Сегодня русская «новая драма» активно обращается к наследию А.П. Чехова (О. Богаев «Вишневый ад Станиславского», А. Слаповский «Мой вишневый садик», Н. Искренко «Вишневый сад продан?», В. Леванов «Славянский базар», «Смерть Фирса» и др.). Не явилась исключением и драматургия Ксении Драгунской. На материале двух ее текстов предпринимается попытка рассмотреть чеховские аллюзии и определить их влияние на авторскую концепцию.
Пьеса «Русскими буквами» посвящена прощанию с детством героев, которые переживают «кризис среднего возраста» и настойчиво пытаются вернуться в далекое прошлое. Герои пьесы К. Драгунской скрываются от реальной жизни в мире своих фантазий и в запущенном саду Ночлегова. В привязанности к старому дому, где они когда-то провели детство, обнаруживается их глубокое родство с чеховскими персонажами. Действие пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад» (1903) начинается в комнате, «которая до сих пор называется детскою» несмотря на то, что дети, жившие в ней, давно повзрослели. Раневская, переступая порог комнаты, словно бы вновь возвращается в детство: «Любовь Андреевна. Детская, милая моя, прекрасная комната... Я тут спала, когда была маленькой... (Плачет.) И теперь я как маленькая...» (С., 13, 199). Похожие ощущения возникают и у Гаева: «Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно...» (С., 13, 203).
Герои К. Драгунской, как и большинство персонажей «Вишневого сада», — люди без возраста:
«Скай. Никакой он не ровесник. Ну-ка, покажи паспорт.
Ночлегов. Да откуда у него паспорт?»1
Бесприютные персонажи в художественной реальности К. Драгунской, как и в мире пьесы А.П. Чехова, вечно молоды:
«Шарлотта (в раздумье). У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая» (С., 13, 215).
Потеряв представление о реальности, герои К. Драгунской затевают детские игры. Взрослые, играющие в детство, представляют себя детьми, играющими во взрослую жизнь: традиционные чаепития за большим столом, раритетные одежды прошлого века, прогулки по окрестностям и другие очаровательные атрибуты дачного существования создают иллюзию этой игры во взрослых.
Повзрослев, каждый герой пьесы К. Драгунской выбирает свою судьбу, ориентируясь на образы детства и в то же время стремясь разрушить сложившиеся стереотипы: хулиган и неудачник Стрелец бродит по свету, постоянно попадая в «безвыходные» ситуации; умница и красавица Скай занимается опасной, а возможно, и криминальной деятельностью; «ботаник» Ночлегов надевает маску чеховского героя и перебирается за границу. Одновременно оказавшись в осеннем саду, все они немедленно утрачивают связь с реальностью: «Дом и сад — вотчина Ночлегова, его родина, его страна. Дом и сад — одно целое, поэтому большая кровать, обеденный стол или швейная машинка могут стоять в саду, и, наоборот, посреди дома могут висеть качели и расти дерево»2. Таким образом, сад становится символом покоя, безопасности и гармонии.
Из детских воспоминаний самым живым для Ночлегова является именно сад. Пространство сада — пространство открытое и в то же время достаