Глава IV

В Прощеное воскресенье Владимир Иванович разродится по обыкновению длинным письмом. Сперва он будет жаловаться на жизнь: «Я тебя забыл... немножко. А ты меня — совсем. До третьего дня я о тебе почти ничего не слышал. Такая моя доля. Все друг с другом видаются, разговаривают о чем хотят. А я начинаю репетицию в 12 час[ов], когда все сходятся, и кончаю в 4, когда все спешат домой. А вечером меня теребят декорации, бутафория, звуковые и световые эффекты и недовольные актеры». Потом вспомнит о здоровье самого Чехова: «Твоя жена мужественно тоскует. И говорит, что тебе нет надобности жить всю зиму в Ялте. В самом деле, неужели нельзя жить под Москвой, в местности сухой и безветренной? Кого об этом надо спрашивать? Какому врачу ты очень веришь? Остроумову? Я с удовольствием принял бы участие в этих переговорах, так как и мое сердце щемит при мысли о твоем одиночестве в течение 4 месяцев. <...> Надо что-нибудь сделать. Разумеется, без малейшей опасности для здоровья. Ты позволяешь мне говорить об этом? или нет?» Впрочем, у этой заботы есть вполне конкретное основание: «Может быть, ты и работал бы продуктивнее при таких условиях. Как идет теперь твоя работа? Пишется или нет? Ужасно надо твою пьесу! Не только театру, но и вообще литературе. Горький — Горьким, но слишком много Горькиады вредно». Записывая Горького в новаторы, Немирович автоматически ставит Чехова в положение ретрограда, впрочем, как и себя: «Может быть, я не в силах угнаться за этим движением, стар уже, хотя очень оберегаю себя от консерватизма, и вот письмо Толстой возбудило во мне такое негодование, какого я давно не испытывал, едва удержался, чтоб не выступить против нее печатно, — и при всем том чувствую тоскливое тяготение к близким моей душе мелодиям твоего пера. Кончатся твои песни, и — мне кажется — окончится моя литературно-душевная жизнь». При этом Чехову безоговорочно отводится роль писателя ушедшего века, где-то по соседству с классиками: «Я пишу выспренно, но ты знаешь, что это очень искренно. И поэтому, вероятно, никогда раньше меня не тянуло так к Тургеневу, как теперь. И в направлении репертуара мне хочется больше равновесия в этом смысле». Стариковский рецепт Немировича прост: «Подберись, пожалуйста. Употреби все приемы личной психологии, какие тебе известны, чтобы подтянуться, и напиши пьесу с твоим чудесным поэтическим талантом. Пускай мы будем стары, но не будем отказываться от того, что утоляет наши души. Мне кажется, что ты иногда думаешь про себя потихоньку, что ты уже не нужен. Поверь мне, поверь хорошенько, что это большая ошибка. Есть целое поколение моложе нас, не говоря уже о людях нашей генерации, которым чрезвычайно необходимы твои новые вещи. И я бы так хотел вдохнуть в тебя эту уверенность! Надеюсь, ты не подозреваешь во мне репертуарной хитрости. Да если бы и так! Ты нужен во всяком случае. Какое это будет радостное событие — твоя пьеса, хотя бы это был простой перепев старых мотивов. Весь театр, увлеченный одно время Горьким, точно ждет теперь освежения от тебя же». Помимо прочего, Немировича также беспокоит нездоровая атмосфера назревающего раскола, постепенно складывающаяся внутри театра. В чем — в чем, а в плетении интриг Владимиру Ивановичу и в самом деле нет равных: «В товарищеском смысле в нашей театральной жизни намечается какая-то трещина, как бывает в стене, требующей некоторого ремонта. По одну сторону этой трещины вижу Морозова и Желябужскую и чувствую, что там окажутся любители покоя около капитала, вроде Самаровой, например. По другую сторону ясно группируются Алексеев с женой, я, твоя жена, Вишневский. Может быть, здесь Лужский¹. Менее вероятно — Москвин. Где Качалов — не знаю. А трещина медленно, но растет». При этом о себе в сравнении с другими Владимир Иванович чрезвычайно высокого мнения, что, собственно, и не скрывает: «Когда я был в Петербурге, там справлялся юбилей Тихонова Владимира. Но я не пошел, предпочел обедать один. Смешной это юбилей. Суворины отец и сын² очень ухаживали за мной в надежде сдать нам театр за то, что Горький даст им на будущую зиму «На дне». Но вчера я получил от Горького телеграмму: «Никакие соглашения между мною и Сувориным невозможны». Воздух около Суворина действительно пакостный. И какой это плохой театр! В тот же вечер я был на бенефисе Потоцкой³. И Александринский театр тоже очень плохой театр. В который раз я убеждаюсь, что единственный театр, где можно работать, сохраняя деликатность и порядочность отношений, — это наш. Единственный в мире, несмотря даже на эти противные «трещины»». По мысли Немировича только тройственный союз, который в мечтах выстраивает Владимир Иванович, является залогом процветания МХТ: «И чем больше я ссорюсь с Алексеевым, тем больше сближаюсь с ним, потому что нас соединяет хорошая, здоровая любовь к самому делу. Верю во все прекрасное, пока это так. Ты третье звено (фу, как я сегодня выражаюсь!) этого театра, этой прекрасной жизни. Помогай же нам!»⁴

Через восемь месяцев Чехов ответит на бестактное письмо Немировича во всех отношениях новаторской пьесой. Чуть раньше в письме к Лилиной «Чехов с иронической жесткостью»⁵ предскажет отнюдь не сладостную реакцию Немировича свое новое детище. Впрочем, пока — на излете зимы — все ограничится заглавием.

Уже по привычке он оставит без ответа очередное (которое по счету!) письмо Немировича⁶: «Сдавши «Столпы»⁷, — которые, кстати сказать, идут до сих пор «с аншлагом» и имеют «почтенный» успех⁸, — я ездил в Петербург. Там возился в очень несимпатичной компании суворинцев... Да, вот замкнулись мы в свой круг, в настоящем искусстве, и в художественных исканиях находим непрерывный запас хороших душевных движений, никого не видим, ни с кем не сталкиваемся, и как случится вот провести несколько часов с такими людьми, как суворинцы, точно тебя грязью обдаст и вонью... В этом смысле я дохожу до того, что мне доставляет какую-то радость покоя — провести иногда в театре совсем день без выезда. Т. е. приду, как всегда, в 11½ часов, а уйду в 12½ ночи. Тут же (в уборной Вишневского) и отдохну, сюда же потребую и поесть чего-нибудь. Я хочу сказать, что решительно никого и ничего не хочется больше видеть. Скажу тебе по секрету, что единственное развлечение я нахожу еще в азартной карточной игре, и то очень не часто — раз-два в месяц. А больше и не хочется. Это по крайней мере тоже «вне людей». <...> Но будущий сезон меня пугает. Твоей пьесы все еще нет и ничего о ней не слышно. А между тем весь май мы должны ее репетировать, стало быть, к пасхе она должна быть у нас в руках. Без твоей пьесы нет будущего сезона! Ты, бедный, вероятно, до смерти соскучился. Ну, еще немного напряжения, — кончи пьесу, и приедешь сюда к концу апреля и отдохнешь от тоски, и весело тебе будет отдыхать, когда мы будем репетировать пьесу. Такими мыслями я всегда ободрял себя на работу, когда было скучно и работать не хотелось. И подбодришь, бывало, себя — и энергия является. Пишешь ли ты?»⁹.

Нет, он все еще не пишет, но занимается гораздо более важным делом — вычерчиванием связей, сверкой ансамблевого соотношения персонажей и исполнителей — актеров Художественного театра. Чехов напишет Книппер: «В «Вишневом саду» ты будешь Варвара Егоровна, или Варя, приемыш, 22 лет». На следующий день последует приписка: «Если пьеса у меня выйдет не такая, как я ее задумал, то стукни меня по лбу кулаком. У Станиславского роль комическая, у тебя тоже»¹⁰.

Алексеев весьма своеобразно охарактеризует творческий метод Чехова. По словам Константина Сергеевича, «ему представляется высокая, высокая скала, на вершине которой сидит Чехов. Внизу копошатся люди, людишки; он пристально, нагнувшись, их рассматривает. Увидал Епиходова — хвать! Поймал и поставил около себя; потом Фирса, Гаева, Лопахина, Раневскую и т. д. А затем расставит их, вдохнет в них жизнь, и они у него задвигаются, а он только следит, чтобы они не останавливались, не засыпали, главное — действовали»¹¹. М. Горький об тех же самых людишках с высоты птичьего полета устами персонажа пьесы «Дачники» (1904) скажет так:

«Маленькие, нудные людишки
Ходят по земле моей отчизны,
Ходят и — уныло ищут места,
Еде бы можно спрятаться от жизни.
Всё хотят дешевенького счастья,
Сытости, удобств и тишины,
Ходят и — всё жалуются, стонут,
Серенькие трусы и лгуны.
Маленькие, краденые мысли...
Модные, красивые словечки...
Ползают тихонько с краю жизни
Тусклые, как тени, человечки»¹².

Очевидно, в этой сугубо романтической (или соцреалистической) оценке чеховского метода работы, в этой запредельно вульгарной горьковщине нет и тысячной доли понимания того, что на самом деле стоит за драматургией Чехова.

В самом деле, как будто ничего не меняется. Но именно из этого самого ничего весны 1903 года Вишнёвый сад раз и навсегда войдет в жизнь Чеховых, словно фата-моргана, материализуясь, обретет покуда не проговоренный тайный смысл. Без разговоров о сказочном саде уже трудно представить себе каждое новое утро. Книппер ежедневно интересуется: «А как «Вишневый сад»? Зацветает? Чтобы в первом акте было такое настроение, как у меня в Мелихове, когда все цвело и когда было так удивительно хорошо на душе»¹³.

Вслед за ликами, один за другим персонажи обретают голоса, — записные книжки Чехова пестрят замечаниями, кусками будущих разговоров. К примеру, находим часть диалога из второго акта между Фирсом и Гаевым: «Фирс: перед несчастьем так гудело. Перед каким несчастьем? — Перед волей»¹⁴. В другой книжке имеется запись: «шкаф стоит в присутствии сто лет, что видно из бумаг; чиновники серьезно справляют ему юбилей»¹⁵. Здесь же фрагменты рассуждений Трофимова: «надо работать имея в виду только будущее»¹⁶, «интеллигенция никуда не годна, потому что много пьет чаю, много говорит, в комнате накурено, пустые бутылки». Возможно, основой реплики Раневской «скатерти пахнут мылом» служит запись: «В русских трактирах воняет чистыми скатертями»¹⁷. В записных книжках Чехова находим упоминания об имении, идущем с молотка¹⁸, о вилле близ Ментоны. Здесь же впервые зафиксировано будущее название пьесы¹⁹.

Впрочем, при детальной проработке персонажей, — и это вполне естественно, — вопросов гораздо больше, чем хочется. Чехов пишет супруге, собирающейся с театром на гастроли: «...на Фоминой я приеду в Москву, приеду до твоего возвращения из Петербурга, встречу тебя, встречу не на вокзале, а дома, побывавши в бане, пописавши пьесу. А пьеса, кстати сказать, мне не совсем удается. Одно главное действующее лицо еще недостаточно продумано и мешает; но к Пасхе, думаю, это лицо будет уже ясно и я буду свободен от затруднений»²⁰. Что это за лицо? По всей вероятности, речь идет о старухе-помещице, т. е. Раневской, которую Чехов со слов Немировича называл, помещицей из Монте-Карло²¹.

Тем не менее, на этапе, когда смысл работы в общих чертах уже ясен, очерчен круг лиц и определена форма, все эти затруднения и преграды уже не в состоянии нести системного характера, — вместе с пониманием приходит уверенность: ««Вишневый сад» будет, стараюсь сделать, чтобы было возможно меньше действующих лиц; этак интимнее»²².

Чехова ждут настоятельно. Предваряя дежурное напоминание о его неотменимых обязательствах перед театром, Немирович в который раз поделится некоторыми подробностями своей многотрудной внутренней литературно-художественной жизни: «Третьего дня играли «Трех сестер» после большого перерыва. Я должен был уехать председательствовать в Кружке (реферат об Андрееве). Но мне стоило больших трудов вырваться из ложи — так приятно, тепло, легко было смотреть на сцену. Сегодня Симов поставил написанную заново декорацию для 1-го действия «Дяди Вани». Декорация очаровательная. Тот легкий, прозрачный сад поздней осени и та тишина, когда от малейшего ветерка падают отсохшие листья и когда слышно, как сухой листок падает на землю. И вот опять на меня с такой силой пахнуло духом твоей поэзии, таким родственным моей душе и таким необходимым в жизни нашего театра. Пиши, Антон Павлович, пожалуйста. Пиши, пиши»²³.

В ответ Чехов пожалуется Книппер на мешающих ему посетителей: «Пьесу буду писать в Москве, здесь писать невозможно. Даже корректуру не дают читать»²⁴.

Он, правда, тут же и спросит: «Будет ли у вас актриса для роли пожилой дамы в «Вишневом саду»? Если нет, то пьесы не будет, не стану и писать ее»²⁵. И через четыре дня снова заведет старую пластинку: «Писать для вашего театра не очень хочется — главным образом по той причине, что у вас нет старухи. Станут навязывать старушечью роль, между тем для тебя есть другая роль, да ты уже играла старую даму в «Чайке»»²⁶.

Это похоже на забаву. Раскусив несерьезную природу чеховских недовольств, Книппер предпочитает либо подыгрывать супругу, либо вовсе оставлять его ворчание без комментария. На протяжении всей весны 1903 года она последовательно воплощает образ чуть взбалмошной легкомысленной особы, которой от мужа кроме него самого как бы ничего не надо, но страшно хочется быть в курсе. Чехов принимает условия игры, и на невинный вопрос Ольги Леонардовны: «А что «Вишневый сад» поделывает? Я из деликатности молчу и не спрашиваю, но жажду знать. Это не любопытство, во всяком случае, а чувство потоньше и поинтереснее»²⁷, он ответит: «...пьеса наклевывается помаленьку, только боюсь, тон мой вообще устарел, кажется»²⁸.

В конце февраля Книппер известит мужа: «Маша все время уговаривает брать квартиру в д. Коровина²⁹, несмотря на высоту. Я не знаю, что делать. У тебя была бы отдельная комната, для которой есть кресло, стул, ковер и две куклы с грибного рынка. Остальное заведем. Есть ванна, электричество»³⁰.

На следующий день московское благополучие распространится за пределы стен гипотетической квартиры: «У нас солнце, воздух чудесный, весна будет хорошая, т. к. весь снег, всю гадость уже свезли и на улицах чисто. Тебе скоро можно будет приехать». Разве что огорчает привычная чеховская обломовщина: «Ах, Антон, если бы сейчас была твоя пьеса! Отчего это так долго всегда! Сейчас надо бы приниматься, и чтоб весной ты уже видел репетиции. А то опять все отложено на неопределенный срок; я начну с тобой поступать более энергично. Так нельзя, дусик милый. Киснуть и квасить пьесу. Я уверена, что ты еще не сел. Тебе, верно, не нужны тишина и покой для писания. Надо, чтоб была толчея и суета кругом. Авось тогда ты засядешь. Ну, прости, только обидно, что так долго. Ждут, ждут без конца, и все только и слышишь кругом: ах, если бы сейчас была пьеса Чехова! Напишешь ее к весне и потом опять положишь киснуть на неопределенный срок. Как она тебе не надоест!»³¹

Дом, терзания супруги, театр и еще не написанная пьеса незаметно связываются общим разговором: «Голубчик мой, я как-то сурово писала тебе вчера, правда? Ты не сердишься? Я начинаю нервиться. Я не знаю, когда увижусь с тобой. Я ничего не знаю. Жизнь какая-то глупая, никак ее не устроишь. А хочется, чтоб все было хорошо. <...> Квартиру у Коровина думаем брать, только ты должен тогда скорее приехать. Я тебе буду ванночку делать и в постельку укладывать. И комната тебе там отдельная. Но лестница меня смущает, хотя... <...> Конст[антин] Серг[еевич] поднялся как-то духом, бодрый. Не дождется твоей пьесы. А чтоб ты не говорил, что написанное тобой старо и неинтересно, надо скорее это мне прочесть и убедить, что это хорошо, изящно и нужно. Понимаешь? А то ты там в одиночестве чего-чего не надумал. Со мной забудешь все, что выдумал за эту зиму. <...> Тебе, верно, странно думать, что где-то далеко есть у тебя мифическая жена, правда? Как это смешно»³².

Иногда в эпистолярном жанре случаются критические дни: «Я уже перестала понимать, о чем тебе писать, дорогой мой. Бессмысленно все как-то кажется. Надо вместе жить, вот и все. <...> Засел за пьесу наконец? Что ты делаешь целый день? Я бы на твоем месте писала целый день. <...> Ну, покойной ночи, мой милый, мой мифический муж»³³. Хоть дел невпроворот: «Сегодня выбирали обои для новой квартиры. 8-го, верно, будем переезжать»³⁴. А хочется пококетничать: «Ты еще не хочешь бросить такую жену, как я? Мне так совестно перед тобой — ты представить не можешь! Не называй меня никогда женой — слышишь? Выдумай другое слово, умоляю тебя»³⁵.

Кажется, Чехов с превеликим удовольствием пускается в объяснения относительно невозможности написания пьесы: «Говорят, что Горький приезжает скоро в Ялту, что для него готовят квартиру у Алексина³⁶. Едет сюда, по слухам, и Чириков. Вот, пожалуй, некогда будет писать пьесу. И твой любимчик Суворин приедет; этот как придет, так уж с утра до вечера сидит — изо дня в день»³⁷. Мало того, — из-за гостей, лезущих во все щели, не то, что пьесу, письма жене черкнуть некогда: «Милюся моя, только что собрался написать тебе, как пришла начальница, и не одна, а привела с собой учителя одного. Теперь сидят внизу и пьют чай, а я спешу написать тебе сии строки»³⁸. И тут же зовет супругу на читку несуществующей пьесы: «Дуся моя, жена моя, актрисуля, голубчик родной, не найдешь ли ты возможным приехать в Ялту на Страстной, а если поедете в Петербург, — то на Фоминой? Мы бы с тобой чудесно пожили, я бы поил тебя и кормил чудесно, дал бы тебе почитать «Вишневый сад», а потом вместе и покатили бы в Москву»³⁹.

Книппер не теряет тона: «Пьесу ты должен писать, несмотря на приезд именитых гостей. Ты должен писать, должен знать, что это нужно, что этого ждут, что это хорошо. Подбодрись, дусик милый, ведь ты же живой человек, а не сухарь, и я не люблю, когда ты себя сушишь. Ведь ты мягкий, изящный, тонкий, поэт настоящий, и ты должен давать это людям. Должен чувствовать, что это доставляет радость людям. Напрасно ты думаешь, что я что-либо говорю из деликатности. Я в этом смысле совсем не такая деликатная». Грядущее новоселье добавляет ей сил: «Сейчас была в новой квартире. Посылаю тебе план. Иметь понятие можешь о квартире. <...> Не унывай. Пиши пьесу, умоляю тебя. Я тебя всего ужасно понимаю и чувствую». Этого у Книппер не отнять: «Спальня у нас очаровательная будет в новой квартире — светлая, розовая. И весна к тому же. Неужели ты Пасху будешь в Ялте? Обнимаю тебя крепко и горячо. Приехал бы сюда кончать пьесу, а? Квартира хорошая, воздуху много будет, солнце. Подумай и отвечай скорее. Мы с тобой на Сухаревке купим стол хороший, старинный, еще кое-что, и будет кабинет»⁴⁰.

Через пару дней сказка станет былью: «Мы переехали, дусик дорогой, и довольны до бесконечности. Удивительная квартира — ты увидишь и будешь доволен. Много света и воздуха. Уютно, славно. Почти все уже устроено, кроме столовой. Посуда стоит так, т. к. шкаф Маша взяла себе и теперь надо покупать буфет. Попробую заказать столяру из простого дерева, авось дешевле выйдет. Если ты не захочешь покупать себе письм[енный] стол и диван, то можем взять у д. Карла, кот[орый] уезжает до ноября месяца в деревню. Это как ты захочешь. <...> Спальня — очарование. Тебе жить захочется». Теперь дело остается за малым: «А ты привози «Вишневый сад», при тебе за него примемся и тебя оживим всего»⁴¹.

Еще через два дня: «Посиживаешь ли в саду, и как двигается «Вишневый сад»? Скоро ли распустится вишня? Скоро ли зацветет вишневый сад?»⁴²

Несмотря на очевидный весенний аромат взаимной любви и нежности, цветение сада, как, впрочем, и приезд Чехова выглядит туманным облаком: «Родной мой, я сейчас уезжаю к Троице, в Черниговский скит; там Алексеевы. Приведу себя немного в порядок. Я в ужасном состоянии. Я ужасная свинья перед тобой. Какая я тебе жена? Раз приходится жить врозь. Я не смею называться твоей женой. Мне стыдно глядеть в глаза твоей матери. Так и можешь сказать ей. И не пишу я ей по той же причине. Раз я вышла замуж, надо забыть личную жизнь и быть только твоей женой. Я вообще ничего не знаю и не знаю, что делать. Мне хочется все бросить и уйти, чтоб меня никто не знал. Ты не думай, что это у меня настроение. Это всегда сосет и точит меня. Ну, а теперь проскочило. Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе, к такому человеку, как ты. Раз я на сцене, я должна была оставаться одинокой и не мучить никого. Прости меня, дорогой мой. Мне очень скверно. Сяду в вагон и буду реветь. Рада, что буду одна»⁴³.

Ответное письмо мужа призвано вернуть половине душевное равновесие: «Слезное письмо твое, в котором ты себя ругаешь перед отъездом к Черниговской, получил я утром, прочел — нет адреса! Готов уже был подать прошение о разводе, как в полдень получил телеграмму⁴⁴. <...> Не говори глупостей, ты нисколько не виновата, что не живешь со мной зимой. Напротив, мы с тобой очень порядочные супруги, если не мешаем друг другу заниматься делом. Ведь ты любишь театр? Если бы не любила, тогда бы другое дело. Ну, Христос с тобой. <...> Будь здорова, деточка»⁴⁵.

Но еще за день до того, как успокоительное чеховское послание будет отправлено в Москву, эмоциональное равновесие черниговской паломницы восстановится естественным образом: «Милый мой, я так была вчера полна тобой, так близко чувствовала тебя, твою душу, твое настроение, т. е. как будто бы ты был со мной, а не в Ялте. Милый, родной мой, когда же я наконец буду смотреть на тебя, говорить тебе, улыбаться тебе, целовать и ласкать тебя. Когда ты будешь весь мой?! Ты кроме меня ничего не должен будешь видеть — понимаешь? Я одна у тебя, и ты один у меня — больше ничего. <...> Антон, я хочу тебя»⁴⁶.

Не забывает супруга Чехова и о делах околотеатральных: «Читал, как Кугель⁴⁷ нас отделал? Мы друг друга лицемерами зовем теперь, или сигнализацией»⁴⁸.

Впрочем, чаще что околотеатральное, а что семейное понять трудно: «Иночка больше не столуется у нас. Буду обедать одна с твоим другом Вишневским. Ты писал Влад[имиру] Ивановичу о дейст[вующих] лицах в «Вишневом саду»⁴⁹. А мне ни полслова»⁵⁰.

...Почти невозможно: «Ты хочешь приехать раньше меня в Москву? Почему? Мне бы хотелось встретить тебя и водворить тебя. <...> Будь здоров, дорогой мой. Высиживай и выхаживай действующее лицо в «Вишневом саду»»⁵¹.

...А иногда и не предполагается: «В Петербурге кто-то распространил слух, что при нашем театре основывается библиотека из произведений литерат[урных] дам. Как это тебе понравится? И твоя подруга Чюмина⁵² прислала все свои сочинения. Ты хохочешь? Котляревская⁵³ привезла эти книги и спрашивает, куда их девать. <...> Пиши «Вишневый сад»»⁵⁴.

Будущее на глазах становится настоящим: «...была дома, потом поехала обедать к Алексеевым. Обедали m-me Котляревская, Стахович и Вишневский. После обеда прибыл Немирович. Болтали славно, о тебе говорили. Симов весной едет смотреть цветущие вишневые сады, чтоб писать декорацию. Говорят, ужасно смешные фамилии у тебя в пьесе»⁵⁵.

А настоящее делается будущим: «Сейчас, дусик, вместо «Столпов», внезапно играем «На дне». У К.С. флюс. Еле собрали актеров. <...> Сбор пострадал. «Столпы» дали полный, а сейчас из-за перемены в зале пусто. <...> Сегодня я обедала с Вишневским. Приезжал Влад[имир] Ив[анович] сообщить о перемене. <...> Что, бутончики в вишневом саду распускаются? Что ты ответишь? А ты сам мягкий, ласковый? Мне так хочется любви, нежности, красоты чувства, так хочется отдохнуть с тобой! Уедем, Антончик!.. Чтобы нас никто не знал, никто не мешал. Я буду ухаживать за тобой, нежить тебя, баловать. В Москве ты будешь пописывать «Вишневый сад»»⁵⁶.

В начале апреля МХТ выезжает на гастроли в Санкт-Петербург: ««На дне» — принимали неважно очень⁵⁷. Пьеса не нравится большинству. Первые два акта и мы все играли почему-то вразброд. В 3-м акте Андреева так заорала, что в публике пошли истерика за истерикой, кричали: занавес! Волнение страшное. Вся зала поднялась. Было ужасно глупо. Я, сидя спиной на сцене, хохотала. Ни на минуту меня не заразили эти кликуши. Хотя Вишневский и находит, что эти истерики спасли и пьесу и Андрееву, — я этого не нахожу, да и вряд ли кто найдет. Это было отвратительно. Ну, аплодисменты, конечно, усилились. 4-й акт играли лучше всего. Ощущение от спектакля осталось неприятное. Все-таки какая различная публика в Москве и в Петербурге. Здесь, по-моему, более тонкая, и потому «На дне» не имело такого успеха. Зато вчера мы все отдохнули на «Дяде Ване». Во-первых, вчера днем первый раз увидели декорацию 1-го акта. Подобной красоты я еще не видывала. Ты понимаешь — я оторваться не могла! Подумай — нет боковых кулис, а просто идет сад, деревья, даль. Это удивительно. Легкость необычайная. Все деревья живые, золотистые, стволы как сделаны! Ты в восторг придешь»⁵⁸.

Главные камергерские художественники в унисон Книппер охотно и [как бы] независимо друг от друга делятся с Чеховым радостью той части петербуржских гастролей, которая может радовать автора: «Вчера сыграли «Дядю Ваню» с большим подъемом духа и истинным наслаждением. Несмотря на трудность полутонов в огромном театре, успех был полный и превосходный. Первом действии очаровательная новая декорация Симова. Весь вечер испытывали истинно художественную радость»⁵⁹; ««Дядя Ваня» огромный успех. Декорация первого акта изумительна. Все здоровы. Кланяются»⁶⁰.

Подведет черту Ольга Леонардовна: «Пьесу [«На дне»] все ругают, и публика и пресса. Зато Чехов нас спасает. Ты, дусик, представить себе не можешь, с какой отрадой все смотрят «Дядю Ваню». Все лезут не на «Дно», а на «Дядю Ваню». Все отдыхают, все говорят о чеховской поэзии, о его лиризме. <...> Во всех газетах говорят о Чехове, о «Дяде Ване». Алексеевы ликуют, ведь ты их излюбленный автор»⁶¹.

В тот же день Книппер телеграфирует: ««Дно» принято посредственно»⁶², а после напишет: «Пьесу все ругают, и публика, и пресса»⁶³. «Приехали сюда с «Дном» и выезжаем на «Дяде Ване», на который спрос огромный. Все идут на «Дядю Ваню». О «На дне» никто и слышать не хочет. Что-то странное, все-таки. Может не нравиться, но зачем же так громить! Везде говорят о Чехове, точно новую пьесу привезли»⁶⁴.

Чехова будто вовсе не интересуют столичные успехи. Гораздо больше он обеспокоен высотой расположения новой квартиры на Петровке: «...приеду я в Москву 24-го, чтобы встретить тебя 25-го. Приехавши, пойду в баню. Думаю, что теперь в Москве мне будет удобно. Есть своя комната — это очень важно, нет Ксении, которая по вечерам угнетала меня кабацкой игрой на гармонике. Но вот беда: подниматься по лестнице! А у меня в этом году одышка. Ну, да ничего, как-нибудь взберусь. Читал сегодня в «Русск[ом] слове» о первом представлении «На дне», о массе публики, об истерике и проч. Заметка показалась мне беспокойной»⁶⁵.

Уже из своего высокого кабинета он напишет сразу нескольким адресатам примерно одно и то же: «Зимой мне нездоровилось; был плеврит, был кашель, а теперь ничего, все благополучно, если не говорить об одышке. Наши наняли квартиру на третьем этаже, и подниматься для меня это подвиг великомученический»⁶⁶. «Милая мама, я в Москве, жив и здоров, чего и Вам желаю. Маша и Ольга здоровы, квартира очень хороша, и было бы вообще недурно, если бы не было так холодно. По случаю холода я все время сижу дома и не выхожу на улицу. Живут наши очень высоко, на третьем этаже, так что подниматься мне приходится с большим трудом»⁶⁷. «Дорогой Петр Иванович, я приехал в Москву, мой адрес — Петровка, д. Коровина, кв. 35. Это против Рахмановского пер[еулка], во дворе прямо, потом направо, потом налево, потом подъезд направо, третий этаж. Взбираться мне очень трудно, хотя и уверяют, что лестница с мелкими ступенями. Квартира хорошая»⁶⁸.

Бунин скажет: «Из Крыма я поехал в Москву, заглянул ненадолго к брату, в деревню, а в мае бывал у Чеховых на Петровке и удивлялся, как они могли так высоко снять квартиру, на третьем, то есть по-заграничному на четвертом этаже, у него уже была одышка, ему очень тяжело было подыматься»⁶⁹. На замечание Чехова Книппер отвечала: «Лестницы не бойся. Спешить некуда, будешь отдыхать на поворотах, а Шнап будет утешать тебя. Я буду тебе глупости говорить»⁷⁰.

В середине мая Чехов, как и обещал Батюшкову при очном знакомстве, пожалует в северную столицу⁷¹. Главная цель визита — возможности расторжения или изменения договора, по которому издателю Марксу перешло право литературной собственности не только на все уже напечатанные, но и на «будущие сочинения» Чехова. Впрочем, едет без особой надежды: «От немца не жду ничего хорошего»⁷². Летом об этой поездке он напишет Суворину: «В Петербурге я пробыл лишь несколько часов, виделся с Марксом. Разговоров особенных не было, он по-немецки предложил мне на леченье 5 тыс., я отказался, затем он подарил мне пуда два-три своих изданий, я взял, и расстались мы, решив опять повидаться в августе и поговорить, а до августа подумать»⁷³.

Петербургская встреча Батюшкова с Чеховым своей скоротечностью будет во многом напоминать московскую: «Я попал только в 11-ом часу вечера, ибо все время было заранее разобрано. Застал за чайным столом Чехова, Горького, еще несколько человек. Антон Павлович отозвал меня в сторону и шепнул: «Заканчиваю пьесу...» — «Какую? Как она называется? Какой сюжет?» — «Это вы узнаете, когда она будет готова. А вот Станиславский, — улыбнулся Чехов, — не спрашивал меня о сюжете, пьесы не читал, только спросил, что в ней будет, т. е. какие звуки? И ведь представьте, угадал и нашел. У меня там в одном явлении должен быть слышен за сценой звук, сложный, коротко не расскажешь, а очень важно, чтобы было то именно, что мне слышалось. И ведь Константин Сергеевич нашел как раз то самое, что нужно... А пьесу в кредит принимают», — снова улыбнулся Антон Павлович. «Неужели так важно — этот звук?» — спросил я. Чехов посмотрел строго и коротко ответил: «Нужно». Потом улыбнулся: «А Вам сюжет хочется знать? Нет, теперь не буду рассказывать, пока не закончу». Звук, о котором шла речь, как известно теперь, — это некое предзнаменование того, что должно было произойти. Чехов в ремарке указывает, что он напоминает шум упавшей бадьи в шахте, и в «Вишневом саду» во втором акте и в последней картине он играет особую роль⁷⁴. <...> Любопытно во всяком случае, что этот аксессуар пьесы найден был Станиславским раньше не только постановки пьесы, но и знакомства с ней»⁷⁵.

Отметим, — это место в рассказе Батюшкова прямо противоречит многочисленным свидетельствам участников постановки: «Все же во время репетиций Чехова «очень тревожило и огорчало, что не выходит звука во втором акте. Он придумывал всякие комбинации. Но нужный эффект не получался»⁷⁶. В письме к Книппер через два месяца после премьеры, можно подумать, Чехов все еще на что-то надеется: «Скажи Немировичу, что звук во II и IV актах «Вишн[евого] с[ада]» должен быть короче, гораздо короче и чувствоваться совсем издалека. Что за мелочность, не могут никак поладить с пустяком, со звуком, хотя о нем говорится в пьесе так ясно»⁷⁷. Однако Немирович и четверть века спустя посчитает, что «знаменитый звук» так и «не найденным»⁷⁸.

«Скажу только, что театр — ужасная вещь, — продолжал Чехов. — Так он затягивает, волнует, поглощает...». «Пойдемте пройтись», — неожиданно предложил он. Мы вышли на Невский. Антон Павлович сказал сперва, что проводит меня до Литейного, а потом я проводил его до Надеждинской, он снова повернул, и мы так раза три прошлись взад и вперед⁷⁹. Чехов почти исключительно говорил о театре, но не в теории, а о том, какое это своеобразное, одновременно захватывающее и выбивающее из колей жизни учреждение, о тех испытаниях, через которые проходит драматург, когда доверяет свое произведение чужим исполнителям, — как ни близок он к артистам Московского Художественного Театра, а все же это другие, через посредство которых публика узнает его пьесу; постановка нового произведения совершенно изматывает нервы писателя; а все же в театре огромная притягательная сила. «Лучше, много лучше писать повести и рассказы, — говорил А.П. — Себе больше принадлежишь. Владеешь собой и своим матерьялом, но...» В его признаньях звучало что-то лично наболевшее, говорил отрывисто, словно про себя, подчеркивая в особенности, что раз человек отдался театру, он себе больше не принадлежит. На ходу А.П. по временам вынимал из бокового кармана коробочку, в которую откашливался. Я понял, что это, и стал опасаться, что ночная прогулка вряд ли ему в пользу. Но Чехов на мой вопрос — не пора ли ему домой, предложил еще пройтись и заговорил о том, что приедет зимой в Петербург на более продолжительный срок. «Теперь я только на рекогносцировке, — пошутил он. — А Ялта страшно надоела». Заговорил он о Толстом, о Короленко, о Куприне. «Я очень люблю Короленко, — сказал А.П., — и досадую, что Толстой не может освободиться от предубеждения⁸⁰. <...> Куприн очень талантлив — этого Лев Николаевич сразу воспринял⁸¹. Я хорошо его знаю⁸². Одно с ним трудно — слишком мнителен, не знаешь за что — вдруг обидится...» «Ну и что же?» — спросил я. «Нельзя, чтобы человек обижался, — взволнованно заговорил Антон Павлович. — Себя упрекаешь — не сказал ли чего ненужного, не задел ли чем нечаянно, — сложный он, наболевший... Ну, так зимою мы с вами еще увидимся, а завтра я уезжаю. Вернусь, непременно вернусь, и тогда вдоволь потолкуем, а пока до свиданья». Но Чехов не вернулся»⁸³.

Между тем, дыхание цветущей вишни уже висит в воздухе.

«Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень,
Запах белых цветов средь садов,
Шелест легких шагов у прудов,
И тревожной бессонницы прочь
Не прогонишь в прозрачную ночь»⁸⁴.

Интересно, что «набросок первого четверостишия относится к маю 1903 года, остальные строки написаны в 1908 году, когда поэт вернулся к взволновавшему его образу весеннего сада»⁸⁵.

Вернувшись из Петербурга в Москву, Чехов станет ожидать приговора врачей: «А мы с женой все сидим в Москве, не знаем, что делать, куда двинуться. Завтра я у д-ра Остроумова, меня осмотрят, ощупают и, быть может, в Швейцарию я не поеду, а поеду куда-нибудь на дачу»⁸⁶.

Врачебный вердикт окажется сногсшибательным: «Милая Маша, я все еще в Москве. Сегодня был у проф[ессора] Остроумова, он долго выслушивал меня, выстукивал, ощупывал, и в конце концов оказалось, что правое легкое у меня весьма неважное, что у меня расширение легких (эмфизема) и катар кишок и проч. и проч. Он прописал мне пять рецептов, а главное — запретил жить зимою в Ялте, находя, что ялтинская зима вообще скверна, и приказал мне проводить зиму где-нибудь поблизости Москвы, на даче. Вот тут и разберись! Как бы то ни было, надо искать теперь для зимы убежище. Предлагает Якунчикова⁸⁷, предлагает Телешов построить дачу, предлагает Сытин⁸⁸... За границу я не поеду, останусь под Москвой и буду жить у Якунчиковой на Наре, куда уезжаю завтра. <...> Гурзуф и Кучук-Кой надо бы продать»⁸⁹.

На следующий день Антон Павлович и Ольга Леонардовна выедут за город на дачу Якунчиковых под Наро-Фоминским. Чехов «сразу отправился на речку порыбачить и звал к себе в компанию брата Ваню. Шумных собеседников он не жаждал и посему написал Вишневскому о том, что ему «вредны возбуждения», напомнив об эпизоде в театре, когда «перед каждым спектаклем во время грима трое рабочих должны были затягивать Вам веревкой половые органы, чтобы во время спектакля не лопнули брюки и не случился скандал»⁹⁰. Обезопасив себя от болтливых визитеров, Антон понемногу работал, сидя у большого окна просторного флигеля, или объезжал с Ольгой окрестные имения, подыскивая будущее жилье»⁹¹. Таким образом он сдержит слово, которое даст Книппер в новый год: «На даче будем жить, конечно, без Вишневского, иначе я съеду»⁹².

За неимением на Наре рыбалки — «река очень хорошая, глубокая, но рыба почему-то ловится очень плохо. До сих пор еще не поймал ни одной рыбины»⁹³ — Чехов все больше втягивается в работу над пьесой: «Я сижу у большого окна и помаленьку работаю»⁹⁴.

В вынужденном поиске зимнего пристанища Чехов навестит места, знакомые ему с начала восьмидесятых годов, когда он в качестве врача практиковал в больницах Звенигорода и Воскресенска. «Не найдя в округе подходящего дома, Чеховы через две недели вернулись в Нару. Бабкино, где Антон провел с Киселевыми три дачных сезона, они объехали стороной <...>. Киселев к тому времени разорился, и имение было выставлено на торги»⁹⁵.

Совершенно избавиться от внешних сил не удастся. По крайней мере, Немирович все так же будет интересоваться состоянием дел в семье Чеховых и, — разумеется, — пьесой: «Здоровы ли Вы? Как живете? Все это я узнаю еще не скоро. Вероятно, около 29—30 июня увидимся. Успею, — заеду к Вам. Пишется ли у тебя, Антон Павлович, драма? Удится ли рыба? Не сыро ли в Наре? Что Вы делаете, Ольга Леонардовна? Так целый месяц и не буду ничего знать»⁹⁶.

Переписки будет немного, пару раз Чехов черкнет Суворину, поблагодарив за корреспонденцию. Суворин почтой пересылает Чехову нелегальный двухнедельный журнал «Освобождение»⁹⁷, издающийся в Штутгарте П.Б. Струве⁹⁸. «Приятно издавать с такой свободой, — скажет с досадой Алексей Сергеевич и с сарказмом добавит об издателе журнала. — По-моему, сам Струве не талантливый человек, но материалу у него много, иногда очень хорошего»⁹⁹.

Чехов от обсуждения дарований Струве уклонится, зато (в первом письме) обратит внимание на правительственный указ «Об отмене тягчайших видов телесных наказаний для ссыльных»¹⁰⁰: «Отмена плетей и бритья головы — это большая реформа»¹⁰¹, и (во втором) отзовется на статью М. Горького «О кишиневском погроме»¹⁰², распространявшуюся в России в виде литографированной прокламации и опубликованную в «Освобождении»: «Письмо Горького насчет Кишинева, конечно, симпатично, как и все, что он пишет, но оно не написано, а сделано, в нем нет ни молодости, ни толстовской уверенности, и, оно недостаточно коротко»¹⁰³.

Тогда же — в наро-фоминском июне — с просьбой о содействии в привлечении к сотрудничеству в «Русской мысли» к Чехову обратится театральный критик Николай Эфрос, между делом упомянув все о той же «новой пьесе», по слухам уже написанной. Чехов ответит: «Дорогой Николай Ефимович, — увы! — я даже не начинал пьесы, а не то что, как Вы пишете, уже окончил»¹⁰⁴.

В похожем притом неоспоримом убеждении, что пьеса вот-вот будет готова, в тот же день Немирович сообщит Книппер-Чеховой: «Нет, в Ялту не попаду — некогда. Буду ждать пьесу в Москве от Антона. 3-го августа уже уеду»¹⁰⁵. Впоследствии И.Н. Соловьева найдет уверенности Владимира Ивановича вполне рациональное объяснение. «Немирович дорожил летним роздыхом между черновыми репетициями и окончательной отделкой спектакля»¹⁰⁶: «Эти два месяца не пропадают даром. За это время, даже без сознательной работы, роль крепнет и выясняется в представлении исполнителя, подыскиваются новые характерные черточки, незамеченные раньше подробности типа... Это похоже на работу писателя, который, наметив план произведения, набросав его вчерне, оставляет рукопись на несколько недель. Но в эти недели, почти бессознательно, творчество его работает, и когда он вновь берется за свое произведение, он его знает лучше»¹⁰⁷.

Чехов не без приключения приступит к непосредственному писанию «Вишневого сада». Это событие во второй половине июня предварит небольшое стихийное бедствие, случившееся с еще не родившейся, но уже зачатой пьесой: «Антон Павлович оставил ее листки на письменном столе, а сам ушел к соседям. В это время налетела внезапная летняя гроза, вихрь ворвался в окно и унес со стола в сад два или три листка пьесы, исписанных чернилами мелким почерком Чехова...

«Неужели вы не помните, что на них было?» — спрашивали его.

— Представьте себе, что не помню, — отвечал он с улыбкой. — Придется писать эти сцены сызнова»¹⁰⁸.

Основная работа придется на Крым. Чеховы выедут из Москвы 7 июля, а 9-го окажутся в Ялте. Дальше будет только «Вишневый сад», хотя в конце того же месяца по доброй традиции Алексеев попытается форсировать события: «Перед самым отъездом на Кавказ я успел поговорить с Вишневским. Он передал мне, что Вы просите меня вернуться домой из Ессентуков — через Крым. Кажется, Вы собирались прочесть пьесу... Я был очень рад такому предложению и очень мечтал о нашей встрече, о пьесе, о море... <...> я не могу отказать себе в удовольствии повидать Вас и Ольгу Леонардовну и послушать пьесу... Мне необходимо поскорее познакомиться с нею. Владимир Иванович обещал мне освободить меня на неделю во время репетиций «Цезаря». Я воспользуюсь этим временем, чтобы съездить в Ялту. Итак, до скорого и очень приятного для меня свидания»¹⁰⁹.

Антон Павлович сообщит Константину Сергеевичу: «Пьеса моя не готова, подвигается туговато, что объясняю я и леностью, и чудесной погодой, и трудностью сюжета. Когда будет готова пьеса или перед тем, как она будет готова, я напишу Вам или лучше буду телеграфировать. Ваша роль, кажется, вышла ничего себе, хотя, впрочем, судить не берусь, ибо в пьесах вообще, при чтении их, понимаю весьма мало. <...> Пьесы своей я читать Вам не буду, ибо не умею читать; я только дам Вам прочесть — конечно, если она будет готова»¹¹⁰.

Примерно за две недели до письма Алексееву, в самый разгар работы над пьесой, Чехов напишет другому — чрезвычайно важному — адресату: «Многоуважаемый Сергей Павлович¹¹¹. Я немного запаздываю ответом на Ваше письмо, так как получил его не в Наро-Фоминском, а в Ялте, куда приехал на этих днях и где пробуду, вероятно, до осени. Я долго думал, прочитав Ваше письмо, и как ни заманчиво Ваше предложение или приглашение, все же я должен в конце концов ответить Вам не так, как хотелось бы и мне, и Вам. Быть редактором «Мира искусства» я не могу, так как жить в Петербурге мне нельзя, а журнал не переедет для меня в Москву, редактировать же по почте и телеграфу невозможно, и иметь во мне только номинального редактора для журнала нет никакого расчета. Это во-первых. Во-вторых, как картину пишет только один художник и речь говорит только один оратор, так и журнал редактируется только одним человеком. Конечно, я не критик и, пожалуй, критический отдел редактировал бы неважно, но, с другой стороны, как бы это я ужился под одной крышей с Д.С. Мережковским, который верует определенно, верует учительски в то время, как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего. Я уважаю Д.С. и ценю его, и как человека и как литературного деятеля, но ведь воз-то мы если и повезем, то в разные стороны. Как бы ни было — ошибочное мое отношение к делу или нет, я всегда думал и теперь так уверен, что редактор должен быть один, только один, и что «Мир искусства», в частности, должны редактировать только Вы один. Таково мое мнение, и мне кажется, что я не изменю его. Не сердитесь на меня, дорогой Сергей Павлович; мне кажется, что Вы, если бы проредактировали журнал еще лет пять, согласились бы со мной. В журнале, как в картине или поэме, должно быть одно лицо и должна чувствоваться одна воля. Это и было до сих пор в «Мире искусства», и это было хорошо. И надо бы держаться этого»¹¹².

В конце июня во время личной встречи в Москве Дягилев обратится к Чехову с предложением войти в руководство журнала. Чехов не даст определенного ответа, и в начале июля Дягилев напишет ему: «Все эти дни обдумывал наш разговор с Вами и все больше убеждаюсь, что судьба будущего журнала и вообще всего дела зависит от Вашего к нему отношения. Это не фраза — вот почему: обновление «Мира искусства» может быть только от прилива к нему новых сил, мы сами уложили в него столько сил, что одни продолжать дело не можем. Нам совершенно необходима помощь, подмога человека, стоящего вне нашей кружковщины и вместе с тем близкого нам, ценимого нами — такой человек — Вы. Согласитесь, что ни одно истинно литературное явление в России теперь не может быть вне Вас. Но я больше скажу, нам нужно не только Ваше участие, но Ваш интерес к делу, без которого Вы будете лишь сотрудником, но не руководителем. Есть неутолимая жажда эстетико-литературного издания, центра, могущего объединить все искренне ищущее и столь гонимое отовсюду. Неужели нам нельзя соединиться хотя бы ввиду оппозиции, так дружно вас преследующей? Вы жалуетесь на недостаток времени, но, дорогой мой, ведь это дело стоит траты времени. Наконец, нельзя ли было бы наш новый журнал разбить на несколько отделов. Общее наблюдение и ведение я взял бы на себя, так же как и отдел современных пластических искусств; отдел беллетристический Вы взяли бы на себя; отдел старинного искусства взял бы Бенуа¹¹³; отдел критики взял бы Мережковский; театральный отдел взял бы Философов¹¹⁴. Таким образом работа разбилась бы, и каждый отвечал бы полностью за свой отдел. Думаю, что из совокупности всех этих сил вышло бы настоящее живое дело. На совместной работе с художниками я многому научился и надеюсь, что сумел бы объединить все отделы в одно целое, имеющее крайне любопытную физиономию. Сознайтесь, что задача необыкновенно интересная. Вам приходило в голову рекомендовать нам литературного редактора, но думаю, что эта мысль несчастливая: кроме Вас, люди в совместную работу ни с кем не пойдут, я это хорошо вижу. <...> Соглашайтесь, и приступим к организации дела»¹¹⁵.

Деловое предложение Чехову — в первую очередь, признак завидного душевного здоровья, тонкого слуха и трезвой оценки собственных сил самого Дягилева. Скажет же он о самом себе в 23 года: «Я, во-первых, большой шарлатан, хотя и с блеском, во-вторых, большой шармёр¹¹⁶, в-третьих — нахал, в-четвёртых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов и, в-пятых, кажется, бездарность; впрочем, я, кажется, нашёл моё настоящее назначение — меценатство. Все данные, кроме денег, но это придет»¹¹⁷.

Именно поэтому он ясно и довольно быстро осознает опасность закрытого — едва ли не сектантского — образа жизни художника-модерниста, в начале XX века все чаще идеологически ограничивающего себя рамками жестких эстетических концепций. Самоизоляция провоцирует неминуемую деградацию, отсутствие воздуха — смерть. Чехов нужен Дягилеву как человек широко мыслящий, не ангажированный, свободный от предрассудков и предубеждений групповщины, к тому же является постоянным читателем журнала. Так что, даже получив со всех точек зрения обоснованный отказ, терпеливый Сергей Павлович попытается снова склонить Чехова к положительному решению вопроса о сотрудничестве: «Вы меня не совсем правильно поняли. Дело в том, что предположение поручить Мережковскому критический отдел я основывал на Ваших же словах о слишком большой работе редактора литературного отдела. С Мережковским я имел бесконечный по этому поводу разговор, и он приблизительно говорил мне о работе с Вами то же, что Вы пишете мне — о работе с ним. От участия в будущем журнале в качестве сотрудника он, правда, не отказывался, но о роли его [в] журнале он отзывался скептически, ввиду предполагаемого участия московской литературной партии. Он считает даже возможным одновременное существование нашего журнала и «Нового пути», как двух изданий слишком разных, со слишком самостоятельными и разнородными целями. Я хорошо знаю Мережковского и уверен, что мог бы увлечь его новым делом, но в данный момент считаю, что это не соответствует целям новой нашей затеи. «Новый путь» ясно показал нам, насколько вся работающая в нем партия далека от литературы и вообще от эстетики, и этой ошибки нам главным образом следует избегнуть в будущем. Думаю, что участие Мережковского как сотрудника — ценно, но роль его в журнале совершенно зависит от руководящей делом руки.

<...> Теперь о Вашем участии. Вы понимаете, дело стоит так: 1 января мы прекращаем «Мир искусства» — это решено, и затем либо открываем новый литературно-художественный журнал, либо я и Философов уезжаем года на два из России за границу. Скажу Вам откровенно, что и то и другое для меня лично одинаково заманчиво. Открывать новое дело без Вашего участия мы ни в каком случае не будем, во-первых, потому, что у нас недостаточно для этого сил и, во-вторых, потому что и материально нам это дело на ноги не поставить <...> Думаю, что нет необходимости начинать журнал непременно с 1 января 1904 года. Закрыв «Мир искусства», надо пооглядеться, познакомиться, а также спокойно начать собирать материал, и первую книжку выпустить осенью, начав хотя бы и год с осени. Словом, непосредственной спешки нет, но, конечно, теперь уже надо предрешить будущее. Однако в какой же, если не редакторской, форме может быть Ваше участие? При «ближайшем участии» — этому уже больше никто не верит. Да и расположены ли Вы вообще дать Ваше «ближайшее участие»! Вы пишете, что заведовать делом должна одна рука, — фактически объединять весь материал и сравнивать все шероховатости я совсем и не отказываюсь, но издавать литературный журнал со столь широкой программой без Вас и не для Вас — я не согласен.

<...> что нужно сделать, чтобы Вы вошли в новое дело? Какие нужны для этого компромиссы и вообще, чего Вы хотите от этого журнала и как его себе представляете?

Я готов принять многое ради совместной работы с Вами»¹¹⁸.

Нет, все это, к сожалению, слишком поздно, достало бы силы на МХТ. Да и не ходят со своим уставом в чужой монастырь. По крайней мере, Чехов никогда этого не делал.

О напряженной работе Чехова над пьесой Ольга Леонардовна будет информировать Алексеева: «Мечтаю иногда о новой роли в «Вишневом саду», когда Антон Павлович поговорит со мной, и уже обливаю ее слезами. Он работает теперь каждый день; только вчера и сегодня нездоров и потому не пишет. Да на днях, когда мы были в Гурзуфе, пришел наш Иосаф Тихомиров и просидел — подумайте — от 2-х до 8 час. Это ужасно. Я приехала и просто ужаснулась. Будь я дома, никогда бы не допустила. Народу ходит мало теперь, и, если бы здоровье позволяло, он бы работал усидчивее. Не волнуйтесь — теперь сел уже и будет писать»¹¹⁹.

В том же письме Алексееву Книппер напишет и о себе: «...Здоровья хоть отбавляй, кругла и черна стала... Чувствую себя отлично, встаю в 6 час[ов] утра и в 6½ ч[асов] бегу купаться и плаваю много, и порядком далеко. Ем, сплю и читаю и больше — ни-ни. Хотя уже начала про себя играть старые роли и исправлять мысленно ошибки и промахи и переживать и волноваться <...> Я уже начала разрываться и терзаться и стараюсь не думать о дне отъезда. Писала уже Владимиру Ивановичу и просила, если только возможно, разрешить мне приехать в конце августа, если я не очень нужна. Все-таки я немного цербер около Антона Павловича, а он наладился на работу теперь <...> Жаль будет уехать хоть неделей раньше от Антона, да и он не захочет меня отпустить. Безжалостно вообще с моей стороны бросать его так на тяжелую зиму. Не пойму я своей жизни и своей «точки»»¹²⁰.

Жалующемуся на затянувшееся невнимание Чеховых Немировичу остается привычно подгонять пьесу: «И ты можешь думать, что твоя пьеса не нужна!!! Нет хороших пьес! Нету! Нету! А если ты не напишешь, то и не будет! Жду ее с все нарастающим нетерпением. Но, конечно, не насилуй себя во вред здоровью, хотя она нам нужна очень скоро, недели за три до открытия сезона»¹²¹, и ворожить: «Интересно, что будет, когда Витте стал выше Плеве¹²². Витте будет диктатором»¹²³.

«Председатель комитета министров — это больше почетная должность, которую занимают обыкновенно министры, уже кончившие свою карьеру (Бунге¹²⁴, Дурново). О диктаторстве, про которое ты пишешь, мне кажется, не может быть и речи»¹²⁵, — скажет аполитичный Чехов милому Владимиру Ивановичу. — Что касается моей собственной пьесы «Вишневого сада», то пока все обстоит благополучно. Я помаленьку работаю. Если немножко и опоздаю, то беда невелика. Обстановочную часть в пьесе я свел до минимума, декораций никаких особенных не потребуется и пороха выдумывать не придется. Пока здоровье мое превосходно, лучше и не надо, так что работать могу»¹²⁶.

«Моя пьеса (если я буду продолжать работать так же, как работал до сегодня) будет окончена скоро, будь покоен, — повторит Чехов через десять дней. — Трудно, очень трудно было писать второй акт, но, кажется, вышел ничего. <...> В моей пьесе роль матери возьмет Ольга, а кто будет играть дочку 17—18 лет, девочку, молодую и тоненькую, не берусь решать. Ну, да там видно будет. Пьесу назову комедией»¹²⁷.

Итак «старуха-помещица» официально помолодеет, и на ее роль будет назначена Книппер. В том же письме к Немировичу Чехов определенно укажет: «В моей пьесе роль матери возьмет Ольга»¹²⁸.

Со слов Алексеева мы уже знаем, что Чехов, назвав пьесу «Вишневый сад», затем поправится, и Константин Сергеевич истолкует предрешенную гибель сада, как экономическую закономерность¹²⁹. Согласимся с теми, кто отмечает, что смысл названия пьесы, как она прочитана Алексеевым, рождает лишь недоуменные вопросы. «Нельзя не отметить, что символика заглавия пьесы «Вишнёвый сад», как она понята К.С. Станиславским, не дает полного удовлетворения и может порождать у наших читателей и зрителей недоуменные вопросы. Например, почему символом уходящего, отживающего избран вишнёвый сад — олицетворение поэзии и красоты? Вспоминаются замечательные строки Некрасова:

Как молоком облитые,
Стоят сады вишнёвые,
Тихохонько шумят...¹³⁰

Почему новое поколение призвано губить, а не использовать красоту прошлого? Почему красота прошлого связывается с такими жалкими последышами дворянства, как Раневская и Гаев? Почему гибель вишнёвого сада от грубой руки купца Лопахина должна вызывать сочувствие как торжество нового?»¹³¹

Впрочем, расхождение автора «Вишнёвого сада» с основателями МХТ давно уже носит системный характер, это касается как пьес самого Чехова, так и творчества в широком смысле слова: «Очень жаль, что мы расходимся насчет пьесы Найденова, — скажет Чехов Немировичу, — есть сходство с «Одинокими» во II акте, нескладен Купоросов, но ведь это и не так важно. Важно, чтобы была пьеса и чтобы в ней чувствовался автор. В нынешних пьесах, которые приходится читать, автора нет, точно все они изготовляются на одной и той же фабрике, одною машиной, в найденовских же пьесах автор есть»¹³². Не забудем, слова Чехова адресованы Немировичу-Данченко, драматургу, ставящему свое творчество исключительно высоко.

Слезы и рукоплескания благодарных почитателей художественников не должны вводить в заблуждение: на протяжении всех шести лет сотрудничества Чехова с Художественным театром, по многочисленным свидетельствам самого автора, его драматургия так и останется непонятой, однако все эти годы МХТ как в творческом, так и в коммерческом плане парадоксальным образом зависим от чеховских пьес. Еще в августе Алексеев напишет Книппер: «Больше всего нас огорчает, что Антон Павлович не чувствует себя совсем хорошо, а иногда раскисает. Не раз помянули все недобрым словом Остроумова. Он наврал и сбил хорошее настроение с Антона Павловича, а ведь известно, что его здоровье зависит от внутреннего спокойствия. Не думайте дурно о нас. Мы огорчаемся за самого Антона Павловича и его окружающих, о пьесе же думаем совсем в другие минуты, когда волнуемся о судьбе театра. Как ни верти, а наш театр — чеховский, и без него нам придется плохо. Будет пьеса — спасен театр и сезон, нет — не знаю, что мы будем делать. На «Юлии Цезаре» далеко не уедешь, на Чехове — куда дальше...»¹³³

В отличие от мужа Лилина обратится к самому Чехову: «Извещена Стаховичем, что Ольга Леонардовна везет 3 акта новой пьесы и мне роль ханжи. Ура! Ура! Ура! Я счастлива и радуюсь за Вас, за себя и за театр». Разумеется, не обойдется без привычной дипломатии: «...когда же Вы сами приедете? Неужели Вас не будет на открытии? Это невозможно, немыслимо. Милый Антон Павлович, мы будем жить в Каретном ряду, не высоко, близко от театра и можем приютить Вас у себя, так как в Вашей квартире Вам высоко ходить»¹³⁴.

Чехов с ответом тянуть не станет: «Дорогая Мария Петровна, не верьте никому, пьесы моей не читала еще ни одна живая душа; для Вас я написал не «ханжу», а очень милую девицу, которой Вы, как я надеюсь, останетесь довольны. Пьесу я почти окончил, но дней 8—10 назад я заболел, стал кашлять, ослабел, одним словом, началась прошлогодняя история. Теперь, т. е. сегодня, стало тепло и здоровье как будто стало лучше, но все же писать не могу, так как болит голова. Ольга не привезет пьесы, я пришлю все четыре акта, как только будет возможность засесть опять на целый день. Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы мне не досталось от Владимира Ивановича. У Константина Сергеевича большая роль¹³⁵. Вообще же ролей немного. К началу приехать не могу, буду сидеть в Ялте до ноября. Ольга, пополневшая, окрепшая за лето, приедет в Москву, вероятно, в воскресенье. Я останусь один и, конечно, не премину этим воспользоваться. Мне, как пишущему, необходимо наблюдать возможно больше женщин, необходимо изучать их, и потому, к сожалению, верным мужем быть я не могу. Так как я наблюдаю женщин главным образом для пьес, то Художественный театр, по моему мнению, должен был бы прибавить моей жене жалованья или назначить ей пенсию. В Вашем письме Вы не сообщили адреса, посылаю письмо в Камергерский переулок. Вероятно, Вы бываете на репетициях и потому получите его скоро. За то, что Вы вспомнили, написали мне письмо, я Вам благодарен бесконечно. <...> Когда увидите Вишневского, то скажите ему, чтобы он постарался похудеть — это нужно для моей пьесы¹³⁶»¹³⁷.

Не зная точного адреса — Алексеевы в эти дни собирались переехать в Каретный ряд, д. Маркова — Чехов отправит письмо Лилиной на адрес Художественного театра. Константин Сергеевич получит письмо в театре, а затем перешлет в Любимовку. В сопроводительном письме он скажет жене: «Прости, что распечатал письмо Чехова, — надо было узнать положение дел»¹³⁸.

Как много значит распределение ролей! Если оно точное, сразу открывается смысл того, о чем будет история. Чехов никогда не объяснял того, что пишет? Бог с вами, он все расскажет в распределении.

Даже тогда, когда в письме к Немировичу Чехов скажет: «Аню может играть кто угодно, хотя бы совсем неизвестная актриса, лишь бы была молода, и походила на девочку, и говорила бы молодым, звонким голосом. Эта роль не из важных», однако с учётом некоторых обстоятельств частного характера и складывающейся ситуации внутри театра, Чехов, в конце концов, подведет своих адресатов к единственной и притом чрезвычайно важной кандидатуре — конечно, Андреева. Только Андреева. Именно отсюда возникнет маленькая дипломатическая путаница с побуждающим действием: «Отчего Марии Петровне¹³⁹ хочется играть непременно Аню? И отчего Мария Федоровна думает, что для Вари она слишком аристократична? Да ведь «На дне» же она играет?¹⁴⁰» «Варя посерьезнее роль, если бы ее взяла Мария Петровна. Без М.П. эта роль выйдет и плосковатой, и грубой, придется переделывать ее, смягчать. Повториться М.П. не может, потому, во-первых, что она талантливый человек, и, во-вторых, потому, что Варя не похожа на Соню и Наташу, это фигура в черном платье, монашка, глупенькая, плакса и проч. и проч.»¹⁴¹.

Через назначения в женских ролях высвечивается чеховский замысел назначения актеров-мужчин. В другой ситуации вечного ригориста играл бы Мейерхольд, теперь «Трофимов, кажется, ясен»¹⁴² — только Качалов — велюровый голос России. Центральную же роль комическую роль экзальтированного купца-реформатора и несостоявшегося жениха Вари — Лилиной — конечно же Алексеев¹⁴³.

С отменой старухи Любовь Андреевну Раневскую, схоронившую нелюбимого мужа, умершего от злоупотребления шампанским и сына, утонувшего в речке (а был ли мальчик), должна играть только Книппер. Ольге Леонардовне в недалеком будущем назначено сыграть даму бальзаковского возраста, три последние года волочащуюся за альфонсом, изменщиком и прощелыгой, которого любит без памяти и с которым не скучно, а ее болтливого недалекого брата — такому же пустому словоохотливому Вишневскому. Вообще-то (идеологически) Книппер должна была играть Шарлотту Ивановну — немецкую сказочную фею, показывающую «фокусы». С учетом Вари, которая изначально писалась на Ольгу Леонардовну, пьеса рисковала превратиться в бенефис. По понятным причинам Книппер не могла растроиться, но если Варя со временем отпадет сама собой, ибо Чехову станет понятен образ Лопахина, то как минимум для Шарлотты Ивановны Книппер потребуется сестра близнец. В том же письме Немировичу Чехов напишет: «Помяловой¹⁴⁴, конечно, нельзя отдавать, Муратова¹⁴⁵ будет, быть может, хороша, но не смешна. Эта роль г-жи Книппер»¹⁴⁶.

Чтобы не стать ходульным Яшу Чехов предложит тончайшему Москвину, остальное — компромисс: «Если Александров¹⁴⁷, про которого ты пишешь, тот самый, который состоит у вас помощником режиссёра, то пусть берёт Яшу. Москвин был бы чудеснейшим Яшей. И против Леонидова¹⁴⁸ ничего не имею»¹⁴⁹.

Словом, сад все больше становился Художественным, а пьеса на глазах превращалась в театральный роман.

Не останется в стороне и сам Владимир Иванович: «То как, въезжая во двор театра, извозчичья пролетка, на которой он ехал, задела колесом за тумбу, резко качнулась, и сидевший в ней, как обычно гордо и величаво выпрямившись, Владимир Иванович подскочил, ткнулся носом в спину извозчика, и с него свалился и упал под колеса его знаменитый гордо лоснящийся цилиндр. И как назло по двору шла большая группа актеров, которые, конечно, не удержали взрыва веселого хохота. Владимир Иванович, подобрав цилиндр, нанял другого извозчика и уехал домой. И еще — как он опрокинул себе на живот и колени стакан очень горячего чая и, оглянувшись, поискав глазами Василия Ивановича¹⁵⁰, прячущего за чужие спины смеющееся лицо, сказал ему: «Ну почему со мной все это случается обязательно в вашем присутствии, ведь я знаю, что вы это коллекционируете». Дунул в портсигар и запорошил себе глаза; элегантно присел на край режиссерского стола — и крышка стола перевернулась, на Владимира Ивановича полетели графин, чернила, лампа... Споткнулся о чью-то ногу и растянулся в проходе между креслами в партере»¹⁵¹.

Разумеется, ярко выраженный художественно-театральный адрес чеховского фарса не исключает свободы фантазии драматурга. Тот же Епиходов (как, впрочем, и остальные действующие лица) — образ собирательный. «Его речь, полуграмотная, но претенциозная, тяготеющая к «афоризмам» и выспренним выражениям <...> была уже использована Чеховым не раз, начиная с «Письма к ученому соседу» (1880) и «Свадьбы» (1887)»¹⁵².

Тип неудачника, неловкого человека («22 несчастья») в чеховской среде в 1880-е годы даже имел названия: филинюга, вика¹⁵³. Лишь в письме Л.С. Мизиновой Чехов впервые употребит новое слово, которое станет определяющим для образа Епиходова: «Недотепа Иваненко продолжает быть недотепой и наступать на розы, грибы, собачьи хвосты и проч.»¹⁵⁴ А.И. Иваненко, не имевший своего дома и живший у Чеховых в Мелихове до их переезда в Ялту, в самом деле в жизни был поразительно неудачлив; с него, по воспоминаниям М.И. Чехова, в некоторых чертах «списан» Епиходов¹⁵⁵. В воспоминаниях А.Н. Сереброва (Тихонова)¹⁵⁶ приводится фраза Чехова о студенческом поколении 80-х годов, сказанная летом 1902 г., т. е. во время работы над замыслом «Вишневого сада»: «Вот и вышли такими... недотепами». «Он весело рассмеялся, смакуя меткое слово, ставшее впоследствии таким знаменитым»¹⁵⁷.

«В самом конце 1890-х годов, среди записей к «Архиерею» и «В овраге», появляется в записной книжке фраза о человеке, который «ничего не умеет...»¹⁵⁸.

В тексте «Вишневого сада» к Епиходову непосредственно обращено лишь выражение «22 несчастья» (слова Вари в III д.). «Недотепа» — словечко Фирса, который так называет то Дуняшу (I д.), то Яшу (III д.), то себя (IV д., последняя реплика пьесы); Любовь Андреевна в III д. относит это слово, ссылаясь на Фирса («как вот говорит наш Фирс»), к Трофимову»¹⁵⁹.

Отдельные черты Епиходова «угадываются в нелепых письмах бывшего монаха Давыдовой пустыни А.М. Ермолаева¹⁶⁰ к Чехову. Как писал Чехов сестре из Ниццы в 1898 г., «злосчастный Ермолаев» бомбардировал его письмами и телеграммами, просил денег, угрожал застрелиться и т. д.¹⁶¹. Ср. угрозы Епиходова застрелиться во II действии пьесы.

Несколько позже, по воспоминаниям К.С. Станиславского, Чехов воспользовался чертами одного жонглера, которого Чехов видел в «Аквариуме». <...> В то же лето, вспоминал Станиславский, Чехов обратил внимание на двух обитателей Любимовки, в которых также можно угадать черты Епиходова. Один из них — служащий: «Чехов часто беседовал с ним, убеждал его, что надо учиться, надо быть грамотным и образованным человеком. Чтобы стать таковым, прототип Епиходова прежде всего купил себе красный галстук и захотел учиться по-французски»¹⁶². Другой — лакей Егор»¹⁶³.

В самом деле, бытует мнение, что, создавая образ Епиходова, Чехов использовал, в частности свои наблюдения над лакеем Алексеевых Егором. Легенда гласит, что приглашая Чехова в гости, Алексеев предупредил: «У него плохая школа и много пафоса. Если он задекламирует, гоните его и позовите Дуняшу — горничную, она поосновательнее»¹⁶⁴.

Вот как эта коллизия рисуется под пером беллетриста А.Л. Вишневского. Предоставляем читателю возможность самостоятельно оценить качество мемуаров Александра Леонидовича: «Егор служил у К.С. очень давно, и вот Антон Павлович все чаще и чаще стал убеждать Егора, что служить лакеем «оскорбительно для человека» и советовал ему оставить службу, выучиться счетоводству и поступить куда-нибудь конторщиком. Каково же было удивление К.С., когда, по возвращении из-за границы, Егор заявил ему, что он учится счетоводству и больше у него не желает служить. Узнав это, Антон Павлович катался по полу от смеха; он был очень доволен. И, действительно, Егор впоследствии отлично устроился»¹⁶⁵.

Так или иначе, конторщик Семен Пантелеевич Епиходов должен был быть сыгран не просто крепким характерным актером, но человеком острым, любящим и умеющим шутить. «Я предполагал, что будет играть Лужский»¹⁶⁶.

Везучий помещик, человек с лошадиной фамилией¹⁶⁷ Симеонов-Пищик — «Грибунин¹⁶⁸»¹⁶⁹.

Забытый всеми камердинер Фирс — любимый Артем.

Далее начнутся уточнения: «Шарлотта говорит не на ломаном, а чистом русском языке; лишь изредка она вместо ь в конце слова произносит ъ и прилагательные путает в мужском и женском роде. Пищик русский, разбитый подагрой, старостью и сытостью старик, полный, одетый в поддевку (à la Симов), сапоги без каблуков. Лопахин — белая жилетка и желтые башмаки, ходит, размахивая руками, широко шагая, во время ходьбы думает, ходит по одной линии. Волосы не короткие, а потому часто вскидывает головой; в раздумье расчесывает бороду, сзади наперед, т. е. от шеи ко рту»¹⁷⁰.

От себя добавим, что географически усадьба Гаевых расположена у широкой реки недалеко от железнодорожной станции и в двадцати километрах от города. С этой географией нам еще придется иметь дело.

Ничего не подозревающий Владимир Иванович с воодушевлением напишет Ольге Леонардовне: «С понятным нетерпением жду пьесы Антона Павловича и, конечно, вдвойне рад, что он чувствует себя бодрым и довольным»¹⁷¹.

Сам же Чехов, имея перед собой фактически законченную пьесу, все еще сомневается, просит жену: «Пиши мне подробности, относящиеся к театру. Я так далек ото всего, что начинаю падать духом. Мне кажется, что я как литератор уже отжил, и каждая фраза, какую я пишу, представляется мне никуда не годной и ни для чего не нужной. Это к слову»¹⁷².

Правда, спустя сутки все изменится: «Женуля моя великолепная, сегодня чувствую себя полегче, очевидно прихожу в норму; уже не сердито поглядываю на свою рукопись, уже пишу, и, когда кончу, тотчас же сообщу тебе по телеграфу. Последний акт будет веселый, да и вся пьеса веселая, легкомысленная; Санину не понравится, он скажет, что я стал неглубоким. <...> Пьесу пришлю на твое имя, а ты уж передашь начальству. Только когда прочтешь и найдешь ее скверной, не падай духом»¹⁷³.

Книппер ответит мужу вполне по-чеховски: «Пьесу буду ждать с нетерпением. Если ты только пришлешь ее прямо начальству, а не мне, то разведусь с тобой, так и знай»¹⁷⁴.

Антон Павлович продолжит комментировать работу над пьесой. Обнадеживая Ольгу Леонардовну, гладит ее по голове: «Четвертый акт в моей пьесе сравнительно с другими актами будет скуден по содержанию, но эффектен. Конец твоей роли мне кажется недурным. Вообще не падай духом, все обстоит благополучно»¹⁷⁵.

Читая письма Чехова, иной раз забываешь, что пишет их по большому счету обреченный человек: «...это письмо придет к тебе, вероятно, после того, как уж получишь телеграмму об окончании пьесы. Четвертый акт пишется легко, как будто складно, и если я его кончил не скоро, то потому что все побаливаю. <...> Мне кажется, что в моей пьесе, как она ни скучна, есть что-то новое. Во всей пьесе ни одного выстрела, кстати сказать. Роль Качалова хороша. Присматривай, кому играть 17-летнюю и напиши мне. Вчера я не писал тебе и вообще писал мало, потому что нездоровилось. Целую тебя, моя радость, крепко обнимаю. Поклонись Вишневскому, Немировичу, Алексееву и всем православным христианам. Я замедлил с пьесой, скажи, что очень и очень извиняюсь»¹⁷⁶.

Примечания

1. Лужский Василий Васильевич (наст. фам. — Калужский; 1869—1931) — русский актёр, режиссёр и театральный педагог. В «Чайке» играл Сорина, в «Трех сестрах» — Андрея Прозорова.

2. Суворин Алексей Алексеевич (псевд. А. Порошин; 1862—1937) — журналист, издатель газеты «Русь». Сын А.С. Суворина («Суворин-младший», «дофин»).

3. Потоцкая Мария Александровна (1861—1940) — русская актриса театра Корша в 1889—1892 годах, с 1892 года — в Александринском театре.

4. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 16 февраля 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 459—462.

5. Соловьева И.Н. «Три сестры» и «Вишневый сад» в постановке Художественного театра // Режиссерские экземпляры К.С. Станиславского: В 6 т. (Далее РЭ.) Т. 3: 1901—1904. Пьесы А.П. Чехова «Три сестры», «Вишневый сад». М., 1983. С. 58.

6. С 23 августа 1902 по 22 августа 1903 года Чехов напишет Немировичу четыре письма, но ни одно из них по странному стечению обстоятельств не сохранится.

7. «Столпы общества» — четырехтактная реалистическая драма норвежского писателя Генрика Ибсена поставлены В.И. Немировичем-Данченко в сезоне 1902—1903 гг. Премьера состоялась 24 февраля 1903 г.

8. «Почтенный» успех — от французского выражения succès d'estime; букв. — успех почтения, а по существу — умеренный успех, успех у немногих.

9. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову после 23 марта 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 463—464.

10. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 5—6 марта 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 172.

11. Леонидов Л.М. Прошлое и настоящее (Из воспоминаний) // Ежегодник Московского Художественного театра, 1944 г. Т. I. С. 464.

12. Пешков А.М. (М. Горький). Дачники // Полное собрание сочинений. Художественные произведения: В 25 т. 1968—1976. Т. 7. С. 281—282.

13. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 16 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 191.

14. Чехов А.П. Записные книжки. ПСС. Т. 17. С. 148.

15. Там же. С. 96.

16. Там же. С. 17.

17. Там же. С. 9.

18. Там же. С. 118.

19. Там же. С. 122.

20. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 18 марта 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 179.

21. См. Запись от июля 1902 г. // Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. С. 715.

22. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 21 марта 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 182.

23. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 27 марта 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 466.

24. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 9 апреля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 191.

25. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 11 апреля 1903 г. // Там же. С. 192.

26. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 15 апреля 1903 г. Там же. С. 194—195.

27. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 11 апреля 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 215.

28. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 17 апреля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 196.

29. Коровин Иван Михайлович (1868—1927) — богатый предприниматель, купец 2-й гильдии, представитель известного московского купеческого рода. Новая квартира располагалась в Доходном доме Коровина (1899 г., архитектор Г.А. Гельрих) на Петровке, 19.

30. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 26 февраля 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 173.

31. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 27 февраля 1903 г. // Там же. С. 174—175.

32. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 28 февраля 1903 г. // Там же. С. 175—176.

33. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 1 марта 1903 г. // Там же. С. 177—178.

34. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 4 марта 1903 г. // Там же. С. 180.

35. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 5 марта 1903 г. // Там же. С. 182.

36. Алексин Александр Николаевич (1862—1923) — земский врач. Окончил медицинский факультет Московского университета, служил врачом при университете. Был одним из зачинателей борьбы с туберкулезом в России. Его книга «Беседы о чахотке» выдержала несколько изданий. В 1913 построил в Сокольниках на средства от частных пожертвований первый в Москве санаторий для больных туберкулезом, был его главврачом.

37. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 1 марта 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 168.

38. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 3 марта 1903 г. // Там же. С. 169.

39. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 5 марта 1903 г. Там же. С. 171—172.

40. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 7 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 184.

41. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 9 марта 1903 г. // Там же. С. 184—185.

42. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 11 марта 1903 г. // Там же. С. 187.

43. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 13 марта 1903 г. // Там же. С. 188.

44. «Петровка Дом Коровина 35. Оля». Телеграмма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 17 марта 1903 г. // Там же. С. 191.

45. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 18 марта 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 179.

46. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 16 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 190—191.

47. Кугель Александр Рафаилович (1863—1928) — театральный критик и публицист, писавший под псевдонимом «Homo Novus», основатель и редактор журнала «Театр и искусство», автор ряда книг — «Утверждение театра», «Театральные портреты», «Русские драматурги», «В. Качалов» и другие. Создатель театра «Кривое зеркало».

48. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 19 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 193. Реплика на публикацию журнала «Театр и искусство», 1903, № 12 от 16 марта. А.Р. Кугель в статье, посвященной спектаклю «На дне», очередной раз выступил против режиссерского диктата, напоминающего ему «систему электрической сигнализации», в результате чего на сцене возникают «не образы, а сигналы». В МХТ, по его мнению, настолько искажают актеров, что они говорят не своими голосами, а, следовательно, не могут играть искренне, т. е. лицемерят: «И хорошо играющий г. Качалов — лицемер, и лукавый Лука — г. Москвин — лицемер, и большая лицемерка г-жа Книппер, разговаривающая басом и ни капельки не трогающая моего сердца».

49. Несохранившееся письмо.

50. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 21 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 196.

51. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 22 марта 1903 г. // Там же. С. 197.

52. Чюмина Ольга Николаевна (по мужу — Михайлова; 1858—1909) — русская поэтесса и переводчица, автор около двух десятков пьес, а также повестей и рассказов. Публиковалась в т. ч. под псевдонимом Бой-Кот. Её стихотворные переводы из Данте, Мильтона, Теннисона были отмечены почётными отзывами и премиями Академии наук.

53. Пушкарева-Котляревская Вера Васильевна (1871—1942) — артистка Александринского театра.

54. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 23 марта 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 199.

55. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 25 марта 1903 г. // Там же. С. 200.

56. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 26 марта 1903 г. // Там же. С. 201—202.

57. «Пресса, как и публика была сурова к этому спектаклю. Дав подборку отзывов петербургской прессы («ощущение, будто вас насильно полощут в помойной яме», «ощущение какой-то духовной тошноты» и т. п.), «Театр и искусство» подытожил: «Какой диссонанс в сравнении с московским самозахлебыванием!»» Там же. С. 413. Комментарии.

58. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 9 апреля 1903 г. // Там же. С. 211—212.

59. Телеграмма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 9 апреля 1903 г., с ошибочной датой: 1904 г. // ТН4. Т. 1. С. 468.

60. Телеграмма К.С. Алексеева (Станиславского) и М.П. Алексеевой (Лилиной) — А.П. Чехову от 9 апреля 1903 г. // СС. Т. 7. С. 480.

61. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 10 апреля 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 213.

62. Телеграмма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 10 апреля 1903 г. // Там же. С. 213.

63. Там же.

64. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 11 апреля 1903 г. // Там же. С. 215.

65. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 11 апреля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 192. В заметке из Петербурга («Русское слово», 1903, № 96, 8 апреля), сообщалось: «В Малом театре пьесою М. Горького «На дне» открылись спектакли Московского Художественного театра <...> Сначала пьеса прошла довольно скучно, при очень сдержанных поощрениях публики, но после 3-го и 4-го актов начали усиленно вызывать актеров. Во время 3-го акта произошел инцидент, всполошивший весь театр. Во время сцены убийства, когда Василиса зовет полицию, на галерее раздался сильный истерический крик, и этому крику ответили несколько истеричек в партере; вышла очень тяжелая, неприятная сцена».

66. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 25 апреля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 198.

67. Из письма А.П. Чехова — Е.Я. Чеховой от 28 апреля 1903 г. // Там же. С. 199.

68. Из письма А.П. Чехова — П.И. Куркину от 30 апреля 1903 г. // Там же. С. 200.

69. Бунин И.А. О Чехове // ПСС. Т. 8. С. 192.

70. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 15 апреля 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 218.

71. 14 мая 1903 года // См. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. С. 748—749.

72. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 13 мая 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 207.

73. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 17 июня 1903 г. // Там же. С. 220.

74. Имеется в виду «отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий печальный», который фигурирует в пьесе дважды, во втором и четвертом действиях, оба раза в авторских ремарках. Предположение, что «где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья», высказывает Лопахин во втором действии.

75. Батюшков Ф.Д. Две встречи с А.П. Чеховым. Из неизданной книги «Около талантов». Русская литература, № 3, 2004. С. 171—172.

76. Интервью Алексеева под заглавием «Из воспоминаний К.С. Станиславского о Чехове». — «Речь», 2/VII 1914 г. // Виноградская И.Н. Жизнь и творчество К.С. Станиславского: Летопись. Т. 1. С. 437.

77. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 18 марта 1904 г. // ПСС. Т. 30. С. 65.

78. Немирович-Данченко В.И. «Вишневый сад» в Московском Художественном театре. Речь в Чеховском обществе 31 января 1929 года в день 25-летия со дня первого представления «Вишневого сада» // Немирович-Данченко В.И. Театральное наследие: В 2 т. М., 1952—1954. Т. 1. С. 107.

79. Петербургский адрес Батюшкова в это время — Литейный пр., 15.

80. См.: Лев Толстой об искусстве и литературе: В 2 т. М., 1958. Т. I. С. 244; Т. II. С. 117, 129, 139, 150, 151, 177, 178, 180, 494. Об отмеченной Толстым «непростительной небрежности» Короленко см. свидетельство А.Б. Гольденвейзера (Там же. Т. I. С. 298). Имелся в виду рассказ «В ночь под Светлый праздник» (1885) и в первую очередь слова «Луна не поднималась» (в соответствии с установлениями Никейского собора, Пасха должна отмечаться в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния). В очерках «У казаков (Из летней поездки на Урале)» (1901) сцена, о которой говорит Чехов, составляет часть очерка XI. В последние годы жизни Толстой действительно изменил отношение к Короленко.

81. См.: Лев Толстой об искусстве и литературе. Т. I. С. 237—239, 242, 243; Т. II. С. 154, 166, 169—171, 174, 179, 365, 372, 428.

82. См.: Корецкая И.В. Чехов и Куприн // ЛН. Т. 68. С. 363—378.

83. Батюшков Ф.Д. Две встречи с А.П. Чеховым. Из неизданной книги Ф.Д. Батюшкова «Около талантов». Русская литература, № 3, 2004. С. 172.

84. Блок А.А. «Ты из шепота слов родилась...» // Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. М.; СПб., 1997. Т. 4. С. 40.

85. Полоцкая Э.А. Вишневый сад. Жизнь во времени. — М., 2003. С. 115.

86. Из письма А.П. Чехова — Ф.Д. Батюшкову от 23 мая 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 211.

87. Якунчикова Мария Фёдоровна (урожд. Мамонтова; 1863—1952) — русская художница в области декоративно-прикладного искусства, специалист по народным художественным промыслам. Старшая из детей купца Ф.И. Мамонтова (ок. 1837—1874).

88. Сытин Иван Дмитриевич (1851—1934) — русский предприниматель, книгоиздатель и просветитель, основатель издательства «Посредник» — первого в России книжного издательства больших тиражей. Инициатор нескольких десятков издательских проектов, получивших широкую известность. В сферу его интересов входили все сегменты книжного рынка — от учебников и книг для детей до энциклопедий и собраний сочинений классиков художественной литературы. Выпускал как популярные периодические издания — «Вокруг света», «Искры», так и малоизвестные — «Хирургия», «Правда Божия», был владельцем общероссийской газеты «Русское слово».

89. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 24 мая 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 214.

90. «Милый Александр Леонидович, Вы уже по опыту знаете, как вредны для Вас возбуждения, те самые, которые Вы описываете в Вашем письме; разве Вы забыли, как два года назад перед каждым спектаклем во время грима трое рабочих должны были затягивать Вам веревкой половые органы, чтобы во время спектакля не лопнули брюки и не случился скандал? Забыли? Почаще-ка вспоминайте об этом и ведите себя благопристойно». Из письма А.П. Чехова — А.Л. Вишневскому от 10 июня 1903 г. // Там же. С. 221.

91. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. С. 788.

92. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 3 января 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 112.

93. Из письма А.П. Чехова — А.Л. Вишневскому от 10 июня 1903 г. // Там же. С. 221.

94. Из письма А.П. Чехова — Л.В. Средину от 4 июня 1903 г. // Там же. С. 217.

95. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. С. 789.

96. Из письма В.И. Немировича-Данченко — О.Л. Книппер-Чеховой от 10 июня 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 470.

97. «Освобождение» (1902—1905) — журнал, основанный П.Б. Струве в 1902 году после его эмиграции за границу. Выходил в свет довольно регулярно, примерно два раза в месяц и принадлежал к числу наиболее распространенных и наиболее влиятельных нелегальных русских журналов. Всего вышло 79 номеров журнала. Начиная журнал, Струве устанавливал контакты с сочувствующими делу освобождения страны от авторитарного режима интеллектуалами, виделся в Крыму с Чеховым, который обещал своё сотрудничество.

98. Струве Пётр Бернгардович (1870—1944) — русский общественный и политический деятель, редактор газет и журналов, экономист, публицист, историк, социолог, философ. Идейные искания приведут Струве от марксизма к философскому идеализму и либеральному консерватизму.

99. Из письма А.С. Суворина — А.П. Чехову конца июня 1903 г. // Переписка А.П. Чехова. Т. 1. С. 272.

100. Опубликован 15 июня 1903 г. В пункте 1 этого указа говорилось: «Установленные для ссыльнокаторжных и ссыльнопоселенцев: бритье головы и наказания лозами, плетьми и прикованием к тележке отменить».

101. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 17 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 225.

102. Кишинёвский погром — один из самых известных еврейских погромов в Российской империи, произошедший при попустительстве властей 6—7 апреля 1903 года в Кишинёве. Во время погрома было убито около 50 человек, искалечено около 600, повреждено около ⅓ всех домостроений города.

103. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 29 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 229—230. Журнал «Освобождение», 1903, № 23, 2 июня. Статья публикуется со следующим примечанием редакции: «Эта статья Горького доставлена нам в нескольких экземплярах из России. По одним сведениям, она предназначалась для «Нижегородского листка»», по другим — для «С.-Петербургских ведомостей»».

104. Из письма А.П. Чехова — Н.Е. Эфросу от 17 июня 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 226. Эфрос в своем письме просил сообщить ему название новой пьесы, ее сюжет, тематику и др. подробности. Эти сведения ему были нужны для информации в «Новостях дня». Очевидно, Чехов не был заинтересован в обнародовании замысла.

105. Из письма В.И. Немировича-Данченко — О.Л. Книппер-Чеховой от 17 июля 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 475.

106. Соловьева И.Н. «Три сестры» и «Вишневый сад» в Художественном театре // РЭ. 1901—1904. Т. 3. С. 58.

107. А. В-г. Беседа с Вл.И. Немировичем-Данченко // «Новости и Биржевая газета», 1901, № 56, 26 февраля.

108. С. Мамонтов. Две встречи с Чеховым // «Русское слово», 1909, № 150, 2 июля.

109. Из письма К.С. Алексеева (Станиславского) — А.П. Чехову от 22 июля 1903 г. // СС. Т. 7. С. 495—496.

110. Из письма А.П. Чехова — К.С. Алексееву (Станиславскому) от 28 июля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 236.

111. Дягилев Сергей Павлович (1872—1929) — русский театральный и художественный деятель, один из основателей группы «Мир Искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева», антрепренёр. Сыграл огромную роль в популяризации русского искусства в Европе и мире на рубеже XIX—XX веков, «открыл» многих талантливых артистов балета, композиторов и художников.

112. Из письма А.П. Чехова — С.П. Дягилеву от 12 июля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 234.

113. Бенуа Александр Николаевич (1870—1960) — русский художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства».

114. Философов Дмитрий Владимирович (1872—1940) — русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель. Двоюродный брат Дягилева.

115. Из письма С.П. Дягилева — А.П. Чехову от 3 июля 1903 г. // Сергей Дягилев и русское искусство: Статьи, открытые письма, интервью. Переписка. Современники о Дягилеве: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 84.

116. Шармёр (фр. charmeur) — чаровник, чародей.

117. Аронов А.А. Сергей Павлович Дягилев: загадки идентификации // «Вестник МГУКИ», 2010. Вып. 5 (37). С. 59.

118. Из письма С.П. Дягилева — А.П. Чехову от 26 июля 1903 г. // Сергей Дягилев и русское искусство. Т. 2. С. 85—86.

119. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — К.С. Алексееву (Станиславскому) от 3 августа 1903 г. // Ольга Леонардовна Книппер-Чехова: В 2 ч. Ч. 2. Переписка. С. 49.

120. Там же. С. 49—50.

121. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 17 августа 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 481—482.

122. 16 августа 1903 г. С.Ю. Витте был назначен председателем Комитета министров, который занимал эту должность до октября 1905 г. Смещение Витте с влиятельного поста министра финансов было подстроено под давлением помещичьего дворянства и его политических врагов в правительстве и при дворе.

123. Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 17 августа 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 481.

124. Бунге Николай Христианович (1823—1895) — государственный деятель Российской империи, экономист, министр финансов и председатель Комитета министров, ординарный профессор и ректор Университета Св. Владимира.

125. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 22 августа 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 243.

126. Там же. С. 242.

127. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 сентября 1903 г. // Там же. С. 246.

128. Там же.

129. См. Алексеев К.С. (Станиславский). Моя жизнь в искусстве // СС. Т. 1. С. 343—344.

130. Некрасов Н.А. Зеленый Шум // Полное собрание сочинений и писем: В 15 т. Л.; СПб., 1981—2000. Т. 2. С. 143.

131. Ревякин А.И. «Вишневый сад» А.П. Чехова: Пособие для учителей. М., 1960. С. 180.

132. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 сентября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 246. С.А. Найденов прислал МХТ свою пьесу «Деньги». Немирович писал Чехову: «Увы! Мои предсказания пока сбываются. Эта пьеса еще слабее прошлогодних. Жидко и безвкусно. Мало талантливо даже. В центре пьесы купец Купоросов (!), живет в стародворянском доме, скучает, хочет быть интеллигентным, поэтому учится петь (надевает костюм Фауста), собирает артельщиков для «слияния», но самодурничает. Если бы это было написано очень талантливо, то вышла бы одна из слабых пьес Островского, а пока это ниже пьес покойного Федотова». Из письма В.И. Немировича-Данченко — А.П. Чехову от 17 августа 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 481. 21 августа Немирович телеграфировал Чехову: «Пришли мне скоро краткое мнение твое и Ольги Леонардовны о пьесе «Деньги»» // Там же. С. 482.

133. Из письма К.С. Алексеева (Станиславского) — О.Л. Книппер-Чеховой от 20 августа 1903 г. // СС. Т. 7. С. 499.

134. Из письма М.П. Алексеевой (Лилиной) — А.П. Чехову от 11 сентября 1903 г. // Ежегодник Московского Художественного театра, 1944 г. Т. I. С. 237.

135. По мысли Чехова Лопахина должен играть Алексеев.

136. Чехов полагал также, что Вишневский будет исполнять роль Гаева. В письме от 22 августа 1903 г. к Книппер сам Вишневский просил ее: «Скажите моему другу, земляку и однокашнику, что гимназист таганрогской гимназии очень похудел» // Книппер-Чехова О.Л. Переписка (1896—1959). Воспоминания об О.Л. Книппер-Чеховой. Ч. 2. С. 52. Фраза свидетельствует о том, что Чехов еще раньше предлагал Вишневскому похудеть для новой роли.

137. Из письма А.П. Чехова — М.П. Алексеевой (Лилиной) от 15 сентября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 248—249.

138. Из письма К.С. Алексеева (Станиславского) — М.П. Алексеевой (Лилиной) от 19 сентября 1903 г. // СС. Т. 7. С. 503.

139. М.П. Алексеевой (Лилиной).

140. М.Ф. Андреева в пьесе «На дне» играла роль Наташи.

141. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 293.

142. Там же. С. 294.

143. «Если бы он взял Лопахина и если бы удалась ему эта роль, то пьеса имела бы успех. Ведь если Лопахин будет бледен, исполнен бледным актером, то пропадут и роль и пьеса». Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 293.

144. Помялова Александра Ивановна (урожд. Вальц; 1862—1930-е) — балерина, драматическая актриса.

145. Муратова Елена Павловна (1874—1921) — актриса МХТ.

146. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 293.

147. Александров Николай Григорьевич (1870—1930) — актёр и помощник режиссёра, потом режиссёр и педагог МХТ.

148. Леонидов Леонид Миронович (наст. фамилия — Вольфензон, отчество — Мейерович; 1873—1941) — российский, советский актёр, режиссёр, педагог. Народный артист СССР.

149. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 293—294.

150. Шверубович В.И. (Качалов).

151. Шверубович В.В. О людях, о театре и о себе. М., 1976. С. 20.

152. Чехов А.П. Вишневый сад // ПСС. Т. 13. С. 485. Примечания.

153. Из письма А.П. Чехова — Ал.П. Чехову от 3 февраля 1886 г. // ПСС. Т. 19. С. 192; из письма А.П. Чехова — М.В. Киселевой от 29 сентября 1886 г. // ПСС. Т. 19. С. 264.

154. Из письма А.П. Чехова — Л.С. Мизиновой от 13 августа 1893 г. // ПСС. Т. 23. С. 225.

155. Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления // Вокруг Чехова. С. 241.

156. Тихонов Александр Николаевич (литературный псевдоним А. Серебров; 1880—1956) — русский советский писатель, работал инженером-геологом на Урале и в Сибири. Был редактором отдела беллетристики в большевистских газетах «Звезда» и «Правда». Участвовал во многих издательских начинаниях А.М. Пешкова (М. Горького), один из основателей издательства «Всемирная литература». Руководил издательством артели русских писателей «Круг», издательством «Федерация», в 1930—1936 годах был главным редактором издательства «Academia», редактировал серии «История фабрик и заводов», «Жизнь замечательных людей», «Исторические романы». В годы Великой Отечественной войны был редактором издательства «Советский писатель».

157. Серебров А. (А.Н. Тихонов). О Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников, 1986. С. 652.

158. Чехов А.П. Записные книжки // ПСС. Т. 17. С. 75.

159. Чехов А.П. Вишневый сад // ПСС. Т. 13. С. 485. Примечания.

160. Ермолаев Алексей Матвеевич — сын московского купца, послушник монастыря Давидова Пустынь близ Мелихова, затем сельский учитель.

161. См. письмо А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 3 марта 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 178.

162. Алексеев К.С. (Станиславский). Моя жизнь в искусстве // СС. Т. 1. С. 342.

163. Чехов А.П. Вишневый сад // ПСС. Т. 13. С. 486. Примечания.

164. Из письма К.С. Алексеева — А.П. Чехову от июня 1902 г. // СС. Т. 7. С. 454—455.

165. Вишневский А.Л. Незабвенное // «Солнце России». СПб., 1914. № 228. С. 11.

166. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 270.

167. «Лошадиная фамилия» — одноименный рассказ А.П. Чехова. Впервые опубликован в № 183 «Петербургской газеты», 7 июля 1885 г., в разделе «Летучие заметки» с подзаголовком: «Сценка». Написан в форме рассказа-анекдота об отставном генерале, у которого разболелся зуб и знахаре-кудеснике «с лошадиной фамилией», по рассказу приказчика способном заговаривать боль даже по телефону.

168. Грибунин Владимир Федорович (1873—1933) — актер МХТ, играл преимущественно бытовые роли.

169. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 273.

170. Из письма А.П. Чехова — В.И. Немировичу-Данченко от 2 ноября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 294.

171. Из письма В.И. Немировича-Данченко — О.Л. Книппер-Чеховой до 19 сентября 1903 г. // ТН4. Т. 1. С. 484.

172. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 20 сентября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 252.

173. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 21 сентября 1903 г. // Там же. С. 253.

174. Из письма О.Л. Книппер-Чеховой — А.П. Чехову от 25 сентября 1903 г. // Переписка А.П. Чехова и О.Л. Книппер. Т. 2. С. 230.

175. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 23 сентября 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 253—254.

176. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 25 сентября 1903 г. // Там же. С. 256—257.