Слова греческого происхождения мизантроп и мизантропия получили распространение в русском языке во второй половине XVIII — начале XIX века благодаря популярности одноименной комедии Мольера (1666). Первые издания ее русских переводов относятся к 1788 и 1816 гг., театральные постановки на русском языке состоялись в Российском театре Санкт-Петербурга (1757, 1789) и в московском Казенном театре (1815).
В «Словаре языка Пушкина» пять раз упоминается слово «мизантроп» и трижды — «мизантропия»1. Художественный образ Альцеста намного сложнее словарного толкования психотипа человеконенавистника, давно стал архетипическим обозначением «благородной личности, прямодушной, воплощающей суровую добродетель», «человека, исключительного по своей искренности, которая воспринимается одними как «благородное геройство», другими же — как чудачество, неуживчивость, человеконенавистничество»2. В сознании Пушкина и его современников, воспитанных на французской культуре, мольеровские мотивы актуализировались в героях времени, склонных к «романтической мизантропии», к крайней степени индивидуализма.
Тема «Пушкин и Мольер» обстоятельно исследована Б.В. Томашевским в рамках большого направления «Пушкин и французская литература»3. Л.И. Вольперт выделяет отдельный его аспект — «Французский Пушкин», который объединил «разнообразные ипостаси Пушкина: автор французских стихов и писем, переводчик французских поэтов, русский писатель, маркированный в культурной памяти Франции»4. В доме Пушкиных царил культ Франции. Мольера любил декламировать Сергей Львович. Французский классик произвел огромное впечатление на его сына, Александр даже написал подражательную комедию на французском языке «Похититель» (1809—1811), а затем и французскую эпиграмму на себя, впервые опубликованную вместе с переводом П.В. Анненковым в 1855 г.: «Скажи, за что партер освистал моего «Похитителя»? Увы! За то, что бедный автор похитил его у Мольера»5.
В лицейском стихотворении «Городок» (1816) среди десяти французов из 18 «парнасских жрецов» упоминается «Мольер-исполин». А.М. Горчаков вспоминал: в Лицее «Пушкин вообще любил читать мне свои вещи... как Мольер читал комедии своей кухарке»6. В сентябре 1817 г. Пушкин, вероятно, посетил спектакль по комедии «Мизантроп»7. В «Моих замечаниях об русском театре» (1820) он похвалил «прекрасную комическую актрису» М.И. Вальберхову в роли «жеманной Селимены» (Прелестины) (VI, 250)8 и подверг критике игравшего Альцеста (Крутона) Я.Г. Брянского: «...какая холодность! Какой однообразный... в трагедии никогда никого не тронул, а в комедии не рассмешил» (VI, 253).
Внушительный перечень обращений к комедиям Мольера в виде «цитат... и аллюзий в произведениях, статьях и письмах Пушкина на протяжении 1820-х и 1830-х»9 содержит в себе богатый потенциал для продолжения изучения пушкинской мольерианы. Моя задача скромнее — остановиться на некоторых мало замеченных ее страницах. Речь идет о конкретном употреблении слов мизантроп и мизантропия в полемическом диалоге Пушкина (поэтическом, прозаическом, эпистолярном, литературно-критическом), начиная с Лицея и до 1830-х гг.
В эпиграмматическом послании Пушкина к Кюхельбекеру после их ссоры «Тошней идиллии и холодней, чем ода...» (1816) нарисован карикатурный образ мизантропа: «От злости мизантроп, от глупости поэт...» (I, 411). Причина мизантропии — злой нрав, а следствие ее — не столько ненависть к людям, сколько их боязнь, антропофобия или человекобоязнь, крайняя степень мизантропии («Боишься ты людей, как черного недуга»). Претендующий на поэзию мизантроп едко именуется «жалким образцом уродливой мечты», «злым глупцом». «Утешение» поэта — это гневный приговор, напоминающий мольеровскую сцену «суда» Альцеста над неудачливым сочинителем сонета Оронтом, мнимым другом и соперником в любви к Селимене: «...иметь не будешь ты / Ввек ни любовницы, ни друга» (I, 411).
Виновник ссоры Кюхельбекер в стихотворении «Разуверение» оказался не менее категоричен в своей антипатии к бывшему другу, в язвительном желании хлестко ответить, отомстив обидчику: «Я расторг святые узы... / Он в числе моих врагов!» Нелюдимый, одинокий, презревший дружбу лирический герой вынужден признать в себе признаки мизантропии: «С той поры уединенный / Я скитаюсь меж людей!»10 Вероятно, мольеровские ассоциации возникали у обоих участников поэтического диалога, которые как бы примерили на себя роли антиподов — Альцеста и Филинта, Альцеста и Оронта из хорошо знакомой им комедии «Мизантроп». Лицеисты, конечно, мирились, ссорились вновь, в 1818 г. после неудачной шутки Пушкина в адрес Кюхельбекера дело дошло до поединка, который закончился примирением.
«Сумасшедший Кюхля» (А.А. Дельвиг)11 — постоянный объект насмешек и эпиграмм товарищей, от природы обидчивый, склонный к причудам и вспышкам гнева, раздражительный и неуверенный в себе, был подвержен мизантропии до такой степени, что совершал отчаянные поступки, по любому вздорному поводу мог вызвать на дуэль. Однажды с горя в знак протеста чуть не утопился в пруду, но был благополучно спасен, а в лицейском журнале появилась карикатура «утопленника».
На всю жизнь интеллектуал Кюхельбекер сохранил «правдивость честную» (как у Альцеста), веру в святость дружбы, любви, жадную увлеченность литературой, философией. «Пушкин скоро различил эти особенности <...> нежно его любил, терпел частые выпады, вспышки гнева...»12 Да и сам Кюхля не раз винил себя за странности, мешающие дружеским «узам». В одном из посланий «К N», написанных уже, как полагает Ю.Н. Тынянов, после Лицея (между 1817 и 1820), он говорит о чувстве вины за миг «забвенья»: «Так! легко мутит мгновенье / Мрачный ток моей крови, / Но за быстрое забвенье / Не лишай меня любви!»13 Как бы мысленно возвращаясь к пушкинской формуле («от злости мизантроп»), поэт осуждает и высмеивает «глупость злых и глупых злобу». «Жалкой», злой мизантропии противопоставлен Кюхельбекером высокий идеал дружбы и поэзии:
Но с тобою, друг, до гроба
Вместе мы пройти должны.
Неразрывны наши узы!
В роковой священный час,
Скорбь и Радость, Дружба, Музы
Души сочетали в нас14.
Таким образом, Пушкин остроумно обозначил некоторое сходство между мизантропом Мольера и реальной личностью Кюхельбекера, который охотно подхватил эту тему. Пылкий нрав, обостренное чувство справедливости, бескомпромиссность в какой-то мере роднят его с «благородным геройством» Альцеста. Неслучайно «в каждой комедии Мольера есть упрямый и наивный персонаж с причудой...»15: «Я в бешенстве, нет сил мне справиться с собой, / И вызвать я б хотел весь род людской на бой!» (Пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник). Анекдотическое «бретерство» Кюхли в юные годы отчасти напоминает желание вступить в борьбу со всем миром. Показательно, что в письме к Пушкину от 20 октября 1830 г. он с горечью напишет: «Вообще я мало переменился: те же причуды, те же странности и чуть ли не тот же образ мыслей, что в Лицее!»16
Ранние стихи Пушкина не раз колко метили в «бедного метромана» (И.И. Пущин)17, чьи литературные вкусы и поэтические опыты резко отличались от общей приверженности поэтов-лицеистов духу «легкой поэзии», карамзинской школе: «Страшися участи бессмысленных певцов, / Нас убивающих громадою стихов!» (I, 217 — «К другу стихотворцу»); «Вильгельм, прочти свои стихи, / Чтоб мне заснуть скорее!» (I, 252 — «К студентам», в первой редакции «Пирующие студенты»); «Так было мне, мои друзья, / И кюхельбекерно и тошно» (I, 107 — «За ужином объелся я...»).
Вопреки насмешкам и эпиграммам друзей по поводу его литературного таланта Кюхельбекер твердо шел к своей заветной цели. И вскоре товарищи признали в упорном и прямодушном Кюхельбекере самобытного поэта, знатока литературы и французской философии, особенно моралистов XVII—XVIII веков. В их глазах он был «живым лексиконом и вдохновенным комментарием» (VII, 293). О «круге чтения», широте духовных интересов Кюхельбекера свидетельствует составленный им «Лицейский словарь» (1815—1816), предмет живого интереса всех лицеистов. Его издание, недавно опубликованное и введенное в научный оборот, содержит расположенные в алфавитном порядке 416 философских выписок из книжных и периодических источников. Это мудрые слова, высказывания писателей, мыслителей, общественных деятелей от древности и до современности (Август, Вейс, Руссо, Шиллер, Лоуренс Стерн, Ричардсон, Александр I) (с указанием источников цитации, их кратким описанием и примечаниями)18. Показательно, что одним из эпиграфов к «Словарю» является французская цитата — «вошедшие в пословицу слова Мольера из комедии «Плутни Скапена» (1671), сказанные им в ответ на обвинение в заимствовании сюжетов и ситуаций. «Я беру свое добро, где нахожу»»19.
Пушкин и Кюхельбекер дорожили дружбой и оставались верны ей до конца, и в жизни, и в творчестве. С 1820 г. прерывается их личное, но усиливается письменное общение. Ю.Н. Тынянов датирует концом 1822 — началом 1824 г. и раскрывает обстоятельства ссоры друзей, развернувшейся на этом фоне литературной полемики между ними. Кюхельбекер обиделся на ироничные слова Пушкина в свой адрес из письма к Н.И. Гнедичу от 13 мая 1823 г.: «Кюхельбекер пишет мне четырехстопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе, и что он падал с лошади. Все это кстати о «Кавказском пленнике»» (IX, 66). Речь шла о стихотворном послании к Пушкину «Мой образ, друг минувших лет...», в котором «Кюхельбекер, с 1822 г. перешедший под несомненным влиянием Грибоедова в лагерь литературных архаистов, не прочь был отождествить судьбу байронического пленника со своей» («Твой чудный «Пленник» повторил / Всю жизнь мою волшебной силой...»)20. Даже Дельвиг не смог сразу их примирить, сетовал, что Кюхельбекер «страшно виноват перед Пушкиным. Он поминутно о тебе заботится»21. Друзья обменялись резкими письмами. В письме Пушкина к брату от 4 сентября 1822 г. прозвучала явная критика стихотворений Кюхельбекера («Что за чудак!»), в которых он воспел Грецию «славяно-русскими стихами...»22. Литературная полемика с Кюхельбекером, автором статьи «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), начатая Пушкиным в черновой заметке «<Возражение на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине»>», перешла на страницы четвертой главы романа «Евгений Онегин»: «Но тише! Слышишь? Критик строгий / Повелевает сбросить нам / Элегии венок убогий...» (IV, 86): «Пушкин упрекает Кюхельбекера в <...> механическом перенесении им в XIX в. эстетических представлений XVIII в.»23
Неслучайно Кюхельбекер явился одним из возможных прототипов Владимира Ленского, о чем уверенно в 1848 г. писал П.А. Плетнёв к Я. Гроту («как мастерски в Ленском обрисовал Пушкин лицейского приятеля своего Кюхельбекера»)24. Попутно заметим, что в письме к Дельвигу от 2 марта 1827 г. Пушкин в шутку называет Плетнёва «нашим мизантропом» (IX, 255) в ответ на его признание от 2 января: «Вижу, что любви и дружбы нет без равенства или, по крайней мере, без денег...»25 Слово «мизантроп» встречается не только в литературном, но и в текущем эпистолярном общении Пушкина с друзьями.
Конечно, образ восторженного Ленского совсем не похож на мизантропа, однако вдохновлен многими чертами личности Кюхельбекера («Крикун, мятежник и поэт» — IV, 456). В связи с этим возможную биографическую мотивировку получает и важнейшая сюжетная ситуация романа: «Лицейские воспоминания окружают дуэль Онегина и Ленского»26. Как следует из переписки Пушкина, многие современники обнаружили признаки мизантропии в Онегине. А.А. Бестужев в «франте, который душой и телом предан моде... человеке, которых тысячи встречаю наяву, ибо самая холодность и мизантропия и странность теперь в числе туалетных приборов», увидел явное сходство с характерами Байрона (9 марта 1825 г.)27. Пушкин решительно не согласился с таким сравнением: «...ты смотришь на «Онегина» не с той точки, всё-таки он лучшее произведение мое... в нем («Дон Жуане») ничего нет общего с «Онегиным»» (IX, 143—144). Образ Евгения, конечно, был сложнее и глубже подверженных романтической мизантропии байроновских героев.
Эта тема продолжилась в переписке с П.А. Вяземским, который не нашел «истины в следующих стихах»: «Но, говорят, Вы нелюдим; / В глуши, в деревне всё вам скучно, / А мы... ничем мы не блестим» (IV, 67): «Нелюдимому-то и должно быть не скучно, что они в глуши и ничем не блестят. Тут противумыслие!»28 В письменном ответе Пушкина появляется слово «мизантроп», которое, по его мнению, не применимо к главному герою: «Нелюдим не есть мизантроп, то есть ненавидящий людей, а убегающий от людей. Онегин нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому то, что в глуши, в деревне всё ему скучно и что блеск один может привлечь его...» (IX, 123 — 29 ноября 1824). Евгений избегает людей не по причине недуга, похожего на мизантропию, как это поняли критики, а вследствие глубинного духовно-нравственного кризиса, который именуется в романе другим словом греческого происхождения — «русская хандра». «Модный байронический сплин обрел нотки трагического звучания»29 в XLVI строфе первой главы романа, которая писалась в период острейшего духовного кризиса поэта:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней... (IV, 28).
На первый взгляд может показаться, что это и есть авторская формула мизантропии. Лучше всего «эти горькие слова» понял А.П. Скафтымов в «<Записях к лекции о Пушкине>», разглядев в них вслед за Ю.И. Айхенвальдом, выражение «крупицы доброты» к человеку: ««Пушкин часто говорил о жалком роде людей, достойном слез и смеха, о тупой черни... но презрение к пошлости толпы не заглушает его любви к человечеству». Айх<енвальд>»30. И до этого мироощущения, в котором больше любви, чем ненависти к ближнему, оказался способен возвыситься и главный герой романа. Поэтому-то Пушкин и не согласился с тем, что Онегин похож на мизантропа. Современники не знали, чем закончится роман, и судили о нем по первой и второй главам. Образцом же для них был байронический герой («Как Child-Harold, угрюмый, томный» — IV, 26).
В болдинскую осень 1830 г. Пушкин дважды обращается к теме мизантропа. В задуманной им полемической статье «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» объясняет, почему он в течение 16 лет не отвечал критикам. Среди возможных причин («не из презрения», недостатка «веселости или педантства», «леность») он выделяет главную: «Мне было совестно для опровержения критик повторять школьные или пошлые истины, толковать об азбуке и риторике, оправдываться там, где не было обвинений, а, что всего затруднительнее, важно говорить...» (VI, 325—326). И далее он приводит цитату на французском языке из комедии Мольера «Мизантроп» (действие 1, явл. 2). Это реплика Оронта, который, несмотря на насмешливую, разгромную оценку Альцестом его сонета «Надежда», упрямо настаивает: «А я утверждаю, что стихи мои хороши» (пер. с фр. — VI, 326). Конечно, в диалоге с критиками Пушкин не хотел оказаться в комедийной роли «смешного писателя / стихоплета», как Оронт. Так, одна мольеровская строка позволила высветить замысел пушкинского литературно-критического «опыта» «возражения не на критики (на это никак не могу решиться), но на обвинения нелитературные, которые нынче в большой моде» (VI, 326).
Прозаический «Отрывок» автобиографического характера, который должен был стать «предисловием повести, ненаписанной или потерянной» (V, 505), посвящен «приятелю» автора, «самому простому и обыкновенному человеку» (V, 503) из числа стихотворцев, пребывающих в «гражданском ничтожестве и бедности» (V, 502). Но сам он «обществу своей братьи литераторов», которых «он не любил» (V, 504), предпочитал женщин и светских людей. В длинном перечне «притязаний» к ним, которые вызывали у «стихотворца» болезненное раздражение («колкость ума», «пылкость воображения», «чувствительность», «меланхолия», «разочарованность», «филантропия», «глубокомыслие», «ирония», глупость, подлость, самолюбие), указана и «мизантропия» (V, 504). Но это незавидное свойство личности больше всего оказалось выражено в его собственной рефлексии в отношении других людей. У Пушкина вырисовывается новый социально-психологический тип современного литератора. В прошлом потомок древних родов, но сейчас обедневший, униженный, зависимый от почтеннейшей публики («смотрит как на свою собственность» — V, 502), «печатных суждений» критики, щедрости или скупости книгопродавцев, он испытывает счастье вдохновения один раз год осенью («когда находила на него такая дрянь» — V, 503). Проявлением своеобразной мизантропии стихотворца можно считать его желание «подслушать у кабака, как говорят об нас холопья» (V, 504). Его внутренняя неудовлетворенность, уязвленное самолюбие и незавидное социальное положение выливаются в протест против таких же, как он, литераторов.
Таким образом, мотив мизантропии прослеживается в творчестве Пушкина в разных жанрах (лирика, поэма, роман в стихах, проза, литературно-критические статьи), вбирает мольеровские ассоциации, биографический контекст, становится частью литературного, эпистолярного диалога поэта со своими современниками. Пушкинское представление о поэте, которое меняется в сторону реалистической поэтики, включает мизантропические черты его личности. Впоследствии этот мотив отразится и в прозе Ф.М. Достоевского, и в творчестве А.П. Чехова.
Литература
Анненков П.В. Материалы для биографии А.С. Пушкина. М.: Современник, 1984. 476 с.
Вольперт Л.И. Пушкинская Франция. 2-е изд., испр. и доп. Тарту, 2010. 570 с.
Декабристы. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Правда, 1987. 560 с.
Друзья Пушкина: Переписка; Воспоминания; Дневники: В 2 т. Т. 1 / Сост. В.В. Кунин. М.: Правда, 1984. 640 с.
История зарубежной литературы XVII века: Учеб. для филол. спец. М.: Высш. шк., 1987. 248 с.
Канцлер князь Горчаков о Пушкине. Из письма князя А.И. Урусова к издателю «Русского Архива» // Бартенев П.И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников. М.: Сов. Россия, 1992. С. 414—415.
Кюхельбекер В. Лицейский словарь / Изд. подг. Е.В. Абдуллаев. СПб.: Росток, 2021. 152 с.
Левкович И.Л. Глава первая // Онегинская энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М.: Русский путь, 1999. С. 249—255.
Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: В 4 т. Т. 1. М.: Слово, 1999. 592 с.
Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. М.: Худож. лит., 1982.
Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М.: Худож. лит., 1959—1962.
Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М.: Правда, 1989. 576 с.
Словарь языка Пушкина: В 4 т. 2-е изд., доп. Т. 2. З—Н. М.: Азбуковник, 2000. 1088 с.
Скафтымов А.И. <Записи к лекции о Пушкине> // Филология. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. Пушкинский. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000. С. 22—27.
Сорочан А.Ю., Строганов М.В. Критик // Онегинская энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М.: Русский путь, 1999. С. 548—550.
Томашевский Б.В., Вольперт Л.И. Мольер // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 18—19: Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии» / РАН, ИРЛИ (Пушкинский Дом). СПб.: Наука, 2004. С. 209—211.
Томашевский Б.В. Пушкин и французская литература // Литературное наследство [Русская культура и Франция. II]. М.: Журн.-газ. объединение, 1937. Т. 31/32. С. 1—76.
Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л.: Сов. писатель, 1960. 498 с.
Тынянов Ю.Н. Пушкин и Кюхельбекер // Литературное наследство. Т. 16/18: [Александр Пушкин]. М.: Журн.-газ. объединение, 1934. С. 341—342.
Штейн А. Национальное своеобразие «Горя от ума» // А.С. Грибоедов, 1795—1829: Сб. ст. М.: Гослитмузей, 1946. С. 7—38.
Примечания
1. Словарь языка Пушкина: В 4 т. 2-е изд., доп. М.: Азбуковник, 2000. Т. 2. З—Н. С. 606.
2. История зарубежной литературы XVII века: Учеб. для филол. спец. М.: Высш. шк., 1987. С. 117.
3. Томашевский Б.В. Пушкин и французская литература // Литературное наследство. Т. 31/32: [Русская культура и Франция. II]. М.: Жур.-газ. объединение, 1937. С. 1—76; Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. Л.: Сов. писатель, 1960. 498 с.; Томашевский Б.В., Вольперт Л.И. Мольер // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 18—19: Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии» / РАН, ИРЛИ (Пушкинский Дом). СПб.: Наука, 2004. С. 209—211.
4. Вольперт Л.И. Пушкинская Франция. 2-е изд., испр. и доп. Тарту, 2010. С. 469.
5. См. перевод П.В. Анненкова: «Скажите мне, почему «Похититель» / Освистан партером? / Увы, потому что бедный автор / Похитил его у Мольера». Анненков П.В. Материалы для биографии А.С. Пушкина. М.: Современник, 1984. С. 42.
6. Канцлер князь Горчаков о Пушкине. Из письма князя А.И. Урусова к издателю «Русского Архива» // Бартенев П.И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников. М.: Сов. Россия, 1992. С. 415.
7. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: В 4 т. Т. 1. М.: Слово, 1999. С. 121.
8. Здесь и далее тексты Пушкина цит. по изд.: Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М.: Худож. лит., 1959—1962. В скобках указаны том и страница.
9. См.: Томашевский Б.В., Вольперт Л.И. Мольер. С. 209.
10. Декабристы. Избранные сочинения: В 2 т. М.: Правда, 1987. Т. 2. С. 240.
11. Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. М.: Худож. лит., 1982. Т. 2. С. 389. Письмо А.А. Дельвига к Пушкину от начала февраля 1826 г., Петербург.
12. Друзья Пушкина: Переписка; Воспоминания; Дневники: В 2 т. Т. 1 / Сост. В.В. Кунин. М.: Правда, 1984. С. 226.
13. См.: Тынянов Ю.Н. Пушкин и Кюхельбекер // Литературное наследство. Т. 16/18: [Александр Пушкин]. М.: Журн.-газ. объединение, 1934. С. 341—342.
14. Там же. С. 342.
15. Штейн А. Национальное своеобразие «Горя от ума» // А.С. Грибоедов, 1795—1829: Сб. ст. М.: Гослитмузей, 1946. С. 10.
16. Друзья Пушкина... Т. 1. С. 246.
17. Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М.: Правда, 1989. С. 51.
18. См.: Кюхельбекер В. Лицейский словарь / Изд. подг. Е.В. Абдуллаев. СПб.: Росток, 2021. 152 с.
19. Там же. С. 31.
20. См.: Тынянов Ю.Н. Пушкин и Кюхельбекер. С. 346.
21. Там же. С. 346—347.
22. Переписка А.С. Пушкина. Т. 2. С. 17.
23. Сорочан А.Ю., Строганов М.В. Критик // Онегинская энциклопедия: В 2 т. М.: Русский путь, 1999. Т. 1. С. 549.
24. Цит. по: Тынянов Ю.Н. Пушкин и Кюхельбекер. С. 356.
25. Переписка А.С. Пушкина. Т. 2. С. 115.
26. Тынянов Ю.Н. Пушкин и Кюхельбекер. С. 370.
27. Переписка А.С. Пушкина. Т. 1. С. 472.
28. Там же. С. 188.
29. Левкович И.Л. Глава первая // Онегинская энциклопедия: В 2 т. М.: Русский путь, 1999. Т. 1. С. 254.
30. Скафтымов А.П. <Записи к лекции о Пушкине> // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 5. Пушкинский. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000. С. 26.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |