Имя Ивана Щеглова (Ивана Леонтьевича Леонтьева, 1856—1911) — беллетриста, драматурга, мемуариста, многолетнего корреспондента Чехова и его родных — давно и небезосновательно причислено к дружескому кругу А.П. Чехова. Поначалу их взаимный интерес возник заочно и отчасти благодаря театру Корша, где в сентябре 1887 года была поставлена комедия Щеглова «В горах Кавказа», а два месяца спустя — чеховский «Иванов». Младший брат Чехова Михаил вспоминал: «Почти одновременно с «Ивановым» шла в театре Корша пресмешная пьеса Ивана Щеглова «В горах Кавказа». Тогда же появилась в продаже и книга этого же автора «Гордиев узел»; и пьеса и книга брату Антону и мне очень понравились: в них было что-то свежее, молодое, прыскавшее юмором, как из фонтана. Каково же было наше удивление, когда этим самым Иваном Щегловым оказался отставной капитан, да еще совершивший турецкий поход и участвовавший во многих сражениях, — Иван Леонтьевич Леонтьев. Антон Павлович скоро познакомился с ним, они быстро сошлись, и Жан, как прозвал его Чехов, стал частенько у нас бывать»1.
Первым художественным произведением И.Л. Леонтьева (Щеглова) была одноактная шутка «Влюбленный майор», сочиненная осенью 1877 года в походной палатке военного лагеря на Кавказе. Два года спустя эта пьеска была издана в литографии Общества русских драматических писателей С.Ф. Рассохина и получила дозволение к представлению. В литографированном издании было указано подлинное имя автора — И. Леонтьев, текст уместился на 13 рукописных страницах.
Содержание «Влюбленного майора» очень непритязательно. Здесь трое действующих лиц: пехотный майор Аполлон Григорьевич Громобой, его денщик Аввакум и писарь Муха. Действие происходит в военное время, в снятой майором квартире, на которую он переехал два дня назад из плохой гостиницы. Местом действия неизменно остается небольшая, бедно убранная комната, где царит походный беспорядок. Текст в основном состоит из монологов майора, обращенных к себе или к публике. Эти монологи выражают два противоположных настроения главного героя: воинственное, соответствующее его грозной фамилии, и чувствительное, отвечающее его романтическому имени.
Начинается шутка с того, что майор в утреннем неглиже стоит перед зеркалом:
«Майор. Морда! с какой стороны ни посмотри — все морда! И отчего, скажите, пожалуйста, такое неравенство перед законом: какой-нибудь там — даже выразиться неприлично — просто прапорщик, — и все это ничего: все это привлекательно и возбуждает дамское обожание, а я вдруг майор — и морда?!. Чертовски несправедливо!!! Впрочем, с другой стороны, в отношении военного времени, у меня самое надлежащее изображение: свирепость и неумолимая жестокость! (Принимает грозное выражение.) Ей-богу, даже самому страшно. (Ходит.) Эх, скорей бы только предписание вышло — тотчас бы полетел в самую что ни на есть перепалку. ...А то сидишь целый месяц в ожидании — того и гляди, весь этот геройский дух выйдет! (Ходит, насвистывая марш.)»2.
В мыслях майор рисует себе картины, как поведет батальон на штурм: «Штурм — это моя страсть: барабаны трещат, пули шипят, генералы кричат, — кругом дым, и ничего не видно: упоение!» Этот воинственный настрой (почти по Пушкину: «Есть упоение в бою») сменяется маниловскими мечтами: как после сражения его позовет к себе генерал, наградит за отчаянную храбрость, газеты опубликуют о нем статьи, после кампании выйдет генеральский чин, начнутся приемы, купеческие обеды, пойдут знаки внимания от увлеченных женщин...
«(Закрывает глаза.) Ослепительно!!. (Обращается к публике.) Затем, конечно, вы думаете — я женюсь? — Как бы не так! — Никогда я не женюсь, да-с: потому что жениться — это значит обабуриться, (встает) и не будь я майор Громобой, если позволю себе жениться хоть раз в моей жизни...» (с. 3).
В доказательство своей непреклонности он несколько раз напевает: «Как приятно быть женатым, как я рад, что не женат». Это строки куплета из комедии-водевиля П.И. Григорьева «Жена или карты». В водевиле его поют ревнивый муж (Арматов) и его соперник (Ягодкин), ухаживающий за молодой женой Арматова в надежде на ее скорую измену мужу:
«Арматов.
Я иду! и с этим хватом
Вас оставить очень рад!
(Уходит раздосадованный.)Ягодкин (про себя).
Как приятно быть женатым!
Как я рад, что... не женат!»3
В окне напротив майор видит двух барышень, одна из которых выглядит совершенно в его вкусе и начинает занимать его мысли. От денщика он узнает имя привлекательной особы и уже к обеду теряет душевный покой и аппетит:
«Неужели это все бабешки виноваты? Вздор! Малодушие и чертовщина! (Снова пробует есть.) Окончательно нет никакого аппетита. (Встает и начинает ходить по комнате.) «Как приятно быть женатым, как я рад, что не женат». <...> (Задумывается.) А что если внезапно жениться?!. Татьяна Николаевна!.. Какое приятное имя!..» (с. 8).
Параллельно его денщик Аввакум так же стремительно влюбляется в кухарку Авдотью, которая служит у барышень-соседок. Через Авдотью барышни передают майору записку с приглашением в гости. Он уже предвкушает, как войдет и представится, о чем будут говорить, как ловко попрощается и произведет впечатление: «Пришел, увидел, победил». Но мечты остаются мечтами. Писарь Муха приносит бумагу: только что получено предписание о немедленной отправке майора в действующую армию на Кавказ. Поколебленный было геройский дух восстановлен:
«Майор (после некоторой борьбы). Передай барышням, что я еду в сраженье и в настоящее время женские формы возбуждают во мне одну насмешку. <...> А что, ежели повременить денек, другой... Вздор! Тьфу! Дьявольщина! Ни одного часу сверх положения <...> Аввакум, денщик, укладывай чемодан!!! (Застывает в победоносной позе...)» (с. 13).
Первая театральная вещь Щеглова мало оригинальна по содержанию: грубость персонажа-военного, геройская поза, зарок не жениться, быстрая перемена отношения к женщинам и женитьбе — типичный набор комедийных штампов. Довольно слаба эта пьеска и в художественном отношении. Что же делает ее интересной и заслуживает в связи с ней внимания? В первую очередь — те отголоски, какие шутка о «влюбленном майоре» получила в дальнейшем, в новых сюжетах Щеглова, а также и Чехова. В «Трех сестрах» Чехова сюжет о «влюбленном майоре», сделавшемся для всех объектом подшучиваний, стал сюжетом из московской молодости Вершинина. В памяти сестер о молодом Вершинине, с трудом узнаваемом после многих прошедших лет, сохранилась именно эта знаменательная подробность — прозвище «влюбленный майор»:
«Маша. Теперь вспомнила! Помнишь, Оля, у нас говорили: «влюбленный майор». Вы были тогда поручиком, и в кого-то были влюблены, и вас все дразнили почему-то майором...
Вершинин (смеется). Вот-вот... Влюбленный майор, это так...
Маша. У вас были тогда только усы... О, как вы постарели! <...>
Вершинин. Да, когда меня звали влюбленным майором, я был еще молод, был влюблен» (С., 13, 127).
Эта шутка из прошлого персонажей органично вписалась в первое действие «Трех сестер» с его атмосферой домашнего дружелюбия, доверительного и беззлобного поддразнивания. В том же действии история о «влюбленном майоре» вспоминается еще раз при появлении брата Андрея. Как прежде Вершинин, так теперь Андрей служит объектом семейных шуток, реагировать на которые в доме Прозоровых полагается по известному образцу:
«Маша. Какой смешной! Александра Игнатьевича называли когда-то влюбленным майором, и он нисколько не сердился.
Вершинин. Нисколько!» (С., 13, 130).
«Влюбленный майор» в «Трех сестрах» — это вместе с тем и шутка из реального прошлого, адресованная Чеховым Щеглову. Прием «разговора со сцены» с адресатом, слышащим и понимающим больше других в зрительном зале, в творчестве Чехова не единичен. Он был использован в «Чайке» в эпизоде дарения Ниной Заречной медальона Тригорину, что одновременно было и продолжением разговора на маскараде с Лидией Авиловой4. Скрытую адресацию близким заключали имена сестер Прозоровых: Мария — имя сестры, Ольга — имя любимой женщины, Ирина — память о первой встрече и первой чеховской роли О.Л. Книппер5. В прозе скрытый посыл к Щеглову был сделан в «Скучной истории», что отметил В.Б. Катаев: «Рисуя в «Скучной истории» Катю с ее роковой влюбленностью в театр, Чехов, как он сам признался, «воспользовался отчасти чертами милейшего Жана» (П., 3, 238)»6. Не будет слишком рискованным предположить, что черты Щеглова отразились и в образе Тузенбаха — деликатного и чувствительного барона, этнического немца с тройной фамилией Тузенбах-Кроне-Альтшауер, но православного и чувствующего себя русским. У Щеглова были немецкие корни, на что он указывал и в автобиографической заметке, включенной в его сборник «Наивные вопросы» (1903), и в ответах на анкету Ф.Ф. Фидлера: «Дед мой — артиллерийский генерал, барон Владимир Карлович Клодт фон-Юргенсбург, у которого я жил и воспитывался с трехлетнего возраста, оказал самое счастливое влияние на развитие моего писательского дара»7. В пьесе Щеглова «Батарейный журфикс» образ штабс-капитана Эдуарда Карловича Гофмана, русского немца, неудачливого в службе и в любви, скорее всего, несет в себе автобиографические черты. К тому же Тузенбах, как и Щеглов, оставляет военную службу, собираясь отдаться полезному делу на гражданском поприще.
Невозможно представить, чтобы Чехов, много раз видевшийся с Щегловым, не знал о его драматургическом дебюте. И думается, что о «Влюбленном майоре» он услышал в самом начале их общения. Очное знакомство Чехова и Щеглова состоялось в декабре 1887 года в Петербурге. В дневнике Щеглова за декабрь 1887 года расписаны дни петербургских встреч: «Путаюсь с Антоном Чеховым. В среду, 9 декабря, познакомился с ним в гостинице Москва, и проговорили до 1 часу ночи — и с тех пор пошло». А 11 декабря отмечено: «У Палкина с Плещеевым и Чеховым. Импровизации Чехова. <...> «Силагипнотизма» Чехова»8.
В совместных разговорах Чехова и Щеглова, относящихся к этим дням, родилась импровизация водевильного сюжета под названием «Сила гипнотизма». Одним из героев водевиля был влюбленный майор. Позднее, в воспоминаниях, Щеглов изложил конспект этого замысла:
«Какая-то черноглазая вдовушка вскружила головы двум своим поклонникам: толстому майору, с превосходнейшими майорскими усами, и юному, совершенно безусому, аптекарскому помощнику. <...> <майор> предлагает ей руку и сердце и клянется, что из любви к ней пойдет на самые ужасные жертвы. Жестокая вдовушка объявляет влюбленному майору, что она ничего не имеет против его предложения и что единственное препятствие к брачному поцелую... щетинистые майорские усы. И, желая испытать демоническую силу своих очей, вдовушка гипнотизирует майора и гипнотизирует настолько удачно, что майор молча поворачивается к двери и направляется непосредственно из гостиной в первую попавшуюся цирюльню. Затем происходит какая-то водевильная путаница <...>, в результате которой получается полная победа безусого фармацевта. <...> И вот в тот самый момент, когда вдовушка падает в объятия аптекаря, в дверях появляется загипнотизированный майор, и притом в самом смешном и глупом положении: он только что сбросил свои великолепные усы... <...>
Помню, над последней сценой, то есть появлением майора без усов, мы оба очень смеялись. По-видимому, «Силе гипнотизма» суждено было сделаться уморительнейшим и популярнейшим из русских фарсов, и я тогда же взял с Чехова слово, что он примется за эту вещь, не откладывая в долгий ящик.
— Что же, Антуан, «Сила гипнотизма»? — запрашиваю его вскоре в одном из писем...
— «Силу гипнотизма» напишу летом — теперь не хочется! — беспечно откликается Антуан из своего московского затишья.
Но прошло лето, наступила зима, затем пробежало много лет, и иные, меланхолические мотивы заслонили беспардонно веселую шутку молодости»9.
В пору работы над большой драмой (как раз посреди «меланхолических мотивов»), «шутка молодости» была извлечена из писательской кладовой и сослужила службу автору «Трех сестер»10. Из давней импровизации были использованы два основных мотива — влюбленный майор и напрасно сбриваемые усы. Первый, как было отмечено выше, пригодился для образа молодого Вершинина. Второй послужил для создания образа Кулыгина, бритые усы которого всесторонне обсуждаются в четвертом действии пьесы. Смысл этого обсуждения тот же, что и в предполагавшемся водевиле: сбрив усы, персонаж попадает в смешное и глупое положение.
«Ирина. Федор сбрил себе усы. Видеть не могу!
Кулыгин. А что?
Чебутыкин. Я бы сказал, на что теперь похожа ваша физиономия, да не могу» (С., 13, 174).
Сохранив конечный комический эффект положения, Чехов изменил мотивировку поведения персонажа. Если герой его водевильного замысла приносил свое главное украшение — усы — в жертву даме сердца, то герой «Трех сестер» поступается своей внешностью в угоду другому кумиру, вовсе не романтичному:
«Кулыгин. Что ж! Так принято, это modus vivendi. Директор у нас с выбритыми усами, и я тоже, как стал инспектором, побрился. Никому не нравится, а для меня все равно. Я доволен» (С., 13, 174).
В новом сюжете гипнотическая сила, воздействующая на героя, заключена не в женских чарах, а в установленной форме. Добровольное согласие лишиться усов не воспринимается Кулыгиным как жертва. В то же время все замечания окружающих говорят о том, что жертва принесена:
«Чебутыкин. Напрасно, Федор Ильич, вы усы себе сбрили.
Кулыгин. Будет вам!» (С., 13, 175).
С другой стороны, если влюбленный майор в водевильном сюжете оставался ни с чем, то Кулыгин, напротив, укрепляет свой статус: modus vivendi с общественным мнением для него важней, чем внешняя привлекательность.
По прошествии времени память о «Силе гипнотизма» приобрела для Щеглова особенный смысл и наполнилась новым содержанием. ««Сила гипнотизма» Чехова» — не правда ли, как символично звучит сейчас эта фраза в применении к притягательной личности Антона Чехова? — написал он в 1905 году. — «Сила» эта пережила самого Чехова и распространяет до сих пор свое магическое влияние в письмах Чехова и воспоминаниях о нем...»11
В 1910 году, в самую тяжелую пору своей жизни, Щеглов решил осуществить чеховский замысел и написал одноактную шутку «Сила гипнотизма». В небольшом предисловии он рассказал об истории возникновения этого сюжета и о тех изменениях, какие были внесены в контуры чеховского сценария при создании текста. В записной книжке Щеглова под датами 21—23 июля 1910 года сделана запись: «Чуть-чуть забылся, набрасывая водевиль, внушенный Чеховым («Сила гипнотизма»)...»12 Публикация появилась в 1911 году в книге Ив. Щеглова «Жизнь вверх ногами. Юмористические очерки и пародии» под двумя именами авторов, из которых на первом месте значился Антон Чехов13.
Имя Чехова под написанной шуткой Щеглова, в представлении последнего, было обязательной данью товарищеским отношениям. В свое время Щеглову пришлось пережить неприятные чувства в связи с выходом чеховской шутки «Трагик поневоле», в которой было заметно подражание типу «дачного мужа», выведенному Щегловым в беллетристических очерках «Дачный муж, его похождения, наблюдения и разочарования» и затем превращенному в героя комедии. Щеглов излил чувство обиды в дневниковой записи 1 октября 1889 года: «Вечером смотрел в Немецком клубе шутку Антуана Чехова «Трагик поневоле», превосходно разыгранную <...> «Трагик поневоле» — подражание моему «Дачному мужу». Не по-товарищески, Антуан!!»14, а потом и в письме к Чехову, где отстаивал «привилегию на изобретение» этого литературного типа. Чехов тогда ответил в шутливо-примирительном тоне: «За браконьерство, за охоту по дачным мужьям в Вашем лесу я уже достаточно наказан роком: мой «Леший» хлопнулся и лопнул. Успокойте Ваши щеглиные нервы, и да хранит Вас небо!» (П., 3, 267).
В 1910 году, вторгаясь на территорию чеховского сюжета, Щеглов не только поступил «по-товарищески» по отношению к «Антуану», но и был готов поделиться гонораром с чеховскими наследниками. Он написал об этом брату писателя — Ивану Павловичу Чехову. Но родные Чехова не приняли этого предложения, более того, отнеслись к нему с излишней подозрительностью. Обсуждая этот вопрос с братом, Мария Павловна Чехова написала ему 7 ноября 1910 года: «Милый Ваня, напиши Щеглову, что о гонораре не может быть и речи. К чему это? Ему просто хочется пристегнуть имя Антоши к своему произведению и таким образом иметь несомненный успех.
Нужно написать ему в деликатной форме, чтобы он не выставлял Антошиного имени — вот и все. Я бы ему сама написала, да не хочется затевать переписки»15.
Интересно, что одним из доводов сестры Чехова был прецедент с «Трагиком поневоле»: «Ведь «Трагик поневоле» не имеет имени Щеглова!»16
Отказ был вызван и опасением за репутацию семьи: «Однако об алчности наследников Чехова, вероятно, здорово осведомлены петербуржцы, что предлагают не относящийся к ним гонорар, если не думать, что понадобилось имя Чехова»17.
Удивительно сквозящее в этом письме чувство высокомерного удивления от посягательства на имя «Антоши», рядом с которым недостойно стоять имя Щеглова. Сам А.П. Чехов никогда не питал к «трагическому капитану» недобрых чувств: от начала и до конца отношение к нему было теплым и полным доверия.
Раннюю смерть А.П. Чехова Щеглов воспринял как огромную личную утрату. Об этом говорят многие записи в его дневнике, которые выглядят как попытка высказать недоговоренное ранее, при их личном общении18. О том же рассказывают и письма Щеглова к И.П. Чехову, сохранившиеся в архиве чеховской семьи.
«17 января 1905 г.
Сегодня день его Ангела... день, в который из года в год (до несчастного прошлого года включительно) мы обменивались дружескими посланиями!.. Боже мой, Боже мой, неужели же надо умереть человеку, чтобы почувствовать так неутешно-глубоко его потерю, как я чувствую ее сейчас!! Столько раз трогательно-нежно звал он меня к себе на лето — и всякий раз удерживали то нездоровье и срочная работа, то разные горькие житейские мелочи; наконец, семейные узы!.. (ныне, под старость, с превеликим потрясением всей жизни, порванные...)
Теперь только <начинаю слышать?> его ласковый товарищеский призыв, теперь только мучаюсь — какую невозвратимую «светлую полосу» вырвал у себя...
Увы, он ушел именно в то самое время, когда (перестрадав много и сильно) я дорос до него, стал достоин его чуткой и мудрой свободы...
Вы, быть может, станете смеяться надо мной, — но, ей-богу, когда теперь я перечитываю по многу раз его сочинения, мне сдается, что (как художник) я один понимаю его во весь рост и проникновенно, до мельчайших мелочей, улавливаю неуловимые для простого глаза редкие перлы его стиля, его юмора, его психологии, его почти вещей житейской мудрости?.. Смерть его сделала мою жизнь еще сиротливее, еще замкнутее и грустнее...»19
«15 января 1910 г.
Послезавтра пятидесятилетие со дня рождения «Антуана» — и если бы Вы знали, какая невыразимая грусть обволакивает сейчас все мое существование?..
В первых страницах «Степи» у А.П. есть случайная обмолвка насчет «бабушки»: «Она была жива пока не умерла», обмолвка, над которой мы вместе смеялись весной 1897 г. в Мелихове20.
И вот теперь, когда я Вам пишу, эти чеховские строки представляются мне почти символическими, направленными как бы по моему адресу...
Ведь и я была жива, пока она не умерла, т. е. душа Чехова!.. Если можно так выразиться: я был «жив», пока он был жив!!
После его кончины во мне как-то странно упал вдруг интерес к жизни (если не весь, то по крайней мере его добрая половина!), и «последнее пятилетие» я почти не жил, а как-то волочился по земле, просто по инерции. И если бы он был жив, мог ли я быть так загнан в литературе и так унизительно нищ — о, конечно, нет: он бы не допустил этого!!.
Только теперь, спустя пять лет, я начинаю приходить в себя от потрясения, и странно — перечитывая его письма, как бы снова начинаю оживать, точно он посылает мне из гроба свое товарищеское одобрение!!.»21
Обращаясь к родным Чехова, Щеглов пытался найти в них хоть какую-то замену своей душевной потере, хотя бы иллюзию сохранения живого прежнего диалога.
Но замены не было, и послечеховский диалог не сложился. Да и могло ли быть иначе?
Литература и источники
Авилова Л.А. А.П. Чехов в моей жизни // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 186—254.
Влюбленный майор. Шутка в 1 д., соч. И. Леонтьева. М.: Литография О-ва русских драматических писателей С.Ф. Рассохина, [1879]. 13 с.
Иван Леонтьевич Щеглов (Леонтьев) // Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей. Собрал Ф.Ф. Фидлер. М.: Книгоизд-во Т-ва И.Д. Сытина, 1911. С. 95—102.
Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева) / публ. Н.Г. Розенблюма // Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 479—492.
Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1989. 261 с.
РГАЛИ. Ф. 2540. Оп. 1. Ед. хр. 121. Л. 1—2, 8—9.
РГАЛИ. Ф. 2540. Оп. 1. Ед. хр. 162. Л. 33—34.
Театр П.И. Григорьева. Т. III. СПб.: Изд-е М.О. Вольфа, 1869. [Электронный ресурс] // URL: http://az.lib.ru/g/grigorxew_p_i/text_1869_zhena_ili_karty_oldorfo.shtml (дата обращения: 15.01.2019).
Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления // Вокруг Чехова / сост., вступ. ст. и примеч. Е.М. Сахаровой. М.: Правда, 1990. С. 151—322.
Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 137—174.
Щеглов Ив. Жизнь вверх ногами: Юморист, очерки и пародии. СПб.: Изд-во «Прогресс» М.Г. Стракун, 1911. 240 с.
Щеглов Иван. Веселый театр. СПб.: Изд-во А.С. Суворина, 1897. 357 с.
Примечания
1. Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления // Вокруг Чехова / сост., вступ. ст. и примеч. Е.М. Сахаровой. М.: Правда, 1990. С. 254.
2. Влюбленный майор. Шутка в 1 д., соч. И. Леонтьева. М.: Литография О-ва русских драматических писателей С.Ф. Рассохина, [1879]. С. 2. Далее страницы указаны в тексте по этому изданию.
3. Театр П.И. Григорьева. Т. III. СПб.: Изд-е М.О. Вольфа, 1869. [Электронный ресурс] // URL: http://az.lib.ru/g/grigorxew_p_i/text_1869_zhena_ili_karty_oldorfo.shtml (дата обращения: 15.01.2019).
4. Авилова Л.А. А.П. Чехов в моей жизни // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 216—225.
5. Чехов впервые увидел Ольгу Книппер в роли царицы Ирины на репетиции драмы А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович», а после исполнения роли Ирины Николаевны Аркадиной обыграл имя Ирина в дарственной надписи на своем фотопортрете 24 мая 1899 года: «Ольге Леонардовне Книпп<ер>уше (многоуважаемой Ирине Николаевне) от автора «Чайки» на добрую память. А. Чехов» (П., 12, 187).
6. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ 1989. С. 174.
7. Иван Леонтьевич Щеглов (Леонтьев) // Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей. Собрал Ф.Ф. Фидлер. М.: Книгоизд-во Т-ва И.Д. Сытина, 1911. С. 95.
8. Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева) / публ. Н.Г. Розенблюма // Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 480.
9. Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 143—144.
10. К этому времени в личной библиотеке Чехова уже имелось и первое издание сборника Щеглова «Веселый театр» (СПб.: Изд-во А.С. Суворина, 1897), куда вошла пьеса «Влюбленный майор» (П., 10, 166, 440).
11. Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове. С. 144.
12. Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева). С. 489.
13. Щеглов Ив. Жизнь вверх ногами: Юморист. очерки и пародии. СПб.: Изд-во «Прогресс» М.Г. Стракун, 1911. С. 213—240.
14. Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева). С. 481.
15. РГАЛИ. Ф. 2540. Оп. 1. Ед. хр. 162. Л. 33.
16. Там же. Л. 34.
17. Там же.
18. См.: Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева). С. 485—486.
19. РГАЛИ. Ф. 2540. Оп. 1. Ед. хр. 121. Л. 1—2.
20. В воспоминаниях Щеглова приведен такой эпизод: «разговорились о «Степи». Именно почему-то вспомнилась в самом начале (где говорится о смерти бабушки) фраза, на которой я запнулся, читая впервые рассказ: «Она была жива, пока не умерла...» Что-то в этом роде. — Быть не может! — воскликнул Чехов и сейчас же достал с полки книгу и нашел место: «до своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики». — Чехов рассмеялся. — Действительно, как это я так не доглядел» // Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове. С. 168.
21. РГАЛИ. Ф. 2540. Оп. 1. Ед. хр. 121. Л. 8—9.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |