное в применении конкретно к случаю Шекспира? Тема «Шекспир и Каронин-Петропавловский» — не привлечет внимания, не станет трамплином для исследования. И тема «Шекспир и Бабаевский» тоже. А вот сопоставление с Есениным работает, скажем, так: «Гамлет в «Стране Негодяев» (шекспировский метатекст Сергея Есенина)».
Вот темы некоторых докладов на одной из самых представительных шекспировских конференций последних лет (для краткости — только темы): «Оппозиция Гамлета и Дон Кихота как вечных образов в романе И.С. Тургенева «Новь»»; «У истоков кинематографизма в драматургии: Шекспир, Пушкин, Мюссе»; «Шекспир в творчестве позднего Гоголя»; «Шекспиризм С.Т. Аксакова», ««Певучий осел» Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал: Довольно смелая феминистская переделка Шекспира»; «Шекспировские образы в стихотворении Б.Л. Пастернака «Уроки английского»»; «Шекспировские отголоски в творчестве Александра Кондратова»; «Травестия шекспировских образов в литературе русского постмодернизма (В. Ерофеев, В. Пелевин)»... Очень часто встречается Достоевский, но особенно Пушкин — каких только докладов нет! «Гамлет и Ленский», «Милость и справедливость в пьесе У. Шекспира «Мера за меру» и поэме А.С. Пушкина «Анджело»», «Шекспиризм А.С. Пушкина» [XXV Шекспировские чтения].
Посмотрим, как в сознании тех, кто организуют процесс межлитературных сопоставлений-соотнесений, кто объявляет соответствующие конкурсы, работают представления о наиболее естественных валентностях Шекспира. Возьмем, к примеру, Всероссийский конкурс поэтических переводов, эссе и научных работ по творчеству Уильяма Шекспира и его современников, посвященный 450-летию со дня рождения Шекспира. Рекомендуемая тематика работ включает, в частности: «Шекспир и русская литература», «Шекспир и Пушкин», «Шекспир и Лермонтов», «Шекспир и современная культура (в том числе, массовая)».
Темы «Шекспир и Чехов» в списке нет.
2. О теме «Шекспир — Чехов»
Тем не менее, тема эта, разумеется, ни в какой верификации не нуждается — как при жизни Чехова, так и по сегодняшний день.
В.Э. Мейерхольд писал Чехову 4 сентября 1900 года: «...сыграть чеховского человека так же важно и интересно, как сыграть шекспировского Гамлета» [Литературное наследство 1960: 439].
Вл.И. Немирович-Данченко, как известно, обогащал свой подход к Шекспиру тем новым, что было завоевано в работе над Чеховым. То же относится и к Станиславскому: «На первой репетиции «Цезаря», — рассказывает в своих воспоминаниях В.П. Веригина, — К.С. Станиславский заявил: «Мы должны сыграть «Цезаря» в чеховских тонах». А В.А. Симов — бессменный соучастник постановок всех пьес Чехова в МХТ, вспоминая о начале работы над «Юлием Цезарем», образно говорил, что сад Брута смутно рисовался его воображению «сквозь цветущие ветви вишневого сада» [П XI, 555].
А вот еще характерная цитата из Немировича-Данченко — размышляя о возможной реакции газет, он высказывает опасение: «...Тогда я уже не могу дать свою пьесу, т. к. выйдет, что я терплю около себя только Чехова и Горького да знаменитых иностранцев — Ибсена, Гауптмана, Шекспира. Может быть, и к лучшему» [П XI, 559].
Заглядывая чуть вперед, отметим: на этот ряд хотелось бы обратить особое внимание. По какому принципу производится отбор?
Открывая в 2014 году в Москве упомянутую выше Международную научную Шекспировскую конференцию «Шекспир в русско-английском культурном диалоге», председатель Шекспировской комиссии РАН А.В. Бартошевич сказал: «Шекспир всегда имел для русской культуры, для русского театра особое значение. И в сущности, как в Англии Чехов стал самым репертуарным зарубежным драматургом, так и у нас на сегодняшний день — Шекспир. Так что тема эта не только академическая, но и очень живая, актуальная» [XXV Шекспировские чтения 2014].
Действительно, мы как бы обменялись этими именами, и если Шекспир стал полномочным представителем английской культуры у нас, то именно Чехов репрезентует русский театр и — в первую очередь — русскую литературу в Великобритании (как, впрочем, и во всем западном мире).
В фокусе нашего внимания — рецепция великого драматурга не массовым читателем, но конкретно другим великим драматургом и писателем, вторым участником этого своеобразного культурного диалога, его русским двойником.
Тема представляется достаточно исследованной. Но обратимся в качестве примера к тексту, претендующему на обобщающий модус интерпретации самых разнообразных тематических взаимосвязей. В обзоре чеховской энциклопедии, в статье «Шекспир» внимание автора сосредоточено в основном на следующих аспектах:
а) упоминание произведений Шекспира в переписке Чехова;
б) отражение в творчестве Чехова шекспировской проблематики, образов; гамлетизм героев Чехова;
в) различные варианты цитирования — от традиционного до цитаты-ориентира, цитаты-контаминации.
Нас же интересует то, что в этом исследовании (как и чаще всего) остается за кадром. А именно: как само имя Шекспира существует в текстах Чехова? Каково отношение Чехова к личности великого англичанина, к его месту и роли в истории?
Данная тема может показаться маргинальной как для чеховедения, так и для шекспироведения. Безусловно, в центре внимания исследователей всегда будет находиться в первую очередь — и работы здесь хватит целым поколениям литературоведов — использование сюжетов, сюжетных ходов и ситуаций, отдельных поэтических находок; а далее преемственность образов, или идей, или, модное слово, идеобразов. Общим местом давно стали рассуждения о том, что «...Иванов — это Гамлет», «...Платонов — это Гамлет по-русски», «...Лопахин — это Гамлет плюс Подколёсин», или определения проблематики в целом: ««Чайка» — это чеховский «Гамлет»», — см., напр.: [А.П. Чехов. Энциклопедия 2011: 227, 525, 526, 528].
Не вызывает сомнений и важность изучения механизмов разнообразных способов использования чужого текста: от упоминания вскользь до различных вариантов цитирования или псевдоцитирования.
Однако нас интересует, повторимся, не то, как воспринимается Чеховым шекспировский текст, не творческая проекция, а проекция культурно-историческая. Оценка Чеховым Шекспира как уникального в мировой культуре феномена.
3. Материал
Мы располагаем следующим материалом.
Во-первых, что касается художественных текстов, всего имя Шекспира встречаем 29 раз в 24 произведениях (включая прилагательное «шекспировский»; если же его не считать, то в 20).
Во-вторых, Шекспир упоминается в 24 письмах (из них, сразу отметим, упоминаний шуточных или служебных, обусловленных конкретикой и, таким образом, маловажных, для концептуальных построений практически ничего не дающих, — 10 случаев).
В-третьих, еще 10 раз имя великого англичанина встречается в чеховских статьях, рецензиях, записных книжках.
Итого мы имеем, учитывая все упоминания, 58 текстов (не самих случаев упоминания, их больше, поскольку однажды появившиеся «шекспировские воротники» могут в этом же тексте показаться еще не раз), по минимуму же, отбрасывая прилагательное «шекспировский» и малозначительные, случайные упоминания в письмах, — 44 случая [Корпус Чехова].
Поясним, что мы имеем в виду под «малозначительными» или «маловажными» упоминаниями. Необходимо учитывать, в какой связи, на каком логико-семантическом уровне упоминание происходит. Вот примерная градация упоминаний по степени серьезности.
а) Вероятно, следует оставить за скобками такое, к примеру, техническое упоминание в письме:
«В августе я, быть может, побываю в Таганроге и останусь дня на два, чтобы составить каталог, а пока будьте добры, скажите библиотекарю, чтобы он всех авторов, переплетенных по двое — по трое, отпустил на волю; Софокла отделил бы от Мясницкого, Шекспира от «Жильца с тромбоном»» [П VII, 230]. (Хотя уже здесь можно усмотреть язвительное противопоставление: призыв отделить Софокла от Мясницкого, а Шекспира от водевиля С. Бойкова актуализирует в сознании читателя письма известную поговорку о том, что нельзя путать Божий дар с яичницей.)
б) А вот случай уже принципиально отличный — в рассказе «Талант» упоминание тоже как будто случайное, вскользь, оправданное фактически, то есть представляет прямое обозначение — в действительности же очевидно присутствует некая авторская ирония и намек на соотнесение с истинной ценностью героя:
«Костылев прощается и, поправляя свои шекспировские воротники, уходит домой» [С V, 280].
То же можно сказать об ироническом комментарии Николая Степановича в «Скучной истории»:
«...постоянно шутливый тон, какая-то помесь философии с балагурством, как у шекспировских гробокопателей» [С VII, 284].
в) Имя Шекспира может быть, на первый взгляд, вообще никак не связано с великим драматургом; в пьесе «Леший» упоминание о нем контекстуально настолько нелепо, что производит впечатление только иллюстрации абсолютного идиотизма происходящего разговора:
Дядин. ...Прекрасная ветчина. Одно из волшебств тысяча и одной ночи. (Режет.) Я тебе, Жорженька, отрежу по всем правилам искусства. Бетховен и Шекспир так не умели резать. Только вот ножик тупой. (Точит нож о нож.) [С XII, 129].
Впрочем, рассмотрим и этот фрагмент подробнее. Согласимся, что персоналии Шекспир — Бетховен появляются не случайно, а значит, уже это смехотворное высказывание приближает нас к теме наших размышлений. Уже здесь присутствует идея использования имени Шекспира как точки отсчета. Шекспир заявлен как эталон... эталон вообще, абсолютный, даже и в нарезании ветчины (а причудливость соединения Шекспира с ветчиной только подчеркивает абсолютность этого авторитета, не подчиняющуюся никакой логике, сверхлогичную).
г) В этом смысле парадоксальная реплика Дядина в принципе аналогична сентенции интеллектуала Коврина:
«Как счастливы Будда и Магомет или Шекспир, что добрые родственники и доктора не лечили их от экстаза и вдохновения!» [С VIII, 251]. Счастливы оказываются величайшие, в иерархии Коврина, вожди и учителя человечества. По этому принципу они объединены — как в предыдущем примере Шекспир и Бетховен.
д) Особенно интересны размышления на эту же тему одного из наиболее близких Чехову героев — умного, трезвого, чуткого Ананьева:
«Положим, что сию вот минуту вы садитесь читать какого-нибудь Дарвина или Шекспира. Едва прочли вы одну страницу, как отрава начинает уж сказываться: и ваша длинная жизнь, и Шекспир, и Дарвин представляются вам вздором, нелепостью, потому что вы знаете, что вы умрете, что Шекспир и Дарвин тоже умерли, что их мысли не спасли ни их самих, ни земли, ни вас, и что если, таким образом, жизнь лишена смысла, то все эти знания, поэзия и высокие мысли являются только ненужной забавой, праздной игрушкой взрослых детей» [С VII, 111].
И здесь мы видим ту же логическую посылку: Шекспир и Дарвин представлены как высшие авторитеты, которые и смерти не должны быть подвластны, и страх перед нею и перед бессмысленностью жизни должны бы отменять своим величием! К сожалению, не отменяют, и это уже следующий этап размышлений Ананьева, но изначально в качестве способных смерть отменить выбраны именно они.
е) Итог подведем словами также очень близкого автору Николая Степановича: «Они охотно поддаются влиянию писателей новейшего времени, даже не лучших, но совершенно равнодушны к таким классикам, как, например, Шекспир, Марк Аврелий, Епиктет или Паскаль, и в этом неуменье отличать большое от малого наиболее всего сказывается их житейская непрактичность» [С VII, 288].
4. С кем имя Шекспира в одном ряду, и кому Шекспир оказывается противопоставлен
Вернемся к рассказу «Огни». Вероятно, в сознании Ананьева изначально все же существовало противопоставление Шекспира и Дарвина «вздору и нелепости» «жизни, лишенной смысла», — Шекспир и Дарвин должны были смысл в эту жизнь вносить. Таким образом, при всей безысходности, которая звучит в монологе героя, для нас оказывается важна эта существующая имплицитно в его сознании антитеза «гений — бессмысленность обычного существования». В восприятии читателя актуализируется противопоставление, которого нет, но которое должно существовать, а отчаяние героя связно с тем, что оно не реализовано, снято. Зато оно совершенно очевидно, как мы видели, в «Скучной истории»: здесь оппозиция Шекспир, Марк Аврелий, Епиктет или Паскаль — «писатели новейшего времени» оказывается равнозначна оппозиции «большое — малое».
То же сопоставление с современным уровнем культуры мы видим и в повести «Три года»:
«Мы говорим не о таких гигантах, как Шекспир или Гёте, мы говорим о сотне талантливых и посредственных писателей, которые принесли бы гораздо больше пользы, если бы оставили любовь и занялись проведением в массу знаний и гуманных идей» [С IX, 55].
О том же в письмах:
«Я не знаю, кто прав: Гомер, Шекспир, Лопе де Вега, вообще древние, не боявшиеся рыться в «навозной куче», но бывшие гораздо устойчивее нас в нравственном отношении, или же современные писатели, чопорные на бумаге, но холодно-циничные в душе и в жизни?» [П XI, 10].
Иногда это понятие «современные писатели» конкретизируется:
«...если Вы спросите, почему мне нравится Шекспир и не нравится Златовратский» [П IV, 45].
Вывод в конце концов мог бы звучать так: «Глупостью не освежишь театральной атмосферы по очень простой причине: к глупости театральные подмостки присмотрелись. Надо освежать другою крайностью; а эта крайность — Шекспир» [С XVI, 20].
В любом случае, мы возвращаемся к представлению о том, что это некая вершина мира, Олимп.
И здесь новую пищу для размышлений дает нам цитата из «Чайки», не случайно выбранная для названия настоящей статьи:
«Общая мировая душа — это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки» [С XIII, 13].
Это пушкинский охват Вселенной — от огромнейшего до ничтожнейшего:
...неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Если «последняя пиявка», разумеется, самое мельчайшее, ничтожнейшее, то ясно, что же тогда Шекспир. Но кто составляет компанию великому драматургу? Кто с ним рядом?
Удивительный ответ: компанию Шекспиру составили три величайших государственных деятеля, созидатели империй, оформивших современный мир.
А что сделал Шекспир?
Примерно то же самое, но в другой области. Это один из творцов культуры современного мира и современного человека.
Еще одна цитата из письма: «Вашему читателю ведь важно знать, почему дикарь или сумасшедший употребляет только сотню-другую слов, в то время как в распоряжении Шекспира их были десятки тысяч» [П V, 114].
Таким образом, от иронических псевдонелепостей ранних рассказов до разделения человечества на истинных мудрецов и их лицемерных сегодняшних наследников, наконец, до построения иерархической лестницы от дикаря до Шекспира — утверждается особое положение английского драматурга в мире Чехова. Шекспир существует для Антона Павловича не только как конкретный автор «Гамлета» или «Как вам это понравится», но и в качестве одного из абсолютных художественно-интеллектуальных авторитетов в истории человечества.
Это некая константа — и нами она может быть использована как точка отсчета. Именно по этому принципу: кто же может быть поставлен рядом?
Вопрос, на первый взгляд, второстепенный: с кем Шекспир в каждом конкретном случае упоминания оказывается «в одной обойме» — дает возможность реконструировать существовавший, возможно, и в сознании самого Чехова лишь скрытым образом, имплицитно, своеобразный «пантеон», «список полубогов». Выражение «список полубогов» не случайно — оно употреблено самим Чеховым в следующем контексте: «Между прочим, читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем?.. Вычеркиваю Гончарова из списка моих полубогов» [П III, 201—202].
Кстати, приведенная цитата — очевидный намек на опубликованную в «Осколках» в 1886 году «Литературную табель о рангах». В нашей реконструкции чеховского пантеона мы этот шутливый текст, подписанный «Человек без селезенки», никак не используем — хотя бы по той причине, что уже к 1890-му году он очевидно устарел, и Гончаров, занимавший в «Литературной табели...» высшую строчку, теперь из нее решительно вычеркнут.
Да, действительно, оценки Чеховым конкретной личности могли быть противоречивы, могли корректироваться со временем. Важно иное — настоящий, не шуточный список полубогов, конечно, не был Чеховым как-то реально оформлен, но ведь представление о таком списке, о таком пантеоне в сознании Антона Павловича существовало.
Попытка реконструировать с помощью этого достаточно примитивного механизма чеховский «пантеон» — в этом и состоит идея настоящей статьи.
5. Состав пантеона
Во-первых, отметим: наша задача принципиально отличалась от выкладок, проделанных другими исследователями, например, подсчет Е.Ю. Виноградовой показал, что в переписке Чехова Шекспир упоминается 88 раз, в том числе «Король Лир» — 5 раз, «Макбет» — 8 раз, «Отелло» — 16 раз, «Юлий Цезарь» — 21 раз... А «Гамлет» — «многократно»... [А.П. Чехов. Энциклопедия 2011: 525].
Нас интересует не подсчитывание упоминаний произведений, а сам Шекспир. Вспомним: «...Шекспира должно играть везде, хотя бы ради освежения, если не для поучения или других каких-либо более или менее высоких целей» [С XVI, 20].
Всего мы обнаружили 26 персоналий, плюс 2 под вопросом. Гюго и Диккенс существуют в несколько парадоксальном варианте, через «посредничество» Гомера: «Он больше всего любил литературу, которая его не беспокоила, — Шекспира, Гомера... Находил общие черты у Гомера, Гюго и Диккенса, называл их стихийными; не читал никого из русских авторов, но ненавидел их» [С XVII, 207].
Кто же еще вошел в пантеон?
Русские писатели и поэты — 4 имени: Лермонтов, Пушкин, Толстой Л.Н., Грибоедов.
Писатели и поэты других стран — 9 имен: Байрон, Гете, Гомер, Гюго, Диккенс, Лопе де Вега, Мольер, Сервантес, Шиллер.
Философы — 4 имени: Вольтер, Эпиктет (у Чехова «Епиктет»), Лессинг, Марк Аврелий.
Основатели религий — 2 имени: Будда, Магомет.
Ученые — 3 имени: Дарвин, Ньютон, Паскаль.
Государственные деятели — 3 имени: Александр Великий, Наполеон, Цезарь.
Композиторы — 3 имени: Бетховен, Глинка, Рубинштейн.
Способ выстраивания чеховского пантеона может быть определен как до некоторой степени искусственный, результат предполагает определенную степень условности. И действительно, ведь в пантеоне не окажется ни Достоевского, ни Гоголя, ни Шопенгауэра, ни Тургенева, ни Гофмана. А ведь имена эти были для Чехова достаточно важны — разве не так?
Не так. Важны, но не возникали в сознании немедленно, когда необходимо подтвердить мысль ссылкой на некий бесспорный авторитет.
Что касается количественного фактора, который необходим для выстраивания иерархии, еще раз отметим: нам представляется важным не абсолютное количество упоминаний (можно повторить имя 3—4 раза в одной строчке, но это ничего не доказывает), а количество произведений. Итак, каким же образом распределяются эти избранные имена по числу чеховских произведений, в которых встречаются их имена? И какое место среди них занимает Шекспир?
По количеству: до Шекспира никто не дотягивает — его имя звучит в 20 произведениях.
Ближайшие к Шекспиру — 7 из 28 персоналий, это верхушка Пантеона, всего 25% имен: Пушкин упоминается в 16 произведениях, Лермонтов — в 12, имена Л.Н. Толстого и Цезаря встречаем в 7 художественных текстах.
Кстати сказать, в такой связке они прочно существуют у Чехова — в письме Л.А. Авиловой 7 февраля 1904 года: «Если хотите сборник во что бы то ни стало, то издайте небольшой сборник ценою в 25—40 коп., сборник изречений лучших авторов (Шекспира, Толстого, Пушкина, Лермонтова и проч.)...» [П XII, 31]. В этом кратком списке нет только Цезаря — естественно, он все-таки не писатель.
Дальше: Дарвин — 6 упоминаний, Бетховен и Наполеон — по 5 раз.
К ним примыкает Гете — 4 упоминания.
Расширив количественный фильтр до упоминаний по 3 раза, получаем в добавку имена Александра Великого, Вольтера, Магомета и Марка Аврелия.
Остальные имена встречаются по 1 разу (Эпиктет, Лопе де Вега, Мольер, Паскаль, Глинка, Шиллер) или 2 раза (Байрон, Будда, Гомер, Грибоедов, Гюго, Лессинг, Рубинштейн). Имена Диккенса, Ньютона и Сервантеса в художественных произведениях отсутствуют, встречаются только в письмах.
6. Обоснование присутствия в пантеоне
Общая ситуация, таким образом, понятна, но актуальным остается вопрос: что объединяет тех, кто входит в этот пантеон по большому счету? Почему именно они? Здесь, кажется, уместно воспользоваться бунинским определением: «взрослые».
Это важнейшее слово.
И.А. Бунин вспоминал о свидании Чехова с Толстым 12 сентября 1901 года: «Собрались тогда мы было поехать в Гурзуф, да пришлось отменить: Чехов должен был ехать к Льву Николаевичу Толстому. Конечно, по его возвращении я уже был у него в Аутке и с жадностью слушал рассказы о Толстом. Как всегда, он восхищался ясностью его головы и тут сказал: «Знаете, что меня особенно восхищает в нем, это его презрение к нам как писателям. Иногда он хвалит Мопассана, Куприна, Семенова, меня... Почему? Потому что он смотрит на нас как на детей. Наши рассказы, повести и романы для него детская игра, поэтому-то он в один мешок укладывает Мопассана с Семеновым. Другое дело Шекспир: это уже взрослый, его раздражающий, ибо он пишет не по-толстовски...»» [Литературное наследство 1960: 656].
А для самого Чехова это фигуры не просто равновеликие — они как-то особенно близко связаны. В письме А.С. Суворину 7 августа 1893 года: «Толстой Вас очень любит. Любил бы Вас и Шекспир, если бы был жив» [П V, 224].
Литература
А.П. Чехов. Энциклопедия / сост. и науч. ред. В.Б. Катаев. М.: Просвещение, 2011. 696 с.
[Корпус Чехова]. Художественная проза и драматургия А.П. Чехова. Корпусная информационно-исследовательская система «Исток». Москва, МГУ, филологический ф-т, 2012.
Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: АН СССР, 1960.
XXV Шекспировские чтения 2014: Шекспир в русско-английском культурном диалоге. Москва, 14—18 сентября 2014 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://rus-shake.ru/menu/news/12717.html
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |