15 сентября 1898-го года по настоянию врачей Чехов отправится в Ялту, в надежде пробыть там «около месяца и, быть может, даже дольше»1. Однако 12 октября в Москве скоропостижно скончается отец писателя — Павел Егорович2, и это событие заставит посмотреть на Крым другими глазами.
«...грустная новость, совершенно неожиданная, опечалила и потрясла меня глубоко, — в день похорон напишет Чехов сестре Маше3. — Жаль отца, жаль всех вас; сознание, что вам всем приходится переживать в Москве такую передрягу в то время, как я живу в Ялте, в покое, — это сознание не покидает и угнетает меня всё время»4.
В первые дни после внезапного ухода близкого человека даже у уравновешенных людей незнакомая неопределенность провоцируют дефицит рационального и неизбежную в таких случаях — часто сугубо эмоциональную — рефлексию утраты, в которой уже трудно отделить жалость по отношению к ушедшему от жалости к себе самому. В организованной жизни подобного рода переживания лечит время. Однако что если частная жизнь устроена весьма относительно, а времени на преодоление коллективного стресса нет вовсе?
«Умер отец после мучительной болезни и операции, которая продолжалась долго, — делится Чехов горестной вестью с Сувориным5, — и этого не случилось бы, если бы я был дома. Я не допустил бы до омертвения. Как бы ни было, настроение у меня в последние дни совсем не радостное. <...> Я, вероятно, останусь зимовать в Ялте. За границу не хочется. Да и нельзя уезжать далеко, так как необходимо начертать план дальнейшего существования. На сих днях приедет в Ялту сестра, и мы вместе будем решать, как нам быть. Мать, вероятно, уже не захочет жить в деревне, ей одной там будет страшно. Должно быть, продадим Мелихово и устроимся в Крыму, где будем жить вместе, пока бациллы не покинут меня; так или иначе, но доктора того мнения, что в Крыму придется мне провести еще не одну зиму. Это называется выбиться из колеи»6.
Смерть Павла Егоровича коренным образом нарушит заведенный годами порядок вещей. Все вдруг сдвинется с места, все засбоит и спутается.
«Выскочила главная шестерня из Мелиховского механизма, — напишет Чехов М.О. Меньшикову7, — и мне кажется, что для матери и сестры жизнь в Мелихове потеряла всякую прелесть»8.
Нет, конечно, мгновенно мелиховский механизм не остановится, но как все ненадежное и неустойчивое, при малейшем попутном ветре грозит пойти вразнос, а значит, у Чехова крайне мало времени.
«Что мать? Где она?.. — пытает он сестру. — Не пожелает ли мамаша приехать ко мне в Ялту, чтобы отдохнуть здесь? Кстати бы она огляделась здесь, и если бы ей понравилось, то мы поселились бы здесь навсегда. <...> Мне кажется, что после смерти отца в Мелихове будет уже не то житье, точно с дневником его прекратилось и течение мелиховской жизни»9.
У него еще нет готового решения, со смерти отца прошло всего два дня, и потому усадьба в Мелихово — единственный его реальный актив. Спустя семь месяцев, когда выход будет найден, Чехов уже не уверен, стоит ли ему продавать имение, в которое вложено столько сил и души: «Хотим продать Мелихово и не хотим; ничего еще не решено, — пишет он начальнице Ялтинской женской гимназии В.К. Харкеевич10. — Теперь у меня четыре квартиры; нужно будет в каждой завести по супруге, чтобы потом они после моей смерти все съехались в Ялте и передрались бы на набережной»11.
Подмосковная усадьба Мелихово куплена Чеховым в 1892 году с рассрочкой долга на несколько лет и выплатами по закладной. Долговое бремя (особенно на первых порах) будет его всерьез беспокоить: «Имение куплено за 13 тысяч. Купчая стоила около 750 р. Итого 14 тыс. Уплачено продавцу художнику наличными 4 тыс. и закладною в 5 тыс. по 5% на десять лет. Остальные 4 тысячи художник получит из земельного банка, весною, когда я заложу именье в оном банке. Видите, как выгодно! Через 2—3 года у меня будет 5 тыс., и я погашу закладную, и останусь при одном только 4-х тысячном банковском долге, но извольте-ка прожить эти 2—3 года, шут возьми! Дело не в процентах — их немного, меньше 500 в год, — а в том, что всё время обязан думать о сроках и о всякой гадости, присущей долговым обязательствам. К тому же, <...> пока я жив и зарабатываю 4—5 тысяч в год, долги будут казаться игрушкой и даже удобством, ибо платить 470 проценту гораздо легче, чем тысячу в Москве за квартиру, — это всё так, ну, а вдруг я уйду от вас грешных в иной мир, т. е. поколею? Тогда герцогство с долгами явится для моих маститых родителей и Ма-Па12 такою обузою, что они завопиют к небу»13.
Мелихово, за которым последние шесть лет присматривал Павел Егорович — это в общей сложности 42 выдающихся произведения Чехова, активнейшая медицинская практика и чрезвычайно разносторонняя общественная деятельность. Во время холерной эпидемии Чехов будет работать земским доктором, держа под своим началом 26 деревень; своими силами откроет медицинский пункт, за два года примет более 1500 больных, снабжая их необходимыми лекарствами. Его иждивением в 1896 году будет построена школа для крестьянских детей в соседнем с Мелихово селе Талеже, на следующий год — в Новоселках, еще через два — в самом Мелихове. На собственные деньги Чехов возведет колокольню и пожарный сарай для крестьян, поучаствует в прокладке шоссейной дороги на Лопасню, будет ходатайствовать, чтобы на лопасненской железнодорожной станции стали останавливаться скорые поезда и там же добьется открытия почты и телеграфа. Кроме того, он организует посадку тысячи вишневых деревьев, засеет голые лесные участки лиственницами, вязами, кленами, соснами и дубами.
Однако сейчас, через неделю после кончины главы семейства, Мелихово становится огнеопасным. О принимаемых мерах Чехов сообщит брату Ивану14: «Я, кажется, уже купил участок. После совершения купчей напишу подробности. Участок очень хороший, все хвалят, и мне уже предлагают за него на 1½ тыс. дороже, хотя сам я плачу за него не наличными, а закладной по 5%»15.
Спустя еще четыре дня он подтвердит серьезность намерений в письме к своему давнему другу Лике Мизиновой16: «Я покупаю (в долг) участок около Ялты, чтобы иметь недвижимость, на которой я мог бы зимовать и разводить на досуге ненавистный Вам крыжовник. Уголок, который я покупаю, расположен в живописной местности; виды на море, на горы. Свой виноградник, свой колодезь. Это в 20 минутах ходьбы от Ялты. Уже начертил план, причем не забыл и гостей, отвел для них комнатку в подвальном этаже; в этой комнатке, в отсутствие гостей, будут жить индюшки»17.
На другой день Чехов напишет младшему брату Михаилу18: «Послезавтра совершаю купчую крепость. Покупаю участок в Аутке <...> и места достаточно даже для того, чтобы иметь огород. Я купил по 5½ руб. за сажень, и теперь уже мне дают по 8. Плачу не наличными, а закладной, без процентов. Владелец из уважения не хочет процентов. Из Питера уже пришли 5 тыс., и во вторник же я начну строиться, потом заложу дом в банк и расплачусь со всеми долгами. Кроме участка в Ялте куплю, вероятно, еще именьице в Кучукое19, если оно понравится Маше»20.
Прежде всего его действия восхищают решительностью. На момент кончины отца Чехов не имеет свободных материальных ресурсов, тем не менее, он не даст родным ни единого шанса усомниться в ясной и очевидной перспективе их будущего, не позволит впасть в уныние, в несколько дней круто изменит весь круг предлагаемых обстоятельств. Сознавая, что сам тяжело — неизлечимо — болен, но рассчитывать может исключительно на себя, Чехов торопится оградить семью от новых тяжких ударов, старается избавить близких от чадящего дыхания никак не отпускающего прошлого. Своей решимостью он напомнит деда по отцовской линии Егора Михайловича Чеха21. Однако сходство это будет чисто символическим.
В XVIII веке деревня Ольховатка Воронежской губернии со всеми живыми и мертвыми душами принадлежала полковнику Ивану Тевяшову, а после отошла к роду Чертковых. Последний из владельцев Ольховатки В.Г. Чертков22 был одним из ближайших соратников Льва Толстого и вел с Чеховым переговоры об издании «Палаты № 6». В 1893 году Чехов писал своему новому эпистолярному знакомому А.И. Эртелю23: «Вы воронежский уроженец? Моя фамилия тоже ведет свое начало из воронежских недр, из Острогожского уезда. Мои дед и отец были крепостными у Черткова, отца того самого Черткова, который издает книжки»24.
Дед Чехова, Егор Михайлович был человеком нрава деспотического, упорным, наделенным недюжинными организаторскими и административными талантами. Целью его жизни, мечтой, к осуществлению которой он шел долгие годы, отказывая себе во всем, была мечта о воле. В 1841 году за три с половиной тысячи рублей Егор Михайлович выкупил себя с женой и тремя сыновьями. Денег на выкуп дочери не хватило, но помещик смилостивился и отпустил Александру бесплатно. Чеховы переселились из Воронежской губернии, и Егор Михайлович стал служить управляющим донскими имениями графа И.М. Платова25, сына знаменитого атамана казачьего войска26.
Каждое лето Антон с братьями будет ездить к деду в деревню Княжую. До нее от Таганрога шестьдесят верст, на волах ехать с ночевкой. Разумеется, дворянская жизнь останется за закрытой дверью, о ее содержании можно будет только догадываться. «Княжая являла собою обветшавшую барскую усадьбу с большим садом, спускавшимся к реке, и огромным пустующим барским домом; в этом доме и селили братьев. <...> Дед считал, что все его занятия очень интересны, — и брал кого-нибудь из внуков в свои объезды на беговых дрожках полей, огородов, где каждые два-три дня сменялись подённые рабочие из самых разных губерний. Обедали с ними, слушали их рассказы. Объезжали тока, где вовсю шла молотьба»27.
«В детстве, живя у дедушки в имении гр. Платова, я по целым дням от зари до зари должен был просиживать около паровика и записывать пуды и фунты вымолоченного зерна; свистки, шипенье и басовой, волчкообразный звук, который издается паровиком в разгар работы, скрип колес, ленивая походка волов, облака пыли, черные, потные лица полсотни человек — все это врезалось в мою память, как «Отче наш»»28.
За полтора года до смерти Чехов напишет жене29: «Ты <...> завидуешь моему характеру. Должен сказать тебе, что от природы характер у меня резкий, я вспыльчив и проч. и проч., но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает. В прежнее время я выделывал черт знает что. Ведь у меня дедушка, по убеждениям, был ярый крепостник»30.
В самом деле, вчерашний раб Егор Михайлович бывал подчас чрезмерно строг и взыскателен по отношению к зависимым от него людям. Однако к себе у него были примерно те же требования — трудился истово, вкладывал в дело все силы.
Сына Павла Егор Михайлович определил в Таганрог к купцу Кобылину31. Другой его сын, «Митрофан Егорович32, тоже перебрался в Таганрог и открыл там лавку, еще раньше брата. В его доме познакомились родители Чехова»33.
Город в ту пору был процветающим центром Приазовья, крупным портом, южными торговыми воротами в империю — с точки зрения деловой активности с ним не могли соперничать ни Бердянск, ни Мариуполь, ни даже Ростов.
Прослужив в колониальном магазине 13 лет, кажется, оговоренных заранее, Павел Егорович прошел всю лестницу торговой иерархии: «мальчика» (при поступлении на службу ему было без малого 19 лет), приказчика, конторщика. От раннего утра и дотемна следовало угождать всем, в обязательном порядке употребляя вежливый словоерс, кланяться и улыбаться даже когда приходилось сносить затрещины и пощечины; надо было тянуть лямку.
Как и у отца, у Павла Егоровича была в жизни цель — «выбиться в люди». Гарантией осуществления задуманного выступала собственная лавочка. Впрочем, лавочка — не совсем точно, склонный к высокому слогу, Павел Егорович мечтал о «коммерциозном» предприятии. Бакалейная коммерция на Полицейской улице, торговавшая помимо прочего галантерейными товарами, будет торжественно открыта в 1857 году. Однако Павлу Егоровичу не хватит той строгой цельности, которая всегда и во всем отличала его отца — Егора Михайловича. Павлу Егоровичу мешала душа поэта. «Фантазерство» Егора Михайловича разрослось у Павла Егоровича в особенную художественную одаренность, он сделался «коммерсантом», как он сам себя называл, по профессии и художником по душе.
Желая во всем музыкальной стройности, гармонического порядка и торжественной красоты, Павел Егорович самостоятельно освоил игру на скрипке. По вечерам он разыгрывал скрипичные дуэты со своим сыном Николаем34. Способный всей душой отдаваться увлеченностям, призванный судьбой к кипучей деятельности, он создал церковный хор, отнимавший уйму времени в ущерб коммерческому делу, со всей дотошностью добивался того, чтобы хор его был лучшим в городе, набрал певчих из кузнецов; партии дискантов и альтов исполняли его сыновья. И именно этот хор, а вовсе не торговля, составлял подлинный интерес и смысл жизни Павла Егоровича.
Для сыновей хор сделался проклятием. В статье «А.П. Чехов — певчий» Александр Павлович Чехов35 вспоминает: «Тяжеленько приходилось бедному Антоше, только еще слагавшемуся мальчику, с неразвившейся еще грудью, с плоховатым слухом и с жиденьким голоском... Немало было пролито им слез на спевках и много детского здорового сна отняли у него эти ночные, поздние спевки. Павел Егорович во всем, что касалось церковных служб, был аккуратен, строг и требователен. Если приходилось в большой праздник петь утреню, он будил детей в 2 и 3 часа ночи и, невзирая ни на какую погоду, вел их в церковь. <...> Воскресные и праздничные дни для детей Павла Егоровича были такими же трудными днями, как и будни»36.
По поводу своего строгого детства в письме писателю Леонтьеву37 Чехов напишет: «Я, голубчик, понимаю Ваш восторг. После духоты, какую чувствуешь в среде Бурениных38 и Аверкиевых39 — а ими полон мир, — Рачинский40, идейный, гуманный и чистый, представляется весенним зефиром. Я готов за Рачинского живот свой положить, но, милый друг... разрешите мне это «но» и не сердитесь — я не отдал бы в его школу своих детей. Почему? Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание — с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет. Знаете, когда бывало я и два мои брата среди церкви пели трио «Да исправится» или же «Архангельский глас», на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками. Да, милый! Рачинского я понимаю, но детей, которые учатся у него, я не знаю. Их души для меня потемки. Если в их душах радость, то они счастливее меня и братьев, у которых детство было страданием»41.
Чехов никогда не жаловался и не жалел себя. В его словах констатация факта перманентного насилия и жестокосердия, с которым он и его братья столкнулись в первые годы своей жизни. В письме В.А. Тихонову42 Чехов признается: «Меня маленького так мало ласкали, что я теперь, будучи взрослым, принимаю ласку как нечто непривычное, еще мало пережитое. Потому и сам хотел бы быть ласков с другими, да не умею: огрубел и ленив, хотя и знаю, что нашему брату без ласки никак быть невозможно»43.
В самом деле, это выглядит абсурдно: разве может стремление отца благородного семейства к красоте и стройности обернуться для окружающих мучительством? Старший брат Чехова Александр Павлович рассказывает: «Павел Егорович и не подозревал, как были бы счастливы его дети, если бы их избавили от сидения в лавке, от упреков, от вечного страха быть высеченными и от созерцания порки, которую задают Андрюшке и Гаврюшке за всякий пустяк. Антон Павлович рассказывал потом, как анекдот из своей детской жизни, что, будучи учеником первого класса, он «подружил» с одним из товарищей, таким же учеником, как и он сам, — и первый вопрос, заданный другу, был такой:
— Тебя часто секут дома?
— Меня никогда не секут, — последовал ответ»44.
Много лет спустя в повести «Три года» Чехов вкратце опишет детские впечатления от родительского патернализма: «Я помню, отец начал учить меня или, попросту говоря, бить, когда мне не было еще пяти лет. Он сек меня розгами, драл за уши, бил по голове, и я, просыпаясь, каждое утро думал прежде всего: будут ли сегодня драть меня? Играть и шалить мне и Федору запрещалось; мы должны были ходить к утрене и к ранней обедне, целовать попам и монахам руки, читать дома акафисты. <...> Я боюсь религии, и когда прохожу мимо церкви, то мне припоминается мое детство и становится жутко. Когда мне было восемь лет, меня уже взяли в амбар; я работал, как простой мальчик, и это было нездорово, потому что меня тут били почти каждый день. Потом, когда меня отдали в гимназию, я до обеда учился, а от обеда до вечера должен был сидеть всё в том же амбаре»45.
Нет, не «журил» своих детей Павел Егорович, как мягко заметит его младший сын Михаил Павлович, а жестоко сек — за плохую отметку, за шалость, за забывчивость, сек дома или прямо в лавке — тогда для этих целей употреблялась «сахарная веревка (которой обвязывался сахар). «Разница между временем, когда меня драли, и временем, когда перестали драть, была страшная»46, — скажет Чехов уже зрелым человеком, вспоминая как вполне обыденное и регулярное явление на протяжении долгих лет процесс экзекуции в семье Павла Егоровича. Немирович-Данченко47 вспомнит слова, сказанные Чеховым в конце 1900 года: «Знаешь, я никогда не мог простить отцу, что он меня в детстве сек»48.
Бакалея будет мигрировать по Таганрогу вслед за семьей Чеховых. Неизменной останется лишь вывеска над дверью, на которой чуть ли не золотыми буквами старательно выведут: «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары».
На первый взгляд предприятие Павла Егоровича устроено образцово — весы, стол и стулья для покупателей, повсюду полки и шкафы. Между тем торгует Павел Егорович всем, чем придется. Помимо первосортного кофе и оливкового масла «здесь можно было приобрести четверку и даже два золотника чаю, банку помады, дрянной перочинный ножик, пузырек касторового масла, пряжку для жилетки, фитиль для лампы и какую-нибудь лекарственную траву или целебный корень вроде ревеня. Тут же можно было выпить рюмку водки и напиться сантуринским вином до полного опьянения. Рядом с дорогим прованским маслом и дорогими же духами «Эсс-Букет» продавались маслины, винные ягоды, мраморная бумага для оклейки окон, керосин, макароны, слабительный александрийский лист, рис, аравийский кофе и сальные свечи. <...> Конфекты, пряники и мармелад помещались по соседству с ваксою, сардинами, сандалом, селедками и жестянками для керосина или конопляного масла. Мука, мыло, гречневая крупа, табак, махорка, нашатырь, проволочные мышеловки, камфара, лавровый лист, сигары «Лео Виссора в Риге», веники, серные спички, изюм и даже стрихнин уживались в мирном соседстве. Казанское мыло, душистый кардамон, гвоздика и крымская крупная соль лежали в одном углу с лимонами, копченой рыбой и ременными поясами»49.
Идя навстречу запросам покупателя, Павел Егорович со временем станет отпускать и кое-какие лекарства. Одно из них, под названием «гнездо», помимо прочего включало в состав нефть, ртуть, азотную кислоту, «семибратнюю кровь», стрихнин и сулему. Оно имело абортивное действие и приобреталось мужчинами для своих дам при форсмажорных обстоятельствах. «Много, вероятно, отправило на тот свет людей это «гнездо»»50, — заметит как-то уже получивший медицинское образование Антон Павлович.
О санитарии понятия Павла Егоровича и вовсе были на уровне каменного века — «он, например, уверял сыновей в том, что «мухи очищают воздух». Однажды в бочке с оливковым маслом коммерсант обнаружил дохлую крысу. Замолчать это происшествие Павлу Егоровичу «не позволила честность, а вылить масло — жадность, к тому же ему очень не хотелось возиться с маслом — процеживать и кипятить его. Тогда он решил пропащий товар освятить, и отец Федор Покровский51 отслужил в лавке молебен»52.
Однако во всякой принудительной системе существует опасность рано или поздно столкнуться с сопротивлением. Такова уж природа человека, и в особенности, ребенка. Еще не успевший облачиться в латы благоразумия, он совершает глупости, озорничает, обезьянничает, и делает все это с восторгом, который вряд ли поддается какому-либо — даже самому дотошному — контролю. Скажем больше — чем строже режим, тем изощреннее ответная реакция, выражающаяся, в частности, в формировании системы неформальных отношений сродни параллельной реальности, в которую вход только по пропускам.
«Любовь к прозвищам (начавший ухаживать за барышнями Александр получил прозвище Волокитин Фаленюга, вечно хныкавший в детстве Николай — Зюзя Калин Мордокривенко), к каламбурам, к обыгрываньям латинских цитат и немецких слов, церковнославянизмов бьет в глаза в ранних письмах, ранних рассказах Антона Чехова и его первой пьесе, еще тесно связанных с детским и юношеским словесно-тематическим багажом.
Несомненно, сильна была и артистическая жилка, желанье имитировать, пародировать жесты, манеры.
М.Д. Дросси-Стайгер53, сестра гимназического приятеля Чехова, вспоминает: «Полина Петровна была старая дева, очень жеманная, непрестанно оправлявшая на себе платье и красневшая по всякому поводу. Антоша изумительно копировал ее манеры. Бывало, Антоша ее передразнивает, а она потом входит, — и трудно было удержаться от смеха»54.
Зачастую устроители суровых порядков сами оказываются объектами пародий.
«Вспоминает приятель отца Чехова, Ф.П. Чангли-Чайкин55: «При приходе брата (Митрофана Егоровича) Павел Егорович встречает его с распростертыми объятиями. Дядя, будучи человеком религиозным, безмолвно направляется к углу с иконами и начинает набожно креститься. Отец остается с протянутыми руками. Так как икон много, то моление продолжается долго. Хозяин опускает протянутые для встречи гостя руки и тоже начинает молиться. Наконец дядя кончил молиться и, оборачиваясь, протягивает руки. Теперь молится хозяин, а гость стоит с протянутыми руками». Эту сцену потом не раз в лицах представлял Антон»56.
Торговля продолжается с раннего утра до глубокого вечера. Когда Павлу Егоровичу нужно отлучиться в город по какому-то неотложному делу, бакалейным процессом заведуют мальчики. Их длинный трудовой день распределяется между лавочкой, гимназией, снова лавочкой, нескончаемыми спевками и репетициями и такими же непрерывными церковными и домашними молениями.
Не должно оставаться сомнения в том, что загружая своих детей сверх всякой меры, Павел Егорович руководствовался при этом вполне благими намерениями. Он искренне желал сделать своих чад разносторонне образованными людьми, в конечном счете, хотел, чтобы его мальчики непременно были счастливее самого Павла Егоровича.
«За все твои нам расположения и в некотором виде направления в нашей семейной жизни, мы очень рады, что ты не отстал своими чувствами к родной семье, — напишет Павел Егорович в письме Антону. — Дай бог, чтобы эти чувства не изменились до гроба; относительно убеждений каждого смертного человека я скажу, что все ошибаются и заблуждают, кто придерживается своих убеждений, убеждений своих можно держаться, но и других должно слушать, потому что молодой человек видит только из теории или книги (курсив наш — Т.Э.), а на практике он еще не смыслит. Мотивировать можно, но и соглашаться всегда должно с опытными старшими людьми. Нас собственные убеждения не будут хлебом кормить, а вот я служу г. Гаврилову по его убеждению»57.
Все Чеховы будут учиться в классической гимназии, для них наймут учителей по музыке, языку; старшие сыновья в отроческие годы свободно говорят по-французски. При этом Павла Егоровича, кажется, вовсе не интересует, отчего его дети опускают глаза, когда он, прерывая обед и требуя всеобщего внимания, «жует» жену или сыновей, томя присутствующих банальными нравоучениями.
«Голос старика гудел непрерывно <...> как надо жить и как вести свои дела, и при этом всё ставил в пример самого себя. <...> Старик обожал себя; из его слов всегда выходило так, что свою покойную жену и ее родню он осчастливил, детей наградил, приказчиков и служащих облагодетельствовал и всю улицу и всех знакомых заставил за себя вечно бога молить; что он ни делал, всё это было очень хорошо, а если у людей плохо идут дела, то потому только, что они не хотят посоветоваться с ним; без его совета не может удастся никакое дело. В церкви он всегда становился впереди всех и даже делал замечания священникам, когда они, по его мнению, не так служили, и думал, что это угодно богу, так как бог его любит»58.
Павлу Егоровичу мечтается уклад, похожий на ход Breguet'а: постоянный, точный, безотказный. И сам он, вольно-невольно, всячески стремился уподобиться часовому механизму, предписывая домочадцам выверять слова и поступки согласно его указаниям, не отставая и не забегая вперёд. Понятно, что сыновья спали и видели, как бы скорее повзрослеть и вырваться из отчего дома.
Для продолжения учебы в университете Александр, кончивший гимназию с серебряной медалью, в августе 1875 года переедет в Москву. Павел Егорович пошлет вдогонку старшему сыну патетическое письмо: «Поздравляю тебя, Саша, с днем твоего рождения. Какое событие! В это число родиться на свет и в этот же день приехать в первопрестольную столицу русского царства!»59 Впрочем, выбор Александра — физико-математический факультет — Павла Егоровича озадачит. «Я желал бы, Саша, знать подробно, какая это наука физико-математических естественных наук, где она потребуется после, и когда она окончится через четыре года, то где дают места на должность?»60
«Если я плохо буду заниматься, то буду учителем математики, а если хорошо, то, окончив курс со званием кандидата, за счет университета буду отправлен за границу, — вежливо ответит Александр из своего столичного подполья. — По возвращении оттуда буду держать экзамен на звание магистра, затем буду защищать диссертацию (при публике) на степень доктора математики»61. С объяснений старшего сына Павел Егорович мало что поймет, разве что успокоится тоном письма: Александр видит себя доктором, — это главное.
Семи лет от роду Сашу отдали в греческую школу, где он проучился четыре безрадостных года. Особого толка не вышло, и по настоянию деда, Егора Михайловича мальчика определили в гимназию: её окончание даст право поступления в высшее учебное заведение. Ведь на первенца, рано выказавшего способности к учению, Чеховы-старшие возлагали особые надежды. Возможно, именно эти избыточные ожидания стали главной причиной хронической непоследовательности, нетребовательности, необязательности, патологической тяги к разрушению себя и всего, что вокруг, столь свойственной натурам, воспитанным в грубых тисках беспрестанного насилия и священного долга. Отсюда и корни самого тугого и болезненного семейного чеховского узла — выморочных отношений Александра Павловича с Павлом Егоровичем, какого-то тоскливо-неодолимого неприятия друг друга, «взаимного непрощающего отрицания, не побеждаемого ни разумом, ни сердцем»62.
Устремившись в Москву вслед за братом, огромный конкурс в Московское училище живописи, ваяния и зодчества выдержит Николай. Павел Егорович поздравит сына с поступлением, однако неясное будущее Николки его также обеспокоит: «Лучше идти на архитектора, ближе к делу, живопись — утомительно сидячая жизнь»63.
Николай привык относиться к поучениям отца примерно так же, как старший брат. Спустя годы, будучи уже взрослым человеком, он не найдет в семейном прошлом ничего, кроме бессердечия и дикости: «Наш отец с нами жестоко расправлялся. Розгами драл всех, и Александра, и Антона, и меня — нещадно!»64
Не имея возможности быть в курсе подноготной старших сыновей, Павлу Егоровичу останется лишь давать рекомендации общего порядка, да и то исключительно в эпистолярном жанре. Впрочем, «нелегальное» положение братьев продлится недолго. Спустя девять месяцев после их отлучки Павел Егорович вынужден будет сам удалиться в первопрестольную. С оглядкой на сестру, Марию Павловну, всю жизнь тщательно оберегавшую общество от любой нежелательной информации о семье Чеховых, а в советские годы фактически возглавившую процесс мифологизации образа великого брата (чего стоят фиолетовые чернила, которыми М.П. лично штриховала в письмах Чехова все слишком откровенные, на ее взгляд, пассажи!)65, ее младший брат Михаил Павлович, тем не менее, весьма точно опишет и внезапный отъезд отца, и обстановку, сложившуюся в семье после этого отъезда: «В 1876 г., в апреле, Павел Егорович окончательно закрыл свою торговлю и уехал в Москву. <...> Вслед затем и дом Чеховых был продан с банковских торгов Селиванову. Всю мебель увез один из кредиторов, и Евгения Яковлевна66 с семьей осталась ни с чем», после чего «для 16-летнего Антоши настал серьезный момент в его жизни — он должен был заполнить собою главу семьи в момент ее полного развала. Три месяца спустя Евгения Яковлевна навсегда уехала из Таганрога к мужу...»67, а Антон и Иван остались предоставлены самим себе, «покинуты на произвол судьбы»68.
Михаил Павлович не только младший, но и любимый сын Павла Егоровича и Евгении Яковлевны Чеховых. «С детских лет его — внимательного и словоохотливого мальчика — зовут «сладкий Миша». Он умеет с важным видом побеседовать с дядюшкой Митрофаном о божественном, повздыхать с матерью о житейских невзгодах, посоветоваться с отцом о семейных заботах и скорбно молчать, когда родители ругмя ругают «беспутного» Сашу, «несчастного» Николку, «строптивого» Ивашу»69.
Себя Миша считает умным, добродетельным, терпящим напрасные обиды от людей, но отвечающим на всякое несправедливое поношение мягкостью и терпимостью. «Через всю жизнь он пронес привычку обращаться к родным и близким «милый», «милая» и желать в конце писем «расти большим (ой)», в том числе людям старше его по возрасту. Часто взывал к родным: «добрая Маша», «добрый Саша» или «ты добрый», «ты добрая»»70.
С предупреждением об опасности молчалинского конформизма сладкого Миши Чехов в семье выскажется первым. Вот что напишет из Таганрога девятнадцатилетний Антон своему четырнадцатилетнему братишке в ответ на его пространное верноподданническое послание:
«Дорогой брат Миша!
Письмо твое я получил как раз в самый разгар ужаснейшей скуки, зевая у ворот, а потому ты можешь судить, как оно, огромнейшее, пришлось весьма кстати. Почерк у тебя хорош, и во всем письме я не нашел у тебя ни единой грамматической ошибки. Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам быть одинаковыми... Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну, и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность. Не смешивай «смиряться» с «сознавать свое ничтожество»71.
Усердными стараниями младших сестры и брата Антон Павлович Чехов в сознании советского трудящегося в ряду с Максимом Горьким (Алексеем Пешковым)72 на время существования советской власти превратится чуть ли не в витрину социалистического реализма со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Несомненно, это лишь усугубит и без того тяжелое положение, так что адекватное прочтение обширного литературного и театрального наследия Чехова затянется на десятилетия. И лишь в середине семидесятых, возможно, опасаясь, что рано или поздно грубый подлог непременно вскроется, в тридцатитомном научно подготовленном академическом собрании сочинений и писем чеховские тексты, наконец, воспроизведут в относительно полном объеме, — в строгом соответствии с мерами против мелкобуржуазного опошления и дискредитации Чехова73 купирование коснется лишь «необязательных» особо вызывающих мест переписки. Впрочем, что может быть пошлее сладострастия самой цензуры, в бессрочной перспективе неминуемо обнажающего ущербный взгляд на жизнь ее убогих церберов?
Бог им судья.
В шестнадцать лет о будущем размышлять решительно некогда, — слишком много забот в настоящем. А если вдруг и случается — думаешь о нем много лучше, чем оно того в конечном счете заслуживает.
Примечания
1. Из письма А.П. Чехова — А.Б. Тараховскому от 13 сентября 1898 г. // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. М., 1978—1983. Т. 25. С. 267. Далее все цитаты А.П. Чехова приводятся по этому изданию. Тараховский Абрам Борисович (Авраам Беркович; 1866—1920?) — журналист газеты «Приазовский край», в 1919 году — её редактор, литератор, издатель. Учился в Таганрогской Александровской мужской гимназии. Автор воспоминаний о Чехове.
2. Чехов Павел Егорович (1825—1898) — отец Чехова.
3. Чехова Мария Павловна (1863—1957) — сестра Чехова. Педагог, художница, создательница дома-музея А.П. Чехова в Ялте.
4. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 14 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 295.
5. Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — русский журналист, издатель, писатель, театральный критик и драматург. А.С. Суворин, издатель реакционной газеты «Новое время», в молодости был демократически настроенным писателем. В 60-е гг. сотрудничал в «Современнике» и «Отечественных записках»; под псевдонимом «Незнакомец» печатал фельетоны, пользовавшиеся большой популярностью у демократической интеллигенции; подвергался цензурным преследованиям; в 1866 г. за сборник «Всякие» был привлечен к суду. Став издателем «Нового времени» в 1876 г., пытался сперва придать газете умеренно-либеральное направление, но уже к концу 70-х гг. «Новое время» стало проправительственным органом печати. Сам Суворин в личных беседах и в своем дневнике часто высказывался так, будто продолжал оставаться на позициях своей молодости.
6. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 15 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 296—297.
7. Меньшиков Михаил Осипович (1859—1918) — консервативный публицист, общественный деятель, один из идеологов русского национального движения.
8. Из письма А.П. Чехова — М.О. Меньшикову от 20 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 298.
9. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чеховой от 14 октября 1898 г. // Там же. С. 295—296.
10. Харкеевич Варвара Константиновна (урожд. Сытенко; 1850—1932) — основательница и начальница Ялтинской женской гимназии.
11. Из письма А.П. Чехова — В.К. Харкеевич от 20 мая 1899 г. // ПСС. Т. 26. С. 187.
12. Домашнее прозвище Марии Павловны, сестры Чехова.
13. Из письма А.П. Чехова — А.С. Киселеву от 7 марта 1892 г. // ПСС. Т. 23. С. 19. Киселев Алексей Сергеевич (1841—1910) — помещик, племянник парижского посла и государя Молдавии графа П.Д. Киселева, был женат на дочери директора Императорских театров В.П. Бегичева. В его имении Бабкино близ Воскресенска (нынешняя Истра) в течение трех лет Чехов сочинит десятки рассказов.
14. Чехов Иван Павлович (1861—1922) — педагог, народный учитель, брат Чехова.
15. Из письма А.П. Чехова — И.П. Чехову от 20 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 300.
16. Мизинова Лидия Стахиевна (в замужестве — Санина; 1870—1939) — русская певица, актриса, переводчица, мемуарист, литературный и театральный критик, прототип Нины Заречной в пьесе «Чайка».
17. Из письма А.П. Чехова — Л.С. Мизиновой от 24 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 308.
18. Чехов Михаил Павлович (1865—1936) — писатель, театральный критик. Младший брат и биограф Чехова.
19. Приехав в Ялту в середине сентября 1898 года, Чехов уже через неделю начал подумывать о приобретении собственного владения на Южном берегу Крыма. Известный ялтинец Исаак Абрамович Синани, владевший участком в районе татарской деревушки Кучук-Кой, сообщил ему о продажном соседнем имении: в 27 верстах от Ялты, по дороге на Севастополь, между Алупкой и Форосом, в 15—20 минутах ходьбы от моря. 26 сентября вместе с Синани Чехов ездил смотреть это имение и в письме к сестре дал его подробное описание.
20. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чехову от 25 октября 1898 г. // ПСС. Т. 25. С. 310.
21. Чехов (Чех) Егор Михайлович (1799—1879) — служил приказчиком на сахарном заводе в Ольховатке, потом управляющим имения Платова.
22. Чертков Владимир Григорьевич (1854—1936) — лидер толстовства как общественного движения, близкий друг Л.Н. Толстого, редактор и издатель его произведений, руководитель издательства «Посредник».
23. Эртель Александр Иванович (1855—1908) — русский писатель народнических взглядов, известный главным образом как автор нашумевшего в своё время романа «Гарденины».
24. Из письма А.П. Чехова — А.И. Эртелю от 11 марта 1893 г. // ПСС. Т. 23. С. 186.
25. Платов Иван Матвеевич (1796—1874) — полковник, участник Отечественной войны 1812 года, кавалер ордена Почётного легиона.
26. Платов Матвей Иванович (1753—1818) — граф, атаман Донского казачьего войска, генерал от кавалерии, принимавший участие во всех войнах Российской империи конца XVIII — начала XIX века. В 1805 году основал Новочеркасск, куда перенёс столицу Донского казачьего войска.
27. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. М., 1987. С. 32.
28. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 29 августа 1888 г. // ПСС. Т. 20. С. 321.
29. Книппер Ольга Леонардовна (с 1901 г. Чехова; 1868—1959) — русская и советская актриса, служившая в МХОТ-МХТ-МХАТ; народная артистка СССР (1937). Лауреат Сталинской премии I степени (1943). Жена А.П. Чехова.
30. Из письма А.П. Чехова — О.Л. Книппер-Чеховой от 11 февраля 1903 г. // ПСС. Т. 29. С. 150.
31. Кобылин Иван Евстратьевич (?—1878) — купец 1-й гильдии, крупный домовладелец, общественный деятель, городской голова, избиравшийся на этот пост четыре раза (1844, 1850, 1856, 1868).
32. Чехов Митрофан Егорович (1832—1894) — дядя Чехова, купец. Всю жизнь занимался самообразованием и общественными делами. Был торговым депутатом, первым старостой церкви св. Архангела Михаила, корреспондентом Афонского монастыря в Греции.
33. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. С. 8.
34. Чехов Николай Павлович (1858—1889) — русский художник, родной брат А.П. Чехова.
35. Чехов Александр Павлович (1855—1913) — прозаик, публицист, мемуарист. В 1882—1886 годы служил в Таганрогской, Санкт-Петербургской и Новороссийской таможнях. С 1886 года — профессиональный газетчик и беллетрист, штатный сотрудник газеты «Новое время». Писал под псевдонимами Агафопод, Агафопод Единицин, Алоэ, позднее — А. Седой. Старший брат Антона Павловича Чехова и отец актёра, режиссёра и педагога Михаила Александровича Чехова.
36. Чехов Ал. П. Из детских лет А.П. Чехова // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1960. С. 68—70.
37. Леонтьев Иван Леонтьевич (лит. псевд. Иван Щеглов; 1856—1911) — российский писатель и драматург.
38. Буренин Виктор Петрович (он же Владимир Монументов, Хуздозад Цередринов, Выборгский пустынник, граф Алексис Жасминов и пр.; 1841—1926) — русский театральный и литературный критик, публицист, поэт-сатирик, драматург, выступал в изданиях, придерживающихся радикально-демократических позиций. Типичный «шестидесятник» и «нигилист», с годами всё менее считал себя связанным рамками этики: в нём Гончаров и Лесков увидели «бесцеремонного циника», «который только и выискивает, чем бы человека обидеть, приписав ему что-нибудь пошлое».
39. Аверкиев Дмитрий Васильевич (1836—1905) — известный русский писатель, драматург, публицист, переводчик, беллетрист и театральный критик, известен как один из самых консервативных литераторов 2-й половины 19 века, близкий по взглядам к «почвенникам» и идеализировавший в своих сочинениях патриархальный быт, который рассматривал как воплощение народного эстетического и этического идеала.
40. Рачинский Сергей Александрович (1833—1902) — российский учёный, педагог, просветитель, профессор Московского университета, ботаник и математик. Член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук.
41. Из письма А.П. Чехова — И.Л. Леонтьеву (Щеглову) от 9 марта 1892 г. // ПСС. Т. 23. С. 20.
42. Тихонов Владимир Алексеевич (1857—1914) — русский писатель, драматург, актёр. Сотрудничал с журналами «Новое время», «Россия», «Всемирная Иллюстрация», «Неделя», «Исторический вестник», «Русская мысль», «Вестник Европы»; с 1891 по 1894 годы был редактором журнала «Север». Выступал как представитель консервативных кругов русской интеллигенции.
43. Из письма А.П. Чехова — В.А. Тихонову от 7 марта 1889 г. // ПСС. Т. 21. С. 173.
44. Чехов Ал. П. Из детских лет А.П. Чехова // А.П. Чехов в воспоминаниях современников, 1960. С. 46—47.
45. Чехов А.П. Три года // ПСС. Т. 9. С. 39.
46. Из письма А.П. Чехова — А.С. Суворину от 27 марта 1894 г. // ПСС. Т. 23. С. 283.
47. Немирович-Данченко Владимир Иванович (1858—1943) — русский театральный режиссёр, педагог, драматург, писатель, театральный критик. Является одним из основателей Московского Художественно-Общедоступного театра.
48. Немирович-Данченко В.И. Из прошлого. М., 1936. С. 15.
49. Чехов Ал. П. Из детских лет А.П. Чехова // А.П. Чехов в воспоминаниях современников, 1960. С. 33—34.
50. Там же. С. 36.
51. Покровский Федор Платонович (1833—1898) — протоиерей, настоятель Таганрогского Успенского собора, законоучитель в таганрогской мужской классической гимназии. Как законоучитель не отличался умением религиозно воспитывать, его уроки любили ученики старших классов, где он поднимал вопросы общественной морали, беседовал о писателях. Считался одной из самых ярких фигур Таганрога. Гимназист и будущий писатель Антон Чехов бывал в доме у о. Федора, который давал ему книги, считавшиеся запрещенными. Был другом семьи Чеховых, к нему не раз они обращались за помощью. Автор первого писательского псевдонима Чехова — «Чехонте».
52. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова. М., 2014. С. 47.
53. Дросси Мария Дмитриевна (по первому мужу Сиротина, по второму — Стайгер; 1863—?) — из семьи хлеботорговца. Ее отец выделялся среди таганрогского купечества своей культурностью. В гостеприимном доме Дросси музицировали, ставили любительские спектакли.
54. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. С. 35.
55. Чангли-Чайкин Федор Пантелеймонович (1848—?) — крупный таганрогский коммерсант, занимавшийся «продажей мануфактурных и галантерейных товаров. Имел лавку в Александровских торговых рядах. Был членом городской думы, торговым депутатом от городской управы, попечителем Странноприимного дома Депальдо.
56. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. С. 35.
57. Из письма П.Е. Чехова — А.П. Чехову от 19 января 1878 г. // ПСС. Т. 19. С. 488.
58. Чехов А.П. Три года // ПСС. Т. 9. С. 35—36.
59. Коноплева Е.П., Ивашененкова Е.Н., Белова Л.П., Дымов А.С., Щеглова С.А. «...Таганрога я не миную»: Чехов в Таганроге. Ростов-на-Дону, 1985. С. 153.
60. Там же.
61. Там же. С. 154.
62. Михайлова Л. Чехов: Это сладкое слово «свобода» // www.epochtimes.ru/chehov-eto-sladkoe-slovo-svoboda-98996892/
63. «...Таганрога я не миную»: Чехов в Таганроге. С. 154.
64. Слова Н.П. Чехова приведены в воспоминаниях Н.М. Ежова (Антон Павлович Чехов (Опыт характеристики). «Исторический вестник», 1909, № 8). Эти воспоминания не раз подвергались справедливой критике, и самой основательной — в известных мемуарах А.С. Лазарева-Грузинского, хорошо знавшего Ежова. Решительно опровергая некоторые утверждения Ежова, Лазарев, однако, замечает, что все, о чем рассказывал Ежову Н.П. Чехов, «фактически верно и точно». Ежов Николай Михайлович (1862—1942) — литератор, фельетонист, юморист, печатавшийся под псевдонимами Ежини, Хитрини и др. Один из последователей Чехова в «малой прессе», пользовавшийся неизменной его поддержкой и покровительством.
65. Пр., в переиздававшихся при жизни М.П. Чеховой воспоминаниях Ал.П. Чехова делались существенные купюры; в редактируемых или издаваемых под ее наблюдением письмах Чехова в ряде случаев были выброшены фразы, где писатель особенно резко и прямо характеризовал семейную обстановку своего детства. Так, только в академическом издании были восстановлены слова Чехова из письма старшему брату: «Детство отравлено у нас ужасами» (4 апреля 1893 г.).
66. Чехова Евгения Яковлевна (урожд. Морозова (1830—1919) — мать Чехова. Предки из деревни Фофаново Владимирской губернии. Семейное предание утверждает, будто Морозовы были из старообрядцев и приходились дальней родней известным мануфактурщикам Савве и Викуле Морозовым. Отец, Яков Герасимович Морозов успешно торговал сукнами в Моршанске Тамбовской губернии, умер от холеры в Новочеркасске.
67. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923. С. 19.
68. Там же. С. 20.
69. Михайлова Л. Чехов: Это сладкое слово «свобода».
70. Кузичева А.П. Чеховы. Биография семьи. М., 2004. С. 271.
71. Из письма А.П. Чехова — М.П. Чехову не ранее 5 апреля 1879 г. // ПСС. Т. 19. С. 29.
72. Пешков Алексей Максимович (литературный псевдоним — Максим Горький; 1868—1936) — русский советский писатель, поэт, прозаик, драматург, журналист, публицист и общественный деятель. Еще при жизни был объявлен основоположником литературы социалистического реализма и родоначальником советской литературы.
73. По сию пору ходит слух о некоем секретном постановлении Политбюро ЦК КПСС, предупредительно ограждающем девственно неискушенного советского читателя от скабрезностей неудобного Чехова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |