О.В. Спачиль. «Не Шекспир главное, а примечания к нему»: А.П. Чехов и шекспировед Н.И. Стороженко

Фраза «Не Шекспир главное, а примечания к нему» стала афоризмом¹. В «Энциклопедическом словаре крылатых слов и выражений», составленном В. Серовым, она прокомментирована как ироническое замечание «о псевдонаучном крохоборстве, охоте за малозначащими деталями, которая выдается за собственно научный поиск» [Серов 2003]. В том же комментарии сообщается, что выражение, взятое из записных книжек Чехова, впервые было напечатано в сборнике «Слово» (М., 1914).

Воспроизведем этот фрагмент записных книжек Антона Павловича целиком: «Мнение профессора: не Шекспир главное, а примечания к нему» [С XVII, 160] — и попробуем выяснить, что послужило рождению этой фразы на свет и почему она представлена как «мнение профессора». Для ответа на эти вопросы надо учесть тот общественно-исторический фон, на котором появление подобного высказывания стало возможным.

Имя и творчество Шекспира были широко известны в русской культурной среде конца XIX столетия. «Если он читал Шекспира, Шиллера, Гёте, Гюго, Жорж Занда, «то какая же провинциальная барышня не читала их»», — находим в отклике А.С. Суворина, критикующего статью Венгерова о Писемском [Суворин 2012: 622]. Шекспировские пьесы составили одну из вершин русского театрального репертуара 1830—1840-х гг., Шекспира активно переводили и издавали на русском языке. Первое издание полного собрания пьес задумал Николай Кетчер. Замысел не был доведен им до конца, отдельные выпуски выходили с 1841 по 1850 гг., а полное издание — в девяти томах — отечественные читатели получили в 1858—1879 гг. Кетчер переводил произведения английского классика нерифмованным текстом. Знатоки Шекспира рекомендовали русскому читателю не довольствоваться поэтическими переводами, а «обращаться для проверки своих впечатлений к тяжеловатому прозаическому, но зато замечательно добросовестному, переводу г. Кетчера» [Стороженко (3) 2012: 420]. Тома стихотворных переводов начали издавать Н.А. Некрасов и Н.В. Гербель (в 1865 г. — четырёхтомник, кроме текста пьес содержавший статьи и примечания; далее — трёхтомник, неоднократно переиздававшийся Гербелем с заменой некоторых переводов более удачными). Четвертое (1887—1888) и пятое (1899) издания содержали лучшие переводы того времени.

Перечислим несколько других наиболее распространённых в чеховское время изданий. В 1867 г. в «Библиотеке школьных классиков» П.Н. Полевой (1839—1902) издаёт сборник «Школьный Шекспир», куда входит трагедия «Гамлет», две статьи В.Г. Белинского и статья И.С. Тургенева о Шекспире. В 1895—1896 гг. работы о Шекспире публикует литературовед и публицист Георг Брандес. Еще до выхода 12 томов собрания сочинений Брандеса на русском языке в Киеве в 1902—1903 гг. его произведения читают в России на немецком языке. В 1898 г. Л.И. Шестов в книге «Шекспир и его критик Брандес» [Шестов 1911] полемизирует с датским учёным, который к тому времени снискал большую популярность в России. С.А. Варшер в 1886—1887 гг. в рамках воскресных чтений для учащихся читает в Политехническом музее публичные лекции о Шекспире, которые впоследствии будут оформлены в статьи и опубликованы в «Русской мысли». В память о рано ушедшем из жизни С.А. Варшере (1854—1889) в 1896 г. издаётся его книжка «Английский театр времен Шекспира» [Варшер 1896]. В 1902—1904 годах С.А. Венгеров в сотрудничестве с учёными, критиками и переводчиками осуществил выход комментированного Полного собрания сочинений В. Шекспира в пяти томах (издательство Брокгауза и Ефрона, 1902—1905). Это собрание сочинений Шекспира включало всё, что было известно на тот момент из текстов знаменитого драматурга или приписывалось ему. В него вошли лучшие классические переводы, выполненные П.И. Вайнбергом, П.П. Гнедичем, Аполлоном Григорьевым, А.В. Дружининым, П.П. Козловым, А.И. Кронебергом, Всеволодом Миллером, Федором Миллером и А.Л. Соколовским. Сонеты и поэмы опубликованы в переводах К.Д. Бальмонта, П.И. Вайнберга, В.С. Лихачева, Н.М. Минского и др. Каждая пьеса снабжена историко-критическими предисловиями и примечаниями. Переплет с золотым тиснением, гравюры по рисункам Е. Лансере, большое количество иллюстраций, сделанных выдающимися европейскими художниками и гравёрами, — этот замечательный образец книгопечатного и книгоиздательского дела фактически завершил русское освоение Шекспира в XIX веке.

Специалисты [Луков, Захаров 2008] с полным основанием говорят о существовавшем в XIX веке в России «культе Шекспира». Во главе оформившегося таким образом отечественного академического шекспироведения стоял профессор Н.И. Стороженко, выступивший со специальными работами ещё в 1860-е годы [Стороженко (1) 2012]. Исследования учёного, посвящённые Шекспиру, его предшественникам и современникам, получили признание не только на родине, но и за границей — в Англии и Германии [Захаров].

В 1889 году А.П. Чехов волею судьбы оказывается в эпицентре полемики по поводу научного освоения шекспировского наследия в России. В Санкт-Петербурге выходит книга В.В. Чуйко «Шекспир, его жизнь и произведения». А.С. Суворин «издал книгу хорошо, даже роскошно, украсил её прекрасными гравюрами и при помощи своей газеты и книжных магазинов сумел пустить её в ход, несмотря на довольно высокую цену» [Стороженко (2) 2012: 222]. В.П. Буренин (1841—1926), а вслед за ним и другие критики сопровождают издание восторженными рецензиями.

Всё бы было хорошо, если бы не статья Николая Ильича Стороженко (1836—1906) — главного шекспироведа не только России, но, пожалуй, на тот момент и всей Европы, с 1881 года вице-президента Нового шекспировского общества в Великобритании. Первый академический российский шекспировед публикует разгромную рецензию, привлекая всю мощь своей незаурядной эрудиции. Н.И. Стороженко, со свойственной ему последовательностью и скрупулёзностью, не только говорит о грубых ошибках и неточностях в книге В.В. Чуйко, но тщательно опровергает каждую из них, приводя обширный документальный материал, точные цитаты и ссылки. Небрежность автора названа поразительной, его труд признан недобросовестным, дилетантским. «Мы натолкнулись на целый ряд ошибок, неточностей и всякого рода несообразностей, происходящих либо от небрежности и отсутствия критики, либо от плохого знания английского языка и литературы. <...> Увлечённый примером Тэна и Брандеса, он неоднократно пытается делать общие характеристики не только отдельных писателей, но и целых эпох, но из этого выходит нечто смутное, фразистое и фантастическое» [Стороженко (2) 2012: 223, 239]. Достается и «великодушному критику» В.П. Буренину, который, «дирижируя хором хвалебных голосов», выдал на веру г. Чуйко аттестат в добросовестности и осторожности. «Что г. Буренин, никогда, по-видимому, не занимавшийся Шекспиром, мог просмотреть фактические промахи, которыми кишит книга г. Чуйко, — это вполне понятно, но для нас становится положительною загадкой, как такой опытный критик мог просмотреть слабые стороны критической части труда г. Чуйко, как его не поразили отсутствие исходной точки, последовательности и вся та масса несообразностей, противоречий, которые показывают, что автору не под силу взятая на себя задача, что он не в состоянии отнестись с строгою разборчивостью к оценкам произведений Шекспира, сделанным западными учёными, и выбрать из них всё действительно лучшее» [Стороженко (2) 2012: 237].

Статья «Дилетантизм в шекспировской критике» и сегодня читается с большим интересом. Не трудно представить, как она подействовала на современников и какое раздражение и недовольство вызвала в «Новом времени». Через две недели после выхода критической статьи, 13 ноября 1889 года газета предоставила В.В. Чуйко свои первые страницы для ответа — «Учёное педантство» с подзаголовком «Ответ профессору Стороженко» [Чуйко 1889: 2—3].

А.П. Чехов хорошо знал всех, кто оказался вовлечён в полемику по поводу книги о Шекспире. Владимир Викторович Чуйко (1839—1899), выходец из украинской дворянской семьи, вошёл в историю как литературный и художественный критик. Его труд «Шекспир, его жизнь и произведения» был на момент выхода самой обширной на русском языке (702 страницы!) книгой об английском драматурге. В письме к А.Н. Плещееву Чехов спрашивал: «Что «Сев<ерный> вестник»? В Москве упорно держится слух, что он переходит к Чуйко. Я, конечно, не верю этому» [П III, 292]. Плещеев ответил: «Переход журнала к Чуйко совершенная бессмыслица. Во-первых, откуда бы он денег взял; во-вторых, разве может эта скучная бездарность вести журнал? Он действительно предлагал А<нне> М<ихайловне> отдать ему журнал в аренду, но она с ним и разговаривать не стала» [П III, 475].

Двадцать третьего сентября 1889 года двоюродный брат Георгий Митрофанович пишет Чехову: ««Одесский листок» читаю каждый день, прочитываю статьи г. Чуйко, который часто помещает свои произведения, — из его статей видно, что твой «Иванов» ему очень нравится» [Летопись 2004: 213]. Действительно статья петербургского критика выдержана в самых восторженных тонах: «Г. Чехов несомненно доказал, что в нём есть инстинкт драматурга, что в нём есть искра божья, которая со временем может вспыхнуть ярким пламенем и озарить своим светом русскую литературу» [Летопись 2004: 94].

Чехов, в эти годы много и близко общавшийся с суворинским кругом, не остался вне влияния едких замечаний в адрес московского светила. Вообще в высказываниях Суворина нередко звучала издёвка: вот, мол, профессора, а простых вещей не знают. Как пример уничижительного комментария приведём цитату из статьи А.С. Суворина «Ещё о подделке «Демона»»: «Слово чары, стоящее совершенно отдельно в «Толковом словаре», как самостоятельное слово, — действительно имеет значение волшебства, волхования, колдовства и т. д., но «чара» этого значения не имеет. Лермонтов, бесспорно, это прекрасно знал и не смешал бы «чару» с «чарами». Если г. Висковатов, будучи профессором русской словесности, этого не знает, то отсюда ещё не следует, что он имеет право бессмыслицу выдавать за стихи Лермонтова и принимать под свою защиту поддельщика почерков» [Суворин 2012: 554].

В том же 1889 году, буквально за пару месяцев до появления в печати статьи Н.И. Стороженко по поводу книги В.В. Чуйко, пассажиры поезда, следовавшего в Москву, могли стать очевидцами забавного розыгрыша. В одном вагоне с семьей Чеховых в столицу возвращался из своего имения в Полтавской губернии профессор Московского университета Стороженко. Сестре Чехова Марии Павловне он был знаком по Высшим женским курсам Герье, где преподавал всеобщую литературу, историю драмы и театра. «Став заведующим кафедрой истории всеобщей литературы, <...> читал в университете историю средневековой литературы, историю литературы эпохи Возрождения, историю английской литературы XVII—XVIII вв., историю американской литературы. Вел семинары по истории романа, истории драмы, истории критики, по творчеству Шекспира, Данте и др. Произведения западной литературы изучались студентами в подлиннике. Огромной популярностью пользовались его публичные лекции. Он читал их много и охотно и готовил с той же тщательностью, что и академические» [Бороздина 2002: 56].

Благоговейное отношение Марии Павловны к своему профессору понять очень легко. Грудь профессора была увешана заслуженными наградами — орденами Св. Владимира IV и III степени, Св. Анны II степени, Св. Станислава III и II степени, памятными медалями [Сотрудники Российской государственной библиотеки 2003: 155—158]. Безусловно, человек, друживший с Л.Н. Толстым, К.Е. Тимирязевым, Н.В. Бугаевым, И.М. Сеченовым, М.М. Ковалевским, М.Н. Ермоловой, Вл. Соловьевым, М.Н. Розановым, был личностью незаурядной.

В письме Е.М. Линтваревой от 6 сентября 1889 года А.П. Чехов описывает возвращение в Москву после летнего пребывания на Луке: «Маша во всю дорогу делала вид, что незнакома со мной и с Семашко, так как с нами в одном вагоне ехал проф<ессор> Стороженко, её бывший лектор и экзаменатор. Чтобы наказать такую мелочность, я громко рассказывал о том, как я служил поваром у графини Келлер и какие у меня были добрые господа; прежде чем выпить, я всякий раз кланялся матери и желал ей поскорее найти в Москве хорошее место. Семашко изображал камердинера» [П III, 242]. Розыгрыш, который устроили А.П. Чехов вместе с «добродушнейшим» [Сапухин 1993: 23] М.Р. Семашко, виолончелистом Большого театра, был отчасти спровоцирован поведением Марии Павловны, но, с другой стороны, шутки, атмосфера молодого веселья царила в обществе А.П. Чехова почти всегда. Редкие воспоминания о писателе обходятся без рассказов о безудержном хохоте и неистощимых выдумках. Много таких розыгрышей вспоминает в своей главе о Чехове К.И. Чуковский: «Приехал Чехов как-то с артистом Свободиным и с компанией других приятелей в маленький городок Ахтырку. Остановились в гостинице. Свободин, талантливый характерный актер, стал разыгрывать важного графа, заставлять трепетать всю гостиницу, а Чехов взял на себя роль его лакея» [Чуковский 1967: 9].

Шутка в поезде дала некоторым учёным повод предположить, что Н.И. Стороженко был уязвлён и затаил в душе обиду: «Месть профессора Стороженко, — пишет английский чеховед, — настигнет Чехова в 1899 году: став театральным цензором, он заблокирует «Дядю Ваню»» [Рейфилд 2008: 725].

На самом деле, как раз профессор Стороженко как член цензурного комитета голосовал за постановку этой пьесы. В тщательном комментарии И.Ю. Твердохлебова к пьесе «Дядя Ваня» дано следующее подробное разъяснение. Театрально-литературный комитет, не давший согласия на постановку пьесы, состоял из профессоров Н.И. Стороженко, А.Н. Веселовского, И.И. Иванова. «В неопубликованном тексте воспоминаний <Владимира Аркадьевича> Теляковского сообщались подробности голосования в Комитете: «Веселовский и Иванов были против, Стороженко за, и если бы присутствовал В.И. Немирович, то пьеса бы прошла, ибо у председателя Стороженко было два голоса — но он не пришёл, и пьеса не прошла» (ЕЦТ, ф. 280, ед. хр. 1328, л. 101)» [Твердохлебов 1978: 394]. Позже, в связи с успешными спектаклями «Дяди Вани», В.И. Немирович-Данченко сообщил Чехову: «Стороженко писал мне в приписке к одному деловому письму: «Говорят у вас «Дядя Ваня» имеет большой успех. Если это правда, то Вы сделали чудо...»» [Гитович 1955: 596]. А. Белый, хотя, как отмечено в комментариях к его воспоминаниям, и не владел полной информацией о происшедшем в цензурном комитете, также возложил на Стороженко вину за то, что Малый театр тогда отверг пьесу [Белый 1989: 138, 490]².

Мнение А.П. Чехова о Н.И. Стороженко вполне могло быть предвзятым — или из-за высказываний последнего о книге В.В. Чуйко, или по другим причинам; не исключено, что он знал от И.Л. Леонтьева-Щеглова о нелестных для него словах Стороженко. М.М. Одесская пишет: «Щеглов не только рассказывал сплетни, но и, что весьма показательно, скрупулезно фиксировал в своём дневнике отрицательные, уничижительные отзывы о своем собрате по перу», и приводит следующую запись: «2 февраля 1889. Визит Н.И. Стороженко: «Чехов талант, но у него нет Бога в душе»» [Одесская 2011: 437—438]. Трудно сказать, что заставило произнести эту фразу. Ясно, что вырванная из контекста и переданная Чехову, она не могла не причинить боль. А.П. Чехов понимал, что его успехи вызывают зависть, и с горечью признавался сестре: «Меня окружает густая атмосфера злого чувства. Крайне неопределенного и мне непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим большое удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают своё мелкое чувство! Буренин ругает меня в фельетоне, хотя нигде не принято ругать в газетах своих же сотрудников; Маслов (Бежецкий) не ходит к Сувориным обедать; Щеглов рассказывает все ходящие про меня сплетни и т. д. Все это ужасно глупо и скучно. Не люди, а какая-то плесень» [П IV, 161—162].

И.Л. Леонтьев-Щеглов ознакомил с отзывом Н.И. Стороженко не только тех, кто был поблизости, в Петербурге, но и написал об этом В.П. Горленко в Киев. Василий Петрович Горленко (1853—1907), украинский писатель, искусствовед, фольклорист и этнограф, в ответном письме высказывает несогласие с мнением профессора: «С его определением Чехова я не согласен. Кто так умеет передавать жизнь и природу, у того в душе нечто большее, чем фонограф» [Летопись 2004: 71]. Передавать сплетни было в натуре И.Л. Леонтьева-Щеглова. А.П. Чехов знал об этой его особенности и досадовал на собрата по перу, этот мотив часто звучит в письмах к И.Л. Леонтьеву-Щеглову: «Слушайте, зачем это про меня сплетничают в Петербурге? Кому это нужно? В том, что каждый сплетник теряет моё уважение, беды особой нет; в том, что я презираю сплетню и идеалистов-шептунов, тоже нет беды особенной; но ведь я же в конце концов могу и рассердиться, а это может повлечь за собой беду даже очень особенную» [П III, 176]. «Меня злят сплетни не потому, что Вы о них мне пишете, а потому, что все о них пишут, а студенты повторяют их» [П III, 179—140].

Что за человек был Николай Ильич Стороженко? Современники писали о доброте известного профессора, его щедрости и открытости, за которые его любила молодежь. Тепло вспоминает о «гостеприимной семье Стороженок» П.Н. Милюков [Милюков 215: 155]. Как о своём спасителе пишет о Стороженко в очерке «На заре» Константин Бальмонт, сохранивший к нему «сыновнюю любовь и признательность» [Бальмонт 1990: 501—506]. Авторы добрых слов о Стороженко — его коллеги И.И. Янжул и М.Н. Розанов. У Андрея Белого, расходившегося со Стороженко во взглядах на общественное устройство и резко критиковавшего быт московской профессуры, для рассказа о Николае Ильиче подобраны только положительные слова в превосходной степени: «Добрейший, мягчайший, ни на кого не сердящийся, иронизирующий <...> Скоро стоял я над гробом его, переживая действительную скорбь, что утратил этого прекрасного добряка, незадачливого профессора и незлобивого человека» [Белый 1989: 137, 143]. Возможно, именно из-за контраста с подобными впечатлениями пересказанное Щегловым мнение профессора так глубоко задело Чехова.

По поводу первой части определения — «Чехов талант» — следует сказать, что Стороженко внимательно читал его прозу и даже делал в своих статьях аллюзии на чеховские рассказы. В зачине статьи «Модная литературная ересь» нетрудно заметить аналогию с одним из фрагментов чеховского рассказа 1884 года «Брожение умов».

«Жителямъ большихъ городовъ, вѣроятно, случалось наблюдать не разъ довольно курьезное явленіе: на площади стоитъ небольшая кучка людей, о чемъ-то горячо разговаривающихъ и указывающихъ пальцами на небо. Проходитъ полчаса, часъ и кучка, постепенно увеличиваясь, превращается въ толпу людей, вперившихъ глаза въ небо и словно ожидающихъ чего-то... Судя по ихъ оживленнымъ жестамъ, можно заключить, что недавно на небѣ произошло нѣчто замѣчательное, — либо пролетѣлъ метеоръ, либо посыпался съ неба цѣлый дождь падучихъ звѣздъ. Постоявъ нѣкоторое время въ безплодномъ ожиданіи, толпа мало-по-малу расходится, но никому изъ лицъ, ее составляющихъ, не приходитъ въ голову, что на небѣ ничего не было, что всѣ они были жертвами мистификаціи двухъ или трехъ шутниковъ, которые, проходя черезъ площадь, ради шутки, вперили глаза въ небо, постояли въ такой позиціи четверть часа, и ушли, видя, что шутка удалась, что возлѣ нихъ начинаетъ собираться толпа зѣвакъ. Явленіе, подобное описанному, наблюдается въ настоящее время въ литературѣ по отношенію къ такъ называемой, бэконо-шекспировской теоріи, утверждающей, что драмы, дошедшія до насъ съ именемъ Шекспира, писаны не имъ, но великимъ основателемъ реальной философіи Бэкономъ» [Стороженко (4) 2012: 359—360].

Шестнадцатого марта 1889 года состоялось заседание Общества любителей российской словесности (ОЛРС) при Московском университете, на котором А.П. Чехов был удостоен звания действительного члена Общества. Примечательно, что избрание это состоялось по предложению Н.И. Стороженко от 25 февраля того же года [Летопись 2004: 90]. Сам Стороженко в 1876 году стал членом Общества, с 1884 года был временным председателем и впоследствии возглавлял его до 1901 года. Вклад ОЛРС в развитие русской национальной культуры трудно переоценить. В эти годы Общество проводило литературно-музыкальные вечера в память И.А. Крылова, М.Ю. Лермонтова, А.И. Полежаева, Ф.И. Тютчева, А.Н. Островского, С.Я. Надсона, Н.А. Некрасова. Устраивались выставки в память А.С. Пушкина (1880, 1899), А.С. Грибоедова (1895), В.Г. Белинского (1898), Н.В. Гоголя и В.А. Жуковского. Большой общественный и культурный резонанс получило, при активном участии ОРЛС, открытие памятника Пушкину в Москве (1880). В Обществе состояли все видные филологи и литераторы того времени, велась большая издательская деятельность.

Членство в Обществе любителей российской словесности было, безусловно, большой честью для А.П. Чехова. Члены семьи живо помнили роль ОРЛС в празднествах 1880 года, приуроченных к открытию памятника А.С. Пушкину. «Достоверно известно, что на церемонии открытия был старший брат Антона Чехова — художник Николай Чехов» [Трахтенберг 2015: 40], и есть все основания предполагать, что Антон Павлович также не пропустил это торжество [Щеболева 1999]. Студент первого курса медицинского факультета вполне мог внимать речам профессоров: «В два часа дня состоялось заседание в Актовом зале Московского университета (он вмещал до 500 человек и был полон, на хорах находились студенты). С речами выступили ректор университета Н.С. Тихонравов, В.О. Ключевский и профессор истории зарубежной литературы Н.И. Стороженко» [Трахтенберг 2015: 44]. И вот, всего через 9 лет прославленный профессор подает письменное предложение о принятии молодого литератора в члены прославленного Общества. Не без гордости через несколько дней А.П. Чехов пишет Н.А. Лейкину: «Избран в действительные члены Общества любителей словесности» [П III, 182].

С сентября 1889 года в Москве начинает издаваться журнал «Артист», на страницах которого публикуются драматические произведения, теоретические и критические статьи по истории театра, музыки. Здесь печатаются А.П. Чехов, многие его друзья и знакомые, в том числе Н.И. Стороженко и И.Л. Леонтьев-Щеглов. В письме к А.С. Суворину в ноябре 1889 года Чехов критически замечает: ««Артист» издается бестолково. Нет редактора. Денег тратят много, а не догадываются пригласить меня в редакторы (по 1000 руб. в месяц). Первым делом я наложил бы лапу на Гольцева и Стороженко. У меня зуб на профессоров, хотя я и знаю, что они прекрасные люди. Как у авторов, у них нет смелости и много важности» [П III, 294].

Все это и составило общественно-литературный фон, на котором возник чеховский афоризм, записанный в I и воспроизведенный в IV Записных книжках [С XVII 52, 160], которые З.С. Паперный оценил как «свод того, что мог бы сделать Чехов «при благоприятных обстоятельствах, то есть при здоровье»; перечень всего, что отняла смерть Чехова у нас, его читателей» [Паперный 1976: 361]. Однако ни у Паперного, ни в академическом собрании сочинений А.П. Чехова интересующий нас афоризм не прокомментирован. В свете приведенных фактов логично заключить, что, поскольку в споры вокруг биографии Шекспира были вовлечены близкие и знакомые А.П. Чехова, сам он не особенно жаловал требования академической строгости, которые выдвигала профессура, — что и вылилось в ёмкое замечание, ставшее афоризмом.

Дневниковая заметка И. Щеглова о том, что Стороженко считает Чехова талантом, у которого нет Бога в душе, была сделана в самом начале наступившего 1889 года. В этот год Чехов часто возвращался к размышлениям, суть которых отражена в повести «Скучная история», начатой в июне и завершённой к концу сентября 1889 года. Первоначально повесть была названа «Моё имя и я» [П III, 437]. Если Чехов знал о категоричном суждении Н.И. Стороженко, оно вполне могло навести писателя на мысль о том, как соотносятся громкое имя и внутренняя сущность человека. При том, что тесного общения между ними никогда не было, Стороженко коснулся того, что для Антона Павловича было глубоко личным и сокровенным.

Согласно каталогу героев Чехова, включающему 2355 имён [Ткаченко 2004], только четверо персонажей — профессора. Профессорское звание носит скромный и терпеливый Пушков — vis-à-vis инженера Крикунова, жалующегося на отсутствие общественного признания («Пассажир 1-го класса», 1886); ещё раньше («Герой-барыня», 1883) в прозе Чехова встречается «маленький бритый старичок, отставной профессор Павел Иванович Кнопка» [С II, 149—152].

Двое учёных — мягкий, притягательный, почти родной, собеседник Ивана Матвеевича в одноименном рассказе 1886 года и Томсон в легенде старшего садовника — из тех, что «не были похожи на обыкновенных людей. Они проводили дни и ночи в созерцании, в чтении книг и лечении болезней, на всё же остальное смотрели как на пошлость и не имели времени говорить лишних слов». В груди Томсона «билось чудное, ангельское сердце» [С VIII, 344]. Всё это персонажи ранних коротеньких рассказов.

И вот в 1889 году появляются сразу два персонажа-профессора, совершенно иначе изображённые, — Николай Степанович («Скучная история») и Александр Владимирович Серебряков («Леший»). Сам А.П. Чехов чувствовал перемену мотива и ракурса: «Мотив затрагиваю новый» [П III, 247], «Это не повесть, а диссертация» [П III, 250]. Как замечает И.Я. Гурлянд, «одновременно с новой пьесой он писал тогда новый рассказ. Он назывался «Мое имя и я» <«Скучная история»>» [П III, 437]. Тут профессора — не рассеянные добряки, а требовательные, сосредоточенные на себе и своей науке люди. Неспособность и нежелание понять других — черта характера, свойственная им обоим. В письме к А.Н. Плещееву от 30 сентября 1889 года Чехов так характеризует героя: «Профессор <...> слишком беспечно относится к внутренней жизни окружающих и в то время, когда около него плачут, ошибаются, лгут, он преспокойно трактует о театре, литературе; будь он иного склада, Лиза и Катя, пожалуй бы, не погибли <...> Вас огорчает, что критики будут ругать меня. Что ж? Долг платежом красен. Ведь мой профессор бранит же их!» [П III, 255—256].

Хотя вопрос о прототипах выходит за рамки темы настоящей статьи, и герой повести — профессор — безусловно, лицо собирательное, о чём говорил и сам А.П. Чехов [С VII, 670], можно сказать, писатель оказался провидцем. Первый абзац «Скучной истории» (1889), где от первого лица Николай Степанович говорит о своих достижениях и общественном статусе, во многом совпал с моментами последующей биографии Н.И. Стороженко. В чертах личной жизни московского профессора, складывавшейся к концу его дней не самым счастливым образом, сходство все более усиливалось. Ольга Ивановна Стороженко, «высокая, очень красивая, стройная и порывистая» женщина, мать троих детей, горячо любимая жена, умерла в 1896 году. От этого удара Стороженко так и не оправился: «Николай Ильич постарел и осунулся, прежняя лёгкая проседь сменилась сплошною сединою, и в походке стали проявляться уже признаки того мучительного недуга, который вскоре почти приковал его к креслу» [Белый 1989: 136]. Единственную свою опору он находил в дочери Марусе. Сыновья, по свидетельству Андрея Белого, натворили сквернейших дел и переродились из «бранкукашек» (ласкательное прозвище для детей, которое использовал Стороженко) в отчаянных безобразников: «Лучше бы не были мы «бранкукашками», чтобы старик этот, уж перед смертью заброшенный и одинокий, не лил слёз, дверь притворив в кабинет; гости не видели слёз уважаемого «апостола» гуманизма: видела дочь» [Белый 1989: 136].

Повесть «Скучная история» вызвала большой (правда, не единодушно положительный) отклик и интерес у современников (см. комментарий Б.И. Лазерсона [С VII, 669—680]). Отношение А.П. Чехова к своему герою-профессору неоднозначно, и подробный разговор на эту тему — предмет для специальной статьи. Заслуживает внимания, однако же, тот факт, что сам А.П. Чехов неоднократно думал о получении учёной степени. Известно, что книгу «Остров Сахалин» Чехов намеревался защитить в качестве диссертации, но учёный совет Московского университета её отклонил, — увы, ещё раз продемонстрировав правдивость чеховского афоризма об учёном педантстве и псевдонаучном крохоборстве. «Что ж, — пишет в заключение своей статьи на эту тему В.Б. Катаев, — утешением служит то, что, не став доцентом или профессором в родном университете (мечтой стать профессором Московского университета он наделил героя своей пьесы «Три сестры»), Чехов сделал окончательный выбор в пользу литературы. И именно на этом пути он навсегда вошёл в число самых выдающихся воспитанников Московского университета» [Катаев 2015: 27].

Литература

Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М.: Правда, 1990. 608 с.

Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания: В 3 кн. Кн. 1. М.: Худ. лит., 1989. 543 с.

Бороздина П.А. Николай Ильич Стороженко: К вопросу о русско-украинских культурных связях // Вестник ВГУ Серия Гуманитарные науки. 2002. № 2. С. 53—59.

Варшер С.А. Английский театр времен Шекспира. М.: Изд. кн. маг. Гросман и Кнебель, 1896. 72 с.

Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М.: ГИХЛ, 1955. 880 с.

Захаров Н.В. Шекспир в России // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира». Режим доступа: http://world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/3672.html (дата обращения 13.04.2015).

Катаев В.Б. Чехов и Московский университет // А.П. Чехов — воспитанник Московского университета. М.: ИПО «У Никитских ворот», Изд-во «Литературный музей», 2015. С. 7—27.

Летопись жизни и творчества А.П. Чехова / Сост. И.Ю. Твердохлебов. Том второй. 1889 — апрель 1891. М.: ИМЛИ РАН, 2004. 592 с.

Луков Вл. А. Брандес Георг // Мир Шекспира. Электронная энциклопедия. Режим доступа: http://world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/3860.html (дата обращения 01.04.2015).

Луков Вл.А., Захаров Н.В. Культ Шекспира // Знание. Понимание. Умение. 2008. № 1. С. 132—141.

Милюков П.Н. Из тайников моей памяти. М.: Эксмо, 2015. 960 с.

Одесская М.М. Леонтьев // А.П. Чехов. Энциклопедия. М.: Просвещение, 2011. С. 437—438.

Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2008. 783 с.

Сапухин П.А. А.П. Чехов на Сумщине. Сумы: Ред.-изд. отдел облуправления по печати, 1993. 106 с.

Светаева М.Г. Чехов и московский театр 1880-х годов // А.П. Чехов — воспитанник Московского университета. М.: ИПО «У Никитских ворот»; Изд-во «Литературный музей», 2015. С. 210—240.

Серов В. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. М.: Локид-Пресс, 2003 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.bibliotekar.ru/encSlov/13/164.htm (дата обращения 01.04.2015).

Сотрудники Российской государственной библиотеки: Биобиблиографический словарь. Московский публичный и Румянцевский музеи: 1862—1917 / РГБ; Музей истории Б-ки; Сост.: Л.М. Коваль, А.В. Теплицкая; Науч. ред. В.А. Фокеев. М.: Пашков Дом, 2003. 222 с.

Стороженко Н.И. (1) Предшественники Шекспира. М.: Книга по Требованию, 2012. 226 с.

Стороженко Н.И. (2) Диллетантизмъ въ Шекспировской критикѣ. (В. Чуйко: «Шекспиръ, его жизнь и произведенія». СПб., 1889. Изданіе А.С. Суворина) // Стороженко Н.И. Опыты изучения Шекспира. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 222—253.

Стороженко Н.И. (3) Опыты изучения Шекспира. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. 416 с.

Стороженко Н.И. (4) Модная литературная ересь // Стороженко Н.И. Опыты изучения Шекспира. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 359—382.

Суворин А.С. Критик Писемского из новых // Суворин А.С. Россия превыше всего. М.: Институт русской цивилизации, 2012. С. 619—626.

Суворин А.С. Еще о подделке «Демона» // Суворин А.С. Россия превыше всего. М.: Институт русской цивилизации, 2012. С. 550—561.

Твердохлебов И.Ю. «Дядя Ваня». Комментарии // А.П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Т. 13. М.: Наука, 1978. С. 387—421.

Трахтенберг Л.А. Общественная жизнь Москвы в 1879—1884 годах // А.П. Чехов — воспитанник Московского университета. М.: ИПО «У Никитских ворот»; Изд-во «Литературный музей», 2015. С. 28—78.

Чуйко В.В. Шекспир, его жизнь и произведения. СПб.: Изд. А.С. Суворина, 1889. 671 с.

Чуйко В.В. Ученое педантство (Ответ профессору Стороженко) // Новое время. 1889. 13 нояб. (№ 4925).

Шестов Л. Шекспир и его критик Брандес // Шестов Л. Собр. соч. Т. 1. СПб.: Шиповник, 1911. 285 с.

Щеболева Г.Ф. Пушкинские торжества 1880 г. в Москве глазами художника Николая Чехова // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М.: Наука, 1998. С. 264—271.

Примечания

1. Афоризм из «Записных книжек» А.П. Чехова дан в переводе Котелянского и Вулфа Notebook of Anton Chekhov translated by S.S. Koteliansky and Leonard Woolf. New York, 1921.

2. Следует отметить большой вклад московских ученых в качественное обновление репертуара лучшего на тот момент театра Москвы — Малого театра. «Особенностью Малого театра было органичное сосуществование в его репертуаре двух, ранее сложившихся линий: русской бытовой драмы, получившей новый импульс с приходом Островского, и европейской классической трагедии, с 1870-х годов укрепившейся под воздействием идей московской профессуры, в частности, Н.И. Стороженко, и С.А. Юрьева. Эти линии органично сплавлялись в творчестве крупнейших актёров московской труппы, которым оказались равно подвластны и У. Шекспир, и Ф. Шиллер, и русская классика, и их современник Островский» [Светаева 2015: 216].