Во второй половине января 1868 года в журнале «Русский вестник» появится новый роман Ф.М. Достоевского «Идиот». Он будет написан за границей, однако еще за несколько лет до публикации, в преддверии работы над романом Достоевский скажет: «материалу накопилось на целую статью об отношениях России к Европе и об русском верхнем слое»1.
Достоевский уедет из России по необходимости, с ощущением глубоких внутренних сдвигов, происходящих в обществе2. В письме А.Н. Майкову он назовет это время «по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского (курсив здесь и далее наш — Т.Э.)»3.
В отличие от предыдущих его произведений в центре повествования нового романа стоит фигура во всех отношениях удивительная — князь Лев Николаевич Мышкин — русский дворянин, лечившийся четыре года в Швейцарии от эпилепсии, чистый душой и помыслами, чрезвычайно умный своею природой, он не может быть иначе назван в обществе, как Идиот.
«Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю ее. Идея эта — изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно. Вы, конечно, вполне с этим согласитесь. Идея эта и прежде мелькала в некотором художественном образе, но ведь только в некотором, а надобен полный. Только отчаянное положение мое принудило меня взять эту невыношенную мысль. Рискнул как на рулетке: «Может быть, под пером разовьется!»»4
Разворачивая ту же мысль, спустя две недели Достоевский снова пишет о главном герое: «Идея романа — моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее <...> Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, — всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы — еще далеко не выработался». Далее, говоря о том, что единственное «положительно прекрасное лицо» для него Христос, Достоевский перечисляет лучшие образцы мировой литературы, на которые он ориентировался, подчеркивая одновременно, что сам он стремился дать иное решение той же задачи: «Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон-Кихот. Но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. <...> Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному — а стало быть, является симпатия и в читателе. Это возбуждение сострадания и есть тайна юмора. <...> У меня ничего нет подобного, ничего решительно, и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача»5.
В романе князь Мышкин представлен человеком тихим, простым, непостижимым образом сохранившим мироощущение ребёнка. Доброта, нравственность, смирение противопоставляют Льва Николаевича другим персонажам романа; фактически он является воплощением христианской добродетели. По словам Достоевского, главное устремление князя — «восстановить и воскресить человека»6.
В «Зимних заметках о летних впечатлениях», в полемике с эвдемонистической моралью просветителей7, Достоевский выразит свой этический идеал. Как на проявление «высочайшего развития личности», «высочайшей свободы собственной воли» он укажет на «совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех», так «чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями»8.
Интересно, как в подготовительных записях к роману постепенно проявляются некоторые особенные черты Мышкина: ««Он князь. Князь. Юродивый (он с детьми)?!» <...> За Идиотом закрепляется эпитет «юродивый» и несколько раз подчеркивается, что это совсем иной герой, лицо которого надо «мастерски выставить», что именно оно придаст роману «побольше важности». <...> «Лицо Идиота» определено теперь так: «Чудак. Есть странности. Тих. Иногда не говорит ничего. Есть где-нибудь у него на Петербургской мальчик. Он к нему. (Весь в детях.) Он вдруг иногда начнет читать всем о будущем блаженстве. Иное не знает, сомнения, совершенно на равной ноге. Идиоту 19 лет, скоро 20». Но затем возраст Идиота изменен: ему, как и в печатном тексте, 26 лет; зовут его то Иваном Николаевичем, то Дмитрием Ивановичем; у него очень слабое здоровье. Существенная сторона нового облика героя открывалась в его отношениях с детьми, подростками, которые его постоянно окружают: «целое стадо собралось». <...> С детьми он полностью откровенен; считая, что им все доступно»9.
«Чем сделать лицо героя симпатичным читателю?» Отвечая на этот вопрос, Достоевский снова сравнивает своего героя с родственными ему образами мировой литературы: «Если Дон-Кихот и Пиквик как добродетельные лица симпатичны читателю и удались, так это тем, что они смешны. Герой романа Князь если не смешон, то имеет другую симпатичную черту: он! невинен!» — заключает Достоевский. И это «разрешение» представляет для него «синтез романа». «Невинность» князя обуславливает намечающееся тесное единение его с детьми. Как у Идиота восьмого и промежуточного планов первой редакции романа, у Мышкина предполагаются «заведения и школы», в Петербурге под его влиянием создается детский клуб, в котором князь будет «царем». ...После повторного бегства из-под венца Настасьи Филипповны, князь совершенно обращается к клубу. Подобно своему тезке Льву Николаевичу Толстому — учителю яснополянской школы10, Мышкин совместно с детьми решает общие и личные вопросы. ...Проектируется обращение к клубу других героев: членом клуба должна стать генеральша Епанчина, его влияние испытывают младшая из трех генеральских дочек Аглая, Настасья Филипповна и Рогожин. Однако Достоевский записывает, пока еще в виде сомнения: «Не надо клуба, а так, разные эпизоды». В соответствии с этим в планах, составленных снова, упоминается много новых эпизодов, участниками которых будут дети. Детям князь рассказывает разные истории, через которые их «научает». Так, учитывая максималистскую веру детей в собственное назначение, в то, что каждый из них может стать Колумбом, Мышкин говорит с ними о величии Христофора Колумба, который смог «устоять даже против здравого смысла», внушавшего взбунтовавшемуся экипажу мысль повернуть назад, и открыть Новый Свет11.
Что же подтолкнет Достоевского к такому во всех отношениях странному можно даже сказать необыкновенному герою?
1 октября 1859 года Толстой пишет брату Николаю Николаевичу, что зимой он «почти наверное» поедет за границу. Случится, однако, так, что Толстой во всю зиму ни разу не съездит даже в Москву — так он будет занят. 20 декабря Толстой напишет И.П. Борисову12, интригуя его: «Занят дома с утра до ночи, а ничего не пишу, вот вам задача, и на сердце хорошо»13. В тот же день он сообщит Дружинину14: «Я не пишу и надеюсь, что не буду, и, несмотря на то, так занят, что давно хотел и не было времени писать вам. — Чем я занят расскажу тогда, когда занятия эти принесут плоды»15. Чичерину16 Толстой напишет 30 января 1860 года: «Делаю дело, которое мне так же естественно, как дышать воздухом, и вместе такое, с высоты которого, признаюсь, я часто с преступной гордостью люблю смотреть на vous autres [вас остальных]».
Дело, которым занят Толстой и которое захватило его целиком — школьные занятия с крестьянскими детьми. Делу этому он отдается с полным сознанием того, что важности оно чрезвычайной, и что просвещение народа есть главная обязанность всякого интеллигентного человека. В письме к Фету17 Толстой скажет: «Другое теперь нужно. Не нам нужно учиться, а нам нужно Марфутку и Тараску выучить хоть немножко того, что мы знаем»18.
Осенью 1859 года по деревне Ясная Поляна пронесся слух, что «трах» открывает у себя в доме бесплатную школу для крестьянских ребят и приглашает всех отцов посылать к нему своих мальчиков и девочек. Кое-кого из мужиков взяло сомнение: не для того ли «трах» школу устраивает, чтобы, когда они выучатся, отдать ребят в солдаты и тем заслужить себе милость от царя? А ребята как раз попадут под турку. «С какой стати будет он учить бесплатно?» Но более благоразумные рассеяли эти страхи, и в назначенный день к флигелю яснополянского дома собралось много ребят с родителями или со старшими.
Толстой вышел к ним, ласково поговорил с ними, провел в комнату второго этажа, где будет школа, показал и ту комнату, где жил он сам, переписал всех учеников — их оказалось 22 человека — и велел приходить на другой день. На другой день ребята пришли опять, и учение началось. На классной доске Толстой написал своим ученикам буквы русской азбуки19.
Первое время крестьяне отнеслись к яснополянской школе с недоверием. Их смущали новые приемы обучения, применявшиеся Толстым, и отсутствие телесного наказания. «Страх и потому побои, — писал Толстой в одной из педагогических статей20, — он [крестьянин] считает главным средством для успеха и потому требует от учителя, чтобы не жалели его сына». Поэтому относительно яснополянской школы первое время слышались упреки в баловстве, и некоторые родители брали своих детей из школы. Но это продолжалось недолго. «Отвыкнуть, особенно матерям, от того, что не бьют их детей, очень легко и приятно», — писал Толстой в той же статье21.
«Мало того, что в руках ничего не несут — им нечего и в голове нести. Никакого урока, ничего, сделанного вчера, он не обязан помнить нынче. Его не мучает мысль о предстоящем уроке. Он несет только себя, свою восприимчивую натуру и уверенность в том, что в школе нынче будет весело так же, как вчера. Он не думает о классе до тех пор, пока класс не начался. Никогда никому не делают выговоров за опаздывание, и никогда не опаздывают, нешто старшие, которых отцы другой раз задержат дома какою-нибудь работой. И тогда этот большой рысью, запыхавшись, прибегает в школу»22.
Ученики рассаживаются, где кто хочет: на лавках, на столах, на подоконнике, на полу; иногда дети даже лежат на лавках. Каждый ученик может спрашивать учителя обо всем, что ему непонятно, глядеть в тетрадь своего соседа или советоваться с ним. Одиночное спрашивание учеников не применяется вовсе — только коллективное. Толстой кладет в основу своих школьных занятий принцип полной свободы как для учащихся, так и для учителей. Учащийся может ходить и не ходить в школу, может слушать или не слушать учителя и уходить из школы по своему желанию. Учитель имеет право не пускать в школу того или другого ученика и действовать на класс всей силой своего морального авторитета. В яснополянской школе преподаются: умение читать и писать, каллиграфия, грамматика, так называемая священная история, математика, рисование, черчение, пение; позже прибавятся еще рассказы из русской истории и беседы по естественным наукам.
Предубеждение крестьян против новых приемов обучения будет преодолено благодаря терпеливому объяснению Толстым преимуществ этих приемов перед старыми приемами и благодаря видимым для крестьян успехам их детей. Родители, ранее бравшие своих детей из яснополянской школы, опять приводят их; некоторые везут своих детей за тридцать и за пятьдесят верст. К марту 1860 года у Толстого обучается уже около 50 учеников — мальчиков, девочек и взрослых.
«Успехи учеников и успех школы в мнении народа неожиданны», — напишет Толстой о своей школе Е.П. Ковалевскому23. Он попросит адресата справиться у своего брата в то время министра народного просвещения24, разрешит ли правительство открыть Общество народного образования. Ибо, как ни полезны «в деле прогресса России» «телеграфы, дороги, пароходы, штуцера, литература...», но «все это преждевременно и напрасно до тех пор, пока из календаря будет видно, что в России, включая всех будто бы учащихся, учится одна сотая доля всего народонаселения»25.
Трижды на полях черновиков романа «Идиот» появится запись: «Князь Христос». Еще 16 апреля 1864 г. под свежим впечатлением от смерти первой жены, раскрывая свое понимание заповеди возлюбить человека, «как самого себя», Достоевский запишет: «...высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно»26. В этих словах писатель формулирует свой высший нравственный идеал, наиболее полное воплощение которого доступно, с его точки зрения, одному Христу. В жизни же реальных земных людей оно наталкивается на «закон личности», связующий человека, на свойственный ему эгоизм, стремление к «обособлению». Потому осуществление этого идеала для людей писатель считает возможным в отдаленном будущем или же вообще на другой «планете»27. Однако его скептический взгляд вступит в противоречие со страстной мечтой об осуществлении идеала гармонии, братства и справедливости «на земле». Этот трагический разлад найдет отражение в образе «Князя Христа», над которым работает Достоевский. Поставив его в центре враждебных, взаимоисключающих чувств и эгоистических страстей, писатель попытается воссоздать в Мышкине «обретение подлинного целостного «я» через «осознание сопричастности «я» ко всему...»28
Говоря о народном образовании в России, Толстой утверждает, что «образования этого нет. Оно еще не начиналось, и никогда не начнется, ежели правительство будет заведовать им. — говорит Толстой. — Нужно, чтобы дело народного образования было передано в руки общества»29. Для этого и необходимо Общество народного образования. По мысли Толстого Общество это соберет «силы многих к одной цели»30. Главную цель этого общества, которое он позже назовет «Обществом элементарных школ», Толстой видит в открытии «первоначальных» школ. Кроме того, в сферу деятельности общества Толстой включает теперь и издание педагогического журнала, который изначально он предполагал издавать сам. Одну из задач педагогического журнала Толстой видит в том, чтобы «вводить в сознание народа» мысль о необходимости образования.
«Школа <...> есть сознательная деятельность образовывающего на образовывающихся, — писал Толстой. — Как ему действовать, чтобы не преступить пределов образования, т. е. свободы? Отвечаю: школа должна иметь одну цель — передачу сведений, знания (instruction), не пытаясь переходить в нравственную область убеждений, верований и характера; цель ее должна быть одна — наука, а не результаты ее влияния на человеческую личность. Школа не должна пытаться предвидеть последствий, производимых наукой, а, передавая ее, должна предоставлять полную свободу ее применения. Школа не должна считать ни одну науку, ни целый свод наук необходимыми, а должна передавать те знания, которыми владеет, предоставляя учащимся право воспринимать или не воспринимать их. Устройство и программы школы должны основываться не на теоретическом воззрении, не на убеждении в необходимости таких-то и таких-то наук, а на одной возможности, т. е. на знаниях учителей»31.
Как и следовало ожидать, предложение Толстого о создании Общества народного образования будет решительно отклонено, так что ему придется действовать в одиночку. В основу работы Яснополянской школы ляжет мнение Толстого о свободном и плодотворном творчестве детей при посредничестве преподавателей. Несмотря на кратковременное существование, работа школы, которую Толстой станет систематически освещать в своем педагогическом журнале «Ясная Поляна», вызовет живой отклик в России и за рубежом и сделается примером для подражания. Однако вместе с интересом такое направление учебно-воспитательной работы вызовет яростное сопротивление как со стороны консерваторов, так и со стороны либералов. На педагогическую систему, принципиально отвергающую идеологическую обработку учащегося, начнутся нападки, сопровождающиеся доносами на учителей.
В середине мая 1862 года Толстой уедет в Самарские степи для лечения кумысом расстроенного здоровья. В его отсутствие в Ясную Поляну явится отряд жандармов и полиции и произведет в усадьбе обыск, — жандармы будут искать скрытый типографский станок и революционные прокламации, о которых им сообщит неизвестный доброжелатель. Узнав об этом, Толстой обратится к Александру II, протестуя против полицейского произвола. Через некоторое время в Ясную Поляну от царя приедет с извинениями жандармский офицер. Тем не менее, направление журнала «Ясная Поляна» сочтут подрывающим основы религии и нравственности. Вышедший в декабре 1862 года двенадцатый номер окажется последним. Как будто бы есть все основания списать прекращение Толстым педагогической практики на беспардонное действие власти. Однако, дело в том, что подобного рода заявление будет полуправдой, или даже совсем неправдой.
23 сентября 1862 года Толстой венчается с Софьей Андреевной Берс — средней из трех дочерей32 действительного статского советника А.Е. Берса33 — в придворной церкви Рождества Богородицы в Кремле. Перед свадьбой у Толстого будет наблюдаться практически подколесенский «страх, недоверие и желание бегства»34. Вспомним, гоголевская «Женитьба» построена на единственном допущении петербуржского дворянина, надворного советника, экспедитора Ивана Кузьмича Подколесина: «Вот, как начнешь эдак один на досуге подумывать, так видишь, что, наконец, точно нужно жениться»35, и что из этого вышло — из невестина окошка прыгать пришлось. В самом деле, для закоренелого холостяка изменение среды обитания зачастую обретает апокалипсический оттенок. Толстому на момент женитьбы 34 года, и его свободные взаимоотношения с женщинами (включая крепостных, в том числе замужних крестьянок) до сих пор не таили в себе угрозы смены режима. Появление законной (восемнадцатилетней) родовитой супруги грозит началом марсианской жизни, где что-то сделается устойчивым и регулярным, а что-то нежелательным и даже невозможным.
24 сентября семейный корабль с молодыми прибудет в Ясную Поляну, и на следующий день в дневнике Толстого появится новая запись: «Неимоверное счастье»36. И уже через неделю Лев Николаевич признается Е.А. Берс в том, что он начинает тяготиться своим педагогическим журналом; его «так и тянет к свободной работе de longue haleine [продолжительной] — роман или тому подобное»37. Спустя еще две недели свежая запись в дневнике — о тяжести занятий одними практическими делами и вытекающей из них умственной праздности. «Мне все досадно и на мою жизнь и даже на нее. Необходимо работать». Тогда же он заключит: «Журнал решил кончить, школы — тоже, кажется»38.
В середине октября Толстой сообщит брату о своем желании писать роман и о намерении прекратить издание педагогического журнала, а издавать педагогические статьи сборниками39. Однако сборники педагогических статей Толстой издавать не будет. В предрождественские дни в душе Льва Николаевича, кажется, восстанавливается прежнее равновесие. 19 декабря Толстой записывает: «Я пристально работаю и, кажется, пустяки. Кончил «Казаков» первую часть». В отношениях с педагогикой наступит развязка (не навсегда, — на данном этапе): «Студенты уезжают, и мне их жалко». Чтобы было понятно, уезжают учителя. Впрочем, известно, канун Нового года — время светлых ожиданий и чаяний: «Пропасть мыслей, так и хочется писать»40.
Текст снова (в который-то раз) станет спасительной шлюпкой, а жизнь (хочется верить, власть) — преградой, на сей раз просветительской деятельности Льва Николаевича. Толстой ответит взаимностью. Его отношение к царю-освободителю всегда было далеким от идеального, и в катастрофическую крымскую кампанию, и в послевоенные годы. Толстой отлично помнит чувство негодования от речи Александра, произнесенной сорокалетним самодержцем 31 августа 1858 года. В своем обращении к московскому дворянству «о том, что рано или поздно надо приступить к изменению крепостного права и что надобно, чтобы оно началось лучше сверху, нежели снизу», царь посетует на то, что ожидал от московского дворянства соответствующего отзыва на его призыв; но оказалось, что «Московская губерния не первая, не вторая, даже не третья». «Я люблю дворянство, — скажет Александр далее, — считаю его первой опорой престола, я желаю общего блага, но не желаю, чтобы оно было в ущерб вам, всегда готов стоять за вас, но вы для своей пользы должны стараться, чтобы вышло благо для крестьян. Помните, что на Московскую губернию смотрит вся Россия. Я всегда готов делать для вас, что могу, дайте мне возможность стоять за вас. Понимаете ли, господа?»41
Толстой все понял. И тон, и содержание речи императора вызовут крайнее его возмущение. Выражением этого возмущения станет написанная Толстым «Записка о дворянском вопросе»42.
Помимо прочего, возмутит Толстого и то, что царское правительство себе приписало инициативу освобождения крестьян, в то время как рескрипт Александра II, по мнению Толстого, только отвечал «на давнишнее, такъ краснорѣчиво выражавшееся въ нашей новой исторіи желаніе однаго образованнаго сословія Россіи — дворянства. Только одно дворянство, — говорит Толстой в своей Записке, — со временъ Екатерины готовило этотъ вопросъ и въ литературѣ, и въ тайныхъ и не тайныхъ обществахъ, и словомъ и дѣломъ. Одно оно посылало въ 25 и 48 годахъ, и во все царствованіе Николая, за осуществленіе этой мысли своихъ мучениковъ въ ссылки и на висѣлицы, и не смотря на все противодѣйствіе Правительства, поддержало эту мысль въ обществѣ и дало ей созрѣть такъ, что нынѣшнее слабое правительство не нашло возможнымъ болѣе подавлять ее»43.
Заметим, Толстой впервые очевидно выражает свое сочувствие и декабристам, и петрашевцам (в последнем случае, правда, ошибаясь в хронологии на год). Они-то, эти мученики, — говорит Толстой, — а не правительство, и поддерживали в обществе идею освобождения крестьян. В отличие от Николая I, правительство Александра II просто уже не имеет возможности подавлять идею освобождения, так укоренившуюся в обществе благодаря его лучшим представителям.
«Вмѣсто общаго негодованія и озлобленія, которымъ, надо было ожидать, встрѣтитъ дворянство рескриптъ, лишающій его половины собственности и похожій на тѣ слова, которыми ловкой кулакъ закидываетъ неопытнаго продавца, умалчивая о условіяхъ продажи, рескриптъ былъ встрѣченъ дворянствомъ съ неподдѣльнымъ восторгомъ. Ежели слышался въ большинствѣ ропотъ, и то не за безвозмездное отчужденіе личной собственности, а за [не] обезпеченіе выкупа, ропотъ этотъ былъ заглушенъ и въ Литературѣ, и въ обществѣ, и на дворянскихъ выборахъ восторгомъ меньшинства, образованнаго и потому сильнѣйшаго»44.
Толстой решительно не признает за Александром II славы великого реформатора в масштабах Петра I, которую настойчиво приписывают ему публицисты. «Ежели нѣкоторые, — пишет Толстой, — въ порывѣ излишняго восторга, а другіе избравъ великое дѣло поприщемъ подлой лести, умѣли убѣдить Государя Императора въ томъ, что онъ 2-й Петръ I и великой преобразователь Россіи, и что онъ[277] обновляет Россію и т. д., то это совершенно напрасно, и ему надо поспѣшить разувѣриться; ибо онъ только отвѣтилъ [на] требованіе дворянства, и не онъ, а дворянство подняло, развило и выработало мысль освобожденія»45.
Называя речь Александра оскорбительной комедией, свидетельствующей о непонимании дела в такую важную минуту, Толстой обращает упрек в медлительности, направленный императором московскому дворянству, против его же правительства: «Ежели бы къ несчастью Правительство довело насъ до освобожденія снизу, а не сверху, по остроумному выраженію Государя Императора, то меньше[е] изъ золъ было бы уничтожен[іе] Правительст[ва]»46
Судьба этой записки до конца не ясна. Сам Толстой утверждал, что сжег ее, сохранив лишь черновик. Однако именно с этого момента его размышления о реформах в России становятся ключевой темой всех его крупных произведений, а разговор о свободе и несвободе приобретает фундаментальный характер: «...как в астрономии новое воззрение говорило: «Правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», — так и в истории новое воззрение говорит: «И правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам».
В первом случае надо было отказаться от сознания несуществующей неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае — точно так же необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость»47.
Много лет спустя в беседе с литератором А.В. Жиркевичем48 Толстой скажет: «Во всяком произведении должны быть три условия для того, чтобы оно было полезно людям: а) новизна содержания, б) форма, или, как принято у нас называть, талант, и в) серьезное, горячее отношение автора к предмету произведения. Первое и последнее условия необходимы, а второго может и не быть. Я не признаю таланта, а нахожу, что всякий человек, если он грамотен, при соблюдении двух других указанных мною условий может написать хорошую вещь. <...> Для примера я укажу на известных наших писателей. Достоевский — богатое содержание, серьезное отношение к делу и дурная форма. Тургенев — прекрасная форма, никакого дельного содержания и несерьезное отношение к делу. Некрасов — красивая форма, фальшивое содержание, несерьезное отношение к предмету, и т. д. Современная литература вся основана на прекрасной форме и на отсутствии новизны в сюжете. Прочтите Евгения Маркова49, Максима Белинского50, Антона Чехова и др. Форма доведена до совершенства. А кому какую пользу принесет все их писанье!.. Они все выработали путем навыка известный слог, набили, так сказать, перо — и им пишется легко. Но где же то новое, что должно двигать общество, указывать ему на его недостатки, открывать ему глаза на новое явление духовного мира, на новый путь нравственного усовершенствования? Этого нового у них нет! Все наши современные писатели описывают очень интересно и по большей части цинично любовь, женщин, разные случаи жизни... Но где идея в их произведениях? Прочтешь их и спрашиваешь: «Зачем человек писал все это, тратил время, работал? Ответ готов: или для славы, или для материальной выгоды. И то и другое ужасно и гадко»51.
Во вступлении к роману «Декабристы», который будет начат в конце 1860 года по свежим следам заочной полемики Толстого с императором, Лев Николаевич «об эпохе восторгов людей, которые радовались, что они освободились от тирании Николая I, так сказать, даром, не понимая, что эта радость горько противопоставлена подвигу декабристов, которые воевали не с мертвыми.
Она противопоставлена и тем, что декабристы были победителями над Наполеоном I, а либералы — современники поражения52, испытанного нами от Наполеона III»53.
«Это было недавно, в царствование Александра II, в наше время — время цивилизации, прогресса, вопросов, возрождения России и т. д. и т. д.; в то время, когда победоносное русское войско возвращалось из сданного неприятелю Севастополя, когда вся Россия торжествовала уничтожение черноморского флота, и белокаменная Москва встречала и поздравляла с этим счастливым событием остатки экипажей этого флота, подносила им добрую, русскую чарку водки и, по доброму русскому обычаю, хлеб-соль и кланялась в ноги. <...> ...когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавались с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах...»54
Масштабные преобразования, широко проанонсированные Александром II, начнутся, как известно, с Манифеста 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права. Правда очень скоро человеколюбивому императору придется столкнуться с изнанкой демократического переустройства отечественной жизни. В 1863 году (как всегда, совершенно некстати) в Империи случится пренеприятнейшее событие — в Царстве Польском вспыхнет национально-освободительное восстание, при подавлении которого только по официальным данным, повстанцы потеряют до 30 тысяч человек, а еще свыше 38 тысяч будут отправлены на каторгу и поселение за тридевять земель. Неприятность заключится еще и в том, что революционная зараза не ограничится проблемными национальными территориями. Вызывая отчаянный зуд в обществе, она станет предательски быстро и бесконтрольно расползаться по стране, заражая вседозволенностью как окраины, так и густонаселенные районы Тридевятого Царства.
Стихийное разночинное движение, вдохновляемое из-за рубежа английскими сидельцами Герценом и Огаревым, быстро примет хорошо организованные радикальные формы. Печатные призывы «Земли и воли» и «ишутинцев» «к топору» на излете первого десятилетия реформ выльются в знаменитый «Катехизис революционера» группы «Народная расправа», где, среди прочего будут и такие строчки: «Революционер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. <...> Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — все и все должны быть ему равно ненавистны»55.
Разумеется, аристократ Толстой не испытывает приязни к радикально настроенным бунтовщикам неясного происхождения. Между тем, совершенно очевидно, что тема дворянского декабризма в складывающихся условиях приобретает вполне провокационный характер. Зная о неподдельном интересе к себе и своему ненадежному окружению некоторых представителей III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии56, Толстой изменит первоначальному замыслу. В установлении причинно-следственных связей, он сосредоточится на времени, предшествующем декабрьскому восстанию, а именно, на времени обозначенных, но так и несостоявшихся реформ Александра I, национальном всесословном единении перед лицом общей угрозы французского нашествия и как его логическом следствии — великом дворянском восстании, которое в романе хотя и не названо по имени, но прекрасно читается в Эпилоге. От самих же «Декабристов» в письменном столе Толстого останутся лишь первые страницы, из которых мы через 75 лет после их написания узнаем о том, что в Москву возвращается бунтовщик, зовут его Петр, а его жену — Наташа. Так въедут «в свое будущее герои «Войны и мира», пропустив десятилетия ссылки. Их встречают иллюзии и поколение людей, которые ничего не испытали и все это время проговорили и прообедали»57.
За написанием четырехтомной эпопеи о состоянии войны и спасении мира Толстой проведет семь быстротечных лет, с нереализованным замыслом о декабристах проживет долгие восемнадцать. Все эти годы в центре внимания Толстого будет оставаться соотношение человеческой личности и общества в зеркале печальной истории нереформируемой России. Он будет снова пытаться заниматься жизнью, потом снова прятаться от жизни в текст. В 1870 году Толстой задумается над тем, чтобы написать роман о Петровских временах, не только как некоей антитезе преобразованиям, которым стал свидетель, но как об эпохе, которую сам же назовет «корнем всему». Однако скрупулезное, растянувшееся на три года, изучение источников, неожиданно прервет мучительную работу. Публично отказ от Петра Толстой мотивирует непреодолимой сложностью понимания природы человека первой четверти XVIII века. Что такая трудность действительно имеет место и что преодоление этой трудности для художника любого уровня дело сложности необычайной, никакого сомнения быть не может. Однако «явилась ли эта трудность основной причиной прекращения Толстым работы над долго занимавшим его романом и не было ли другой, более существенной причины интересующего нас факта творческой биографии Толстого?»58
Тот же С.А. Берс в своих воспоминаниях указывает иную причину прекращения Толстым работы над историческим романом о времени Петра I. Толстой «говорил, — пишет С.А. Берс, — что мнение его о личности Петра I диаметрально противоположно общему, и вся эпоха эта сделалась ему несимпатичной. Он утверждал, что личность и деятельность Петра I не только не заключали в себе ничего великого, а напротив того, все качества его были дурные. Все так называемые реформы его отнюдь не преследовали государственной пользы, а клонились к личным его выгодам. Вследствие нерасположения к нему сословия бояр за его нововведения, он основал город Петербург только для того, чтоб удалиться и быть свободнее в своей безнравственной жизни... Нововведения и реформы почерпались из Саксонии, где законы были самые жестокие того времени, а свобода нравов процветала в высшей степени, что особенно нравилось Петру I59. Этим объяснял Лев Николаевич и дружбу Петра I с курфюрстом Саксонским, принадлежавшим к самым безнравственным личностям из числа коронованных особ того времени. Близость с пирожником Меншиковым и беглым швейцарцем Лефортом он объяснял презрительным отвращением к Петру I всех бояр, среди которых он не мог найти себе друзей и товарищей для разгульной жизни. Но более всего он возмущался гибелью царевича Алексея»60.
Из сообщения С.А. Берса явствует, что изучение исторических материалов привело Толстого к глубокому разочарованию не только личностью Петра, но и всей его государственной деятельностью. Именно поэтому и весь период петровского правления «сделался ему несимпатичным».
Как личность Петр вызывает негодование Льва Николаевича двумя сторонами своего характера: крайней жестокостью и тем, что Толстому кажется шутовством в его жизни и его распоряжениях. Отвращение вызывает не только личное присутствие Петра, но и его живое участие в изощренном мучительстве и казнях. Выписав из дневника Корба61 сообщение о том, что Петр приглашал полковника Гордона прийти посмотреть на то, как он будет рубить голову преступнику новым способом — не топором, а мечом, и что «поймали какого-то разбойника», Толстой с негодованием воскликнет: «А Петра не поймали!»62.
Подводя черту под несостоявшимся романом петровских времен, Толстой напишет Черткову: «Знаете ли, я одно время писалъ о Петрѣ 1-мъ, и одно у меня было хорошо. Это объясненіе характера Петра и всѣхъ его злодѣйствъ тѣмъ, что онъ постоянно былъ страстно занять — корабли, точить, путешествовать, писать указы и т. д. Праздность есть мать пороковъ, это труизмъ; но то, что горячечная, спѣшная дѣятельность есть всегдашняя спутница недовольства собой и главное людьми, это не всѣ знаютъ»63.
В самом деле, кому как не Толстому рассуждать об этой удивительной стороне кипучей человеческой натуры, как, впрочем, и о главном ее спасении в минуты уныния — тексте.
Следуя канве дневниковых записей, все случится под впечатлением чтения Пушкина64. Толстой будет неожиданно захвачен историей о семейных ценностях и крестьянском вопросе благодаря книжке, которую старший сын Сережа должен был почитать вслух старой тете65, да ma tante заснула, и книжка так и осталась лежать на подоконнике в гостиной.
19 марта 1873 года Софья Андреевна запишет назидательные слова Толстого: «Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться». Потом он перечитывал мне вслух о старине, как помещики жили и ездили по дорогам, и тут ему объяснился во многом быт дворян во времена и Петра Великого, что особенно его мучило; но вечером он читал разные отрывки и под впечатлением Пушкина стал писать»66. Своей сестре Т.А. Кузминской67 Толстая напишет: «Вчера Левочка вдруг неожиданно начал писать роман из современной жизни. Сюжет романа — неверная жена и вся драма, происшедшая от этого»68.
Ф.И. Булгаков, по всей видимости, со слов Т.А. Кузминской, точно указывает, какой именно отрывок Пушкина вдохновил Толстого. Машинально раскрыв том прозы Пушкина в издании Анненкова и пробежав первую строку отрывка «Гости съезжались на дачу», Толстой невольно продолжил чтение. Тут в комнату вошел кто-то (судя по дневниковой записи С.А., это была она). «Вот прелесть-то — сказал Лев Николаевич. — Вот как нам писать. Пушкин приступает прямо к делу. Другой бы начал описывать гостей, комнаты, а он вводит в действие сразу». И, по словам Булгакова, Толстой в тот же вечер принялся за писание «Анны Карениной»69.
Сам Толстой в письме Страхову сообщит: «...Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах был оторваться и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался: «Выстрел», «Египетские ночи», «Капитанская дочка»!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели».
Но ни через две недели, ни даже через два месяца роковой семейный роман готов не будет — он сделается незаживающей саднящей раной, неприходящей болью, требующей выхода, и растянется на три долгих года. В истории запретной любви и гибели неверной жены будут угадываться лица вполне конкретные, притом из самого ближнего толстовского круга.
Новорожденную назовут в честь несчастной роженицы70, через несколько месяцев Маша останется младшим ребенком в семье и притом единственной девочкой — графиня-мать скончается от нервной горячки71. Со Львом сестру разделят два года, и долгое время дети будут неразлучны.
А в 16 лет Машу выдадут замуж за троюродного брата графа Валериана Петровича Толстого, который будет старше ее на 17 лет. В этом браке родится четверо детей, но даже несмотря на сильные чувства к мужу, супружество Маши окажется неудачным. Валериан Петрович не отступит от вполне естественных холостяцких привычек русского помещика — в частности, будет вести разгульную жизнь, содержа гарем крепостных девок. После десяти лет совместных мучений, Маша оставит мужа. Помощь в разводе ей окажет любимый брат. Толстой найдет способ воздействовать на зятя, так что тот не станет чинить препятствий, отказываться взять вину за развод на себя и оплатить все расходы. Однако переехав с детьми в доставшееся ей от родителей имение Покровское, Мария Николаевна и здесь не найдет покоя, — слишком глубокой окажется рана, сельская жизнь будет напоминать ей о недалеком прошлом, и графиня решит отправиться заграницу. Во время путешествия по Европе летом 1861 г. она сойдется с молодым аристократом виконтом Гектором де Кленом. Через два года в результате этой неузаконенной связи родится девочка, а еще через год виконт бросит Толстую.
Оставшись с внебрачным ребенком на руках и почти без средств к существованию, Мария Николаевна сумеет выпутаться из долговых обязательств лишь после решительного вмешательства братьев. Старших дочерей она вернет в Россию, младшую — Елену, выдав за подопечную, оставит на воспитание в Швейцарии, сперва в пансионе города Веве, потом — в Лозанне. Стойкое убеждение в неудачной жизни — не сложившаяся семья, ранняя смерть обоих сыновей, гнетущие отношения с незаконнорожденной дочерью — не единожды будет подталкивать Марию Николаевну к мысли о самоубийстве, в чем она признается брату. Однако, в отличие от Карениной, сестра Толстого не станет брать на душу новый тяжкий грех. Она сделает шаг прямо противоположный — в пользу смерти мирской, а жизни монашеской.
Для Льва Николаевича горькая судьба Маши станет еще одним тяжким напоминанием о злосчастной и неказистой судьбе всей семьи Толстых — безвременной кончине родителей, скорой смерти двух братьев, непутевом Сергее. И как знать, быть может, именно из особого чувства солидарности с исстрадавшейся сестрой, трагическую историю Анны Карениной в одноименном романе Толстой уравновесит самим собой, — со всеми своими комплексами и страстями он легко угадывается в образе помещика-идеалиста Константина Дмитриевича Левина.
Роман «Анна Каренина» был опубликован в журнале «Русский вестник» в 1875—1877 годах с пересказом 8-й части. Последние главы должны были печататься в майской книжке журнала, однако из-за разногласий с редактором М.Н. Катковым они вышли отдельно в том же 1877 году в Москве у Т. Риса по цене 1 рубль. Раздражение Каткова и его демонстративный отказ печатать финальную часть романа были вызваны тем, что Толстой отверг подогреваемое оголтелыми агитаторами — ура-патриотами и поддерживаемое хором центральных газет добровольческое движение в пользу сербов.
«Он не мог согласиться с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право, на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве. Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедовать для каких бы то ни было общих целей. <...> Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян?»72
Впрочем, изменить ничего уже нельзя. 12 апреля 1877 года император подпишет манифест о войне с Турцией, там же будет отмечено, что царь Александр II всегда принимал «живое участие в судьбе угнетенного христианского населения Турции», а теперь и весь русский народ выражает «готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова». «Ввиду печальных событий, совершившихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии», русское правительство пыталось «достигнуть улучшения в положении восточных христиан путем мирных переговоров», но успеха не имело, и теперь войскам отдан приказ вступить в пределы Турции73.
Предвестником войны «была необычайно красивая комета 1876 года и целый ряд необычайно красивых северных сияний, которыми мы любовались целую зиму. В этом огненном ночном блеске и в сиянии яркой хвостатой звезды было что-то стихийное и зловещее»74. Впрочем, кажется, никто не хотел загадывать наперед. Все верили в силу русского оружия, в неотвратимость победы и жаждали отмщения за Крым 1855 года. «Всех генералов мы знали не только по имени и отчеству, но и в лицо, так как портреты их были и в календарях, на лубочных картинах и даже на шоколадных конфектах»75. На Рождество мальчикам в качестве желанного подарка дарили полки игрушечных солдат, — турок и русских, — и дети целыми днями играли ими в войну. «Каждый член общества призван делать свое, свойственное ему дело. <...> И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушное и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы»76.
Строго говоря, война с Турцией Александру II была не нужна. Слишком много проблем возникало в связи с вступлением России в открытое противостояние, слишком велики были риски. Нет, о поражении, как уже было сказано выше, никто не думал. Именно победа пугала больше всего, потому что вела к столкновению с гораздо более искушенным и оснащенным противником. Однако выбора у Александра не было никакого: глас народа — глас Божий. А народ требовал живого участия Империи, и промедление было смерти подобно.
События на Балканах вызвали в России невиданный со времен Отечественной войны 1812 г. общественный подъем. Многие тысячи добровольцев ехали воевать за братьев-славян. Русские офицеры и генералы увольнялись из армии и отправлялись в Сербию. Генерал М.Г. Черняев77 лично возглавил сербскую армию. По донесению в III Отделение начальника Санкт-Петербургского жандармского управления Н.С. Бирина78, «крестьяне считают Черняева ниспосланным богом на защиту крестьянства, и их вера так велика в него, что он непременно прогонит турок из Европы и восстановит православную веру на всем Балканском полуострове...»79. В письме М.Г. Черняеву И.С. Аксаков писал: «Не забывайте, что Вы теперь самое народное имя в России, что на всем ее пространстве поются молебны с многолетием «христолюбивому и братолюбивому вождю славянского воинства, рабу божию Михаилу»»80.
Всё это нервировало Александра II, и летом 1876 года, — по сути, вынужденно, — он начинает переговоры с австрийцами об их нейтралитете в будущем конфликте. Этим император пытается, по крайней мере, избежать ошибки Крымской войны, когда отсутствие нейтралитета Вены не позволило России воевать на Балканах. «Как мало занимало меня сербское сумасшествие и как я был равнодушен к нему, — писал Лев Николаевич А.А. Толстой, — так много занимает меня теперь настоящая война и сильно трогает меня»81. Примерно тогда же С.А. Толстая сообщит Т.А. Кузминской: «У нас теперь везде только и мыслей, только и интересов у всех, что война и война... Левочка странно относился к сербской войне; он почему-то смотрел не так, как все, а с своей, личной, отчасти религиозном точки зрения; теперь он говорит, что воина настоящая и трогает его»82.
Война будет выиграна русской армией быстро (быстрее любой другой в XIX веке). Однако доблесть на полях сражений не отразится на фактических выгодах в результате победы. Государствам Балкан будет дарована независимость, но с хаотично нарезанными границами и так и неликвидированным присутствием Турции на европейском континенте, что станет миной замедленного действия, приведет Россию к конфликту с Австро-Венгрией и неизбежному участию в Первой мировой войне, обернувшейся национальной катастрофой.
«И в дурном и в хорошем расположении духа мысль о войне застилает для меня всё, — писал Толстой Страхову. — Не война самая, но вопрос о нашей несостоятельности, который вот-вот должен решиться, и о причинах этой несостоятельности, которые мне всё становятся яснее и яснее... Мне кажется, что мы находимся на краю большого переворота...»83
В подтверждение догадки Толстого 24 января 1878 года в Петербурге прогремят револьверные выстрелы Веры Засулич84, совершившей показательное покушение на жизнь московского обер-полицеймейстера Ф.Ф. Трепова85 в отместку за сечение розгами революционера-народника А.П. Боголюбова86. На допросе Засулич объяснит, что не имела целью убить Трепова; своим выстрелом ей хотелось обратить внимание общества на гнусную расправу полицеймейстера с находившимся в его власти политическим арестованным87. 31 марта состоится суд с участием присяжных заседателей под председательством А.Ф. Кони88. На вопрос о виновности Засулич присяжные ответят «не виновна», и суд вынесет ей оправдательный приговор. Судебное оправдание Засулич вызовет бурное одобрение со стороны либералов и столь же бурное осуждение консерваторов, тем самым расколов общество.
Присутствовавший на том суде постоянный собеседник и респондент Толстого Н.Н. Страхов в своем письме так изложит впечатления от увиденного: «Эта комедия человеческого правосудия очень взволновала меня. Судьи, очевидно, не имели в себе никаких качеств, по которым заслуживали бы звания судей, и не имели в своих умах ни малейшего принципа, по которому могли бы совершать суд... С нею [Засулич] обращались почтительно, все дело вели к ее оправданию и оправдали с восторгом невообразимым. Все это мне показалось кощунством над самыми святыми вещами»89.
Иначе оценит судебный процесс Толстой. «Засуличевское дело не шутка, — напишет он Страхову. — Это бессмыслица, дурь, нашедшая на людей недаром. Это первые члены из ряда, еще нам непонятного; но это дело важное... <...> это похоже на предвозвестие революции»90.
Толстой будет поражен как фактом покушения, так и еще более — судом и оправданием террористки. В письме к А.А. Толстой он выскажет мнение о том, что судьи оправдали Засулич лишь потому, что «для них вопрос был не в том, кто прав, а кто победит»91.
«Наконец, я уяснил себе ту бестолковую радость, которая овладела всем городом, — в каком-то смысле согласится с Толстым Страхов, — юристы и газетчики в восторге потому, что Засулич для них героиня... Большая же часть простых людей просто радуются, что жестокому начальству сделан такой удар»92.
И уже не будет ничего удивительного в том, что за выстрелом Засулич последует целый ряд новых террористических актов. 23 февраля 1878 года Валериан Осинский93 вместе с двумя сообщниками стреляет в товарища прокурора Киевской судебной палаты М.М. Котляревского94. В ночь на 25 мая 1878 года там же в Киеве Григорий Попко95 смертельно ранит жандармского ротмистра Г.Э. Гейкинга96, ударив его кинжалом в спину. Скрываясь от погони, Попко убьет из револьвера вставшего на его пути крестьянина и ранит городового. 4 августа 1878 года средь бела дня на Михайловской площади в Петербурге будет заколот кинжалом шеф жандармов генерал-адъютант Н.В. Мезенцов97. Убийство совершит С.М. Кравчинский98 (литературный псевдоним — С. Степняк) в ответ на казнь революционера-народника И.М. Ковальского99, который лишь по случайному стечению обстоятельств будет застрелен 2 августа 1878 года в Одессе при оказании вооруженного сопротивления.
Убийство начальника III Отделения станет открытым вызовом власти, демонстративным актом ее дискредитации: спецслужба империи настолько слаба, что не в состоянии защитить даже своего собственного руководителя. Как напишет в воспоминаниях князь В.П. Мещерский100, «убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцева, совершенное с такою дерзостью и при том с исчезновением даже следа убийц, повергло в новый ужас правительственные сферы, обнаружив с большею еще ясностью, с одной стороны, силу ассоциации крамолы и слабость противодействия со стороны правительства... Для всех было очевидно, что если шеф жандармов мог быть убит в центре города во время прогулки, то, значит, <...> в самой петербургской полиции ничего не было подготовлено к борьбе с преступными замыслами крамольников»101. Современники верно оценят длинный список адресатов этого террористического акта. «В кого направили они смертельный удар свой? — задаст вопрос либеральная газета «Голос» в статье, посвященной этому событию. — В ближайшего советника Государя Императора, в лицо, облеченное высочайшим доверием, в человека, прямой и честный характер которого снискал ему глубокое уважение всех, его знавших и в Крыму под градом вражеских пуль, и в Варшаве... и в Петербурге, в совете, вершащем судьбы всей России. Везде и всегда он пользовался любовью, — его, русского душою и сердцем, любили даже в Царстве Польском...»102.
«Когда молодежь обратилась к народу с мирной пропагандой, ее встретили массовые аресты, ссылка, каторга и центральные тюрьмы, — много лет спустя ответит князю Мещерскому ученица теоретика анархизма М.Н. Бакунина103 террористка В.Н. Фигнер104, — когда, возмущенная насилием, она наказала нескольких слуг правительства, оно ответило генерал-губернаторствами и казнями. С половины 1878 по 1879 гг. Россия увидела 18 смертных казней над политическими преступниками. Государственная машина является при таких условиях настоящим Молохом, которому приносятся в жертву и экономическое благосостояние народных масс, и все права человека и гражданина. Этому-то владыке русской жизни — государственной власти, опирающейся на несметное войско и всевластную администрацию, объявила войну революционная фракция «Народной Воли», назвав правительство, в его современной организации, главнейшим врагом народа во всех сферах его жизни. Этот тезис и его следствия: политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил, как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом, — все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. Эти положения подрывали прежние революционные взгляды, колебали социалистические и федералистические традиции организации и нарушали всецело ту революционную рутину, которая уже успела установиться за истекшее десятилетие»105.
Толстой не может не видеть того, на что то ли по недомыслию, то ли по малодушию закрывает глаза Страхов: «Озлобление друг на друга двух крайних партий, — пишет Лев Николаевич А.А. Толстой, — дошло до зверства. Для Майделя106 и других все эти Боголюбовы и Засуличи такая дрянь, что он не видит в них людей и не может жалеть их; для Засулич же Трепов и другие — злые животные, которых можно и должно убивать, как собак. <...> Все это, мне кажется, предвещает много несчастий и много греха. А в том и другом лагере люди, и люди хорошие». Не примыкая ни к одному из противоборствующих лагерей, он ставит, по сути, главный вопрос: «Неужели не может быть таких условий, в которых они перестали бы быть зверями и стали бы опять людьми?..»
«Дай бог, чтобы я ошибался, но мне кажется, — закончит он свое письмо, — что все вопросы восточные и все славяне и Константинополи пустяки в сравнении с этим. И с тех пор как я прочел про этот суд и про всю эту кутерьму, она не выходит у меня из головы»107.
Примечания
1. Из письма Ф.М. Достоевского — А.Н. Майкову от 16 (28) августа 1867 г. // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972—1990. Т. 28. Ч. 2. С. 206. См. Зимние заметки о летних впечатлениях // ПСС. Т. 5. С. 46—98.
2. Достоевский по состоянию здоровья будет находиться за границей с 1867 по 1871 гг.
3. Из письма Ф.М. Достоевского — А.Н. Майкову от 16 (28) августа 1867 г. // ПСС. Т. 28. Ч. 2. С. 206.
4. Из письма Ф.М. Достоевского — А.Н. Майкову от 31 декабря 1867 г. (12 января 1868 г.) // Там же. С. 240—241.
5. Из письма Ф.М. Достоевского — С.А. Ивановой от 1 (13) января 1868 г. // Там же. С. 251.
6. Из архива Ф.М. Достоевского: Идиот. Неизданные материалы. М.—Л., 1931. С. 96—168.
7. Эвдемонизм — этическое направление, признающее критерием нравственности и основой поведения человека его стремление к достижению счастья, как наивысшего блага.
8. Достоевский Ф.М. Зимние заметки о летних впечатлениях // ПСС. Т. 5. С. 79.
9. Достоевский Ф.М. Идиот. Рукописные редакции // ПСС. Т. 9. С. 348—349. Примечания.
10. Возможное влияние педагогических принципов Л.Н. Толстого на изображение «системы» учительства Л.Н. Мышкина отмечала Д.Л. Соркина; см. ее статью «Замысел и его осуществление» // «Ученые записки Томского гос. университета», 1965, № 50. С. 33—44.
11. См. Достоевский Ф.М. Идиот. Рукописные редакции // ПСС. Т. 9. С. 364—365. Примечания.
12. Борисов Иван Петрович (1832—1871) — бывший офицер, страстный охотник.
13. Из письма Л.Н. Толстого — И.П. Борисову от 20 декабря 1859 г. // ПСС. Т. 60. С. 318—319.
14. Дружинин Александр Васильевич (1824—1864) — русский писатель, литературный критик, переводчик Байрона и Шекспира; инициатор создания Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным.
15. Из письма Л.Н. Толстого — А.В. Дружинину от 20 декабря 1859 г. // ПСС. Т. 60. С. 317—318.
16. Чичерин Борис Николаевич (1828—1904) — выдающийся русский ученый, виднейший представитель государственной школы в русской историографии, создатель теории «закрепощения и раскрепощения сословий», профессор права Московского университета, почетный член Петербургской Академии наук. Видный общественно-политический деятель (в 1882—1883 гг. — Московский городской голова), активный участник земского движения, основатель и теоретик русского либерализма.
17. Фет Афанасий Афанасьевич (первые 14 и последние 19 лет жизни официально носил фамилию Шенши́н; 1820—1892) — русский поэт-лирик и переводчик, мемуарист, член-корреспондент Петербургской Академии Наук.
18. Из письма Л.Н. Толстого — А.А. Фету от 23 февраля 1860 г. // ПСС. Т. 60. С. 325.
19. См. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом ученика яснополянской школы Василия Степановича Морозова. М., 1917. — 136 с.
20. Толстой Л.Н. О свободном возникновении и развитии школ в народе // ПСС. Т. 8. С. 171.
21. Там же. С. 173.
22. Толстой Л.Н. Яснополянская школа за ноябрь и декабрь 1861 г. // ПСС. Т. 4. С. 239.
23. Ковалевский Егор Петрович (1809, по др. сведениям, 1811—1868) — российский путешественник, писатель, дипломат, востоковед, почётный член Петербургской Академии наук (1857), первый председатель Литературного фонда (с 1859). Знаком с Толстым по Севастополю.
24. Ковалевский Евграф Петрович (1790—1867) — русский государственный деятель; горный инженер, директор Горного корпуса, затем с 1830 по 1836 год — Томский губернатор и главный начальник Колыванских и Алтайских заводов, сенатор; с 1856 года — попечитель Московского учебного округа. С 1858 по 1861 год — министр народного просвещения.
25. Из письма Л.Н. Толстого — Е.П. Ковалевскому от 12 марта 1860 г. // ПСС. Т. 60. С. 328—329.
26. Достоевский Ф.М. Идиот. Рукописные редакции // ПСС. Т. 9. С. 365. Примечания.
27. Достоевский Ф.М. Записная книжка II, 1863—1864 // ЛН. Т. 83. Неизданный Достоевский. М., 1971. С. 174.
28. Бицилли П.М. К вопросу о внутренней форме романа Достоевского. «Годишник на Софийския университет». Историко-филологически факултет, т. XLII. 1945—1946. София, 1946. С. 40.
29. Из письма Л.Н. Толстого — Е.П. Ковалевскому от 12 марта 1860 г. // ПСС. Т. 60. С. 329—330.
30. Там же. С. 331.
31. Толстой Л.Н. Воспитание и образование. Педагогические статьи 1860—1863 // ПСС. Т. 8. С. 243.
32. Елизавета Андреевна Берс (1843—1919), Софья Андреевна Берс и Татьяна Андреевна Берс (1846—1925). Именно сестры Татьяна и Софья стали прототипами Наташи Ростовой. Как говорил сам Толстой: «Я взял Таню, перетолок ее с Соней, и вышла Наташа» // Бирюков П.И. Лев Николаевич Толстой. Биография. Книга I. Т. 2. С. 297.
33. Берс Андрей Евстафьевич (1808—1868) — врач дирекции Императорских московских театров, придворный гоф-медик; действительный статский советник; занимал квартиру в Кремле.
34. Толстой Л.Н. Дневник. Запись от 24 сентября 1862 г. // ПСС. Т. 48. С. 46. См. также Толстая С.А. Женитьба Л.Н. Толстого // Дневники Софьи Андреевны Толстой: В 3 т. М., 1928. Т. I. С. 25—27.
35. Гоголь Н.В. Женитьба // Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: В 23 т. М., 2003—... Т. 4. С. 313.
36. Толстой Л.Н. Дневник. Запись от 25 сентября 1862 г. // ПСС. Т. 48. С. 46.
37. Кузминская Т.А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. М., 1925. С. 147.
38. Толстой Л.Н. Дневник. Запись от 15 октября 1862 г. // ПСС. Т. 48. С. 47.
39. См. письмо Л.Н. Толстого — С.Н. Толстому от 18 октября 1862 г. // ПСС. Т. 60. С. 455—456.
40. Толстой Л.Н. Дневник, 30 декабря 1862 г. // ПСС. Т. 48. С. 48.
41. Гусев Н. Н. Л.Н. Толстой. Материалы к биографии. Кн. II: 1855—1869. С. 313.
42. Толстой Л.Н. Записка о дворянстве // ПСС. Т. 5. С. 266—270. В Дневнике Толстого названа «Запиской о дворянском вопросе».
43. Там же. С. 267—268.
44. Там же. С. 267.
45. Там же. С. 268.
46. Там же. С. 270.
47. Толстой Л.Н. Война и мир // ПСС. Т. 12. С. 341.
48. Жиркевич Александр Владимирович (1857—1927) — русский поэт, прозаик, публицист, военный юрист, коллекционер, общественный деятель.
49. Марков Евгений Львович (1835—1903) — русский писатель-путешественник, литературный критик, этнограф, выдающийся крымовед. Директор училищ Таврической губернии.
50. Ясинский Иероним Иеронимович (псевдоним Максим Белинский; 1850—1931) — русский писатель, журналист, поэт, литературный критик и переводчик, драматург, издатель, мемуарист.
51. Встречи с Толстым: Из дневника А.В. Жиркевича // ЛН. Т. 37—38: Толстой, II. С. 421.
52. Формально Крымская война была проиграна Россией уже после смерти Николая I — при Александре II.
53. Шкловский В.Б. Лев Толстой. С. 252—253.
54. Толстой Л.Н. Декабристы. Произведения 1863, 1870, 1872—1879, 1884 // ПСС. Т. 17. С. 7.
55. Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. Документальная публикация. М., 1997. С. 244—246.
56. Дело (1862-го года 1-й экспедиции № 230) III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии О Графе Льве Толстом. СПб., 1906. — 74 с.
57. Шкловский В.Б. Лев Толстой. С. 254.
58. Гусев Н. Н. Л.Н. Толстой. Материалы к биографии. Кн. III: 1870—1881. М., 1963. С. 128.
59. Справедливости ради, история петровских заимствований была далеко не первой, как и не последней в многовековой истории России. Согласно Повести временных лет: «В год 6370 [862 современного летоисчисления]... Изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица и стали воевать сами с собой. И сказали они себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются свей (шведы), а иные норманы и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами»». Повесть временных лет. Перевод Д.С. Лихачева и Б.А. Романова // Литературные памятники / Повесть временных лет: В 2 ч. М.—Л., 1950. Ч. 1. С. 214.
60. Берс С.А. Воспоминания о Л.Н. Толстом. Смоленск, 1894. С. 45—46.
61. Иоганн Георг Корб (1672—1741) — австрийский дипломат, государственный деятель герцогства Пфальц-Зульцбах, автор записок о России, канцлер.
62. Толстой Л.Н. Материалы к роману времен Петра I // ПСС. Т. 17. С. 430.
63. Из письма Л.Н. Толстого — В.Г. Черткову от 7 ноября 1884 г. // ПСС. Т. 85. С. 114.
64. Толстой начал писать роман «Анна Каренина» 18 марта 1873 г. В письме к Н.И. Страхову от 25 марта 1873 г. он писал, что толчком к этому послужило чтение незавершенного отрывка Пушкина «Гости съезжались на дачу» (Пушкин А.С. Сочинения: В 7 т. СПб., 1855—1857. Т. 5. С. 502—506). См. ПСС. Т. 62. С. 16.
65. Речь идет о Т.А. Ёргольской. Это та самая «добрая тетушка моя, чистейшее существо, с которой я жил, всегда говорила мне, что она ничего не желала бы так для меня, как того, чтоб я имел связь с замужнею женщиной: «Rien ne forme un jeune homme comme une liaison avec unt femme comme il faut» («Ничто так не образует молодого человека, как связь с порядочной женщиной (фр.)); еще другого счастия она желала мне — того, чтоб я был адъютантом, и лучше всего у государя; и самого большого счастья — того, чтоб я женился на очень богатой девушке и чтоб у меня, вследствие этой женитьбы, было как можно больше рабов». Толстой Л.Н. Исповедь. Вступление к ненапечатанному сочинению // ПСС. Т. 23. С. 491.
66. Толстая С.А. Дневники: В 2-х томах. М., 1978. Т. 1. С. 500—501.
67. Кузминская Татьяна Андреевна (1846—1925) — русская писательница, мемуаристка. Сестра С.А. Толстой.
68. Из письма С.А. Толстой — Т.А. Кузминской от 19 или 20 марта 1873 г. / Архив Т.А. Кузминской в Государственном Толстовском музее // Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого: В 2 кн., 4 т. Кн. I. Т. 2. С. 382.
69. Булгаков Ф.И. Гр. Л.Н. Толстой и критика его произведений — русская и иностранная. СПб., 1899. С. 86.
70. Княжна Волконская Мария Николаевна (в браке графиня Толстая; 1790—1830) — мать Л.Н. Толстого.
71. Воспоминания Ю.М. Огаревой // «Голос минувшего», 1914, № 11. С. 113.
72. Толстой Л.Н. Анна Каренина // ПСС. Т. 19. С. 392.
73. Действительными мотивами войны с Турцией было стремление правительства Александра II восстановить свое политическое влияние на Балканах, подорванное в результате Крымской войны, а также надежда путем новой победоносной войны поднять свой престиж на международной арене и разрядить напряженную политическую обстановку внутри страны.
74. Толстой И.Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 109.
75. Там же.
76. Толстой Л.Н. Анна Каренина // ПСС. Т. 19. С. 391.
77. Черняев Михаил Григорьевич (1828—1898) — русский генерал-лейтенант, туркестанский генерал-губернатор, главнокомандующий сербской армией (моравским корпусом сербской армии), политический деятель. Начал и завершил длившийся два десятилетия период завоевания и освоения Туркестана. Среди военных успехов Черняева — взятие самого большого города Средней Азии — Ташкента, ставшего впоследствии столицей Русского Туркестана, за что уволен от службы (взял Ташкент без разрешения начальства). Пиком его известности стала деятельность на посту главнокомандующего армией Сербии в 1876 г., когда имя Черняева было своеобразным символом славянского братства и единства.
78. Бирин Николай Степанович (1827—1881) — участник Крымской войны, полковник жандармерии, дворянин.
79. Освобождение Болгарии от турецкого ига: В 3 т. М., 1961—1967. Т. 1. С. 464.
80. Там же. С. 386.
81. Из письма Л.Н. Толстого — А.А. Толстой от 15 апреля 1877 г. // ПСС. Т. 62. С. 322.
82. Толстой Л.Н. ПСС. Т. 17. С. 727. Примечания.
83. Из письма Л.Н. Толстого — Н.Н. Страхову от 11 августа 1878 г. // ПСС. Т. 62. С. 334, 335. До покушения народовольцев на Александра II 1 марта 1881 года остается менее 3 лет.
84. Засулич Вера Ивановна (партийные и литературные псевдонимы Велика, Велика Дмитриевна, Вера Ивановна, Иванов В., Карелин Н., Старшая сестра, Тётка, В. И. и др.; 1849—1919) — деятельница российского и международного социалистического движения, писательница. Вначале народница-террористка, затем одна из первых российских социал-демократов.
85. Трепов Фёдор Фёдорович (1809 или 1812—1889) — русский государственный и военный деятель, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Особо отличился при подавлении польского восстания 1863—1864 гг. Помимо Москвы, занимал должность санкт-петербургского градоначальника.
86. Емельянов Архип Петрович (псевдоним Боголюбов Алексей Степанович; 1854-после 1887) — народник, участник «хождения в народ», член организации «Земля и воля», приговоренный к 15 годам каторги за участие в демонстрации молодежи 6 декабря 1876 г. на Казанской площади в Петербурге. Во время отбывания каторжных работ в харьковской тюрьме сошел с ума и был переведен в Казанскую психиатрическую больницу; дальнейшая судьба в точности не известна.
87. Приказ обер-полицмейстера был прямым нарушением закона о запрете телесных наказаний, подписанный Александром II 17 (29) апреля 1863 г.
88. Кони Анатолий Фёдорович (1844—1927) — выдающийся русский юрист, судья, государственный и общественный деятель, литератор, судебный оратор, действительный тайный советник, член Государственного совета Российской империи (1907—1917). Почётный академик Санкт-Петербургской академии наук по разряду изящной словесности, доктор уголовного права Харьковского университета, профессор Петроградского университета.
89. Из письма Н.Н. Страхова — Л.Н. Толстому от 2 апреля 1878 г. // Толстовскій Музей. Томъ II. Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховымъ 1870—1894. СПб., 1914. С. 157—158.
90. Из письма Л.Н. Толстого — Н.Н. Страхову от 8 апреля 1878 г. // ПСС. Т. 62. С. 411.
91. Из письма Л.Н. Толстого — А.А. Толстой от 6 апреля 1878 г. // ПСС. Т. 62. С. 409.
92. Из письма Н.Н. Страхова — Л.Н. Толстому от 9 апреля 1878 г. // Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховымъ. С. 160.
93. Осинский Валериан Андреевич (1852—1879) — сын генерала, русский революционер, народник, бывший студент Петербургского института путей сообщения. Один из организаторов «Земли и Воли», возглавил Южный Исполнительный комитет. Был организатором ряда террористических актов против товарища прокурора Киевской судебной палаты М.М. Котляревского и жандармского штабс-ротмистра барона Г.Э. Гейкинга.
94. Котляревский Михаил Михайлович (1844-после 1917) — товарищ прокурора Киевской судебной палаты, на момент покушения группы террориста Осинского титулярный советник.
95. Попко Григорий Анфимович (1852—1885) — сын священника, революционер-народник, член организации Земля и воля, террорист. Учился в Ставропольской духовной семинарии, затем в Петровско-Разумовской академии в Москве и в Новороссийском университете на юридическом факультете.
96. Фон Гейкинг Густав Эдуардович (1835—1878) — адъютант Киевского губернского жандармского управления, штабс-ротмистр Отдельного корпуса жандармов, барон (с 1875).
97. Мезенцов Николай Владимирович (1827—1878) — генерал-лейтенант, генерал-адъютант, шеф жандармов и глава Третьего отделения (с 1876 года). Из дворянского рода Мезенцовых — младший сын В.П. Мезенцова и графини В.Н. Зубовой, дочери цареубийцы графа Н.А. Зубова и внучки генералиссимуса А.В. Суворова. Участник Крымской войны 1853—1856 годов и непосредственно обороны Севастополя. Участвовал в форсировании Дуная у Браилова и осаде Силистрии в ходе Дунайской кампании 1854 года.
98. Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович (наст. фамилия Кравчинский, псевд. С. Степняк; 1851—1895) — выходец из дворян, революционер-народник, после убийства Н.В. Мезенцова бежал за границу. Находясь в эмиграции, продолжил активную организаторскую, агитационную, пропагандистскую деятельность против царского правительства Российской империи. Занимался публицистической и журналистской деятельностью, писатель и переводчик.
99. Ковальский Иван Мартынович (1850—1878) — сын сельского священника, российский революционер-народник. Воспитывался в дворянском училище, в гимназии и в Подольской духовной семинарии. Студент Новороссийского университета. Участник «хождения в народ».
100. Мещерский Владимир Петрович (1839—1914) — русский писатель и публицист крайне правых взглядов, издатель-редактор журнала «Гражданин» (с 1 октября 1887 года — газеты). Действительный статский советник в звании камергера.
101. Глинский Б.Б. Революционный период русской истории (1861—1881 гг.): исторические очерки. СПб., 1913. С. 249—250.
102. «Голос», 1878, 5 августа.
103. Бакунин Михаил Александрович (1814—1876) — русский мыслитель и революционер, один из теоретиков анархизма, народничества. Стоит у истоков социального анархизма. Некоторыми называется одним из основоположников национал-анархизма.
104. Фигнер Вера Николаевна (1852—1942) — русская революционерка, террористка, член Исполнительного комитета «Народной воли», позднее эсерка. После Февральской революции — председатель Комитета помощи освобождённым каторжанам и ссыльным, член кадетской партии, кандидат от неё в Учредительное собрание. Октябрьскую революцию не приняла, была верна своим правонародническим и демократическим взглядам, но осталась жить в России.
105. Фигнер В.Н. Запечатленный труд. М., 1921. Ч. 1. С. 140—141.
106. Майдель Егор Иванович (Георг-Бенедикт; 1817—1881) — барон, русский генерал от инфантерии, герой Кавказской и Крымской войн. В 1876 г. Майдель был пожалован в генерал-адъютанты и назначен комендантом Санкт-Петербургской крепости и членом Военного совета, в каковой должности и скончался.
107. Из письма Л.Н. Толстого — А.А. Толстой от 6 апреля 1878 г. // ПСС. Т. 62. С. 409.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |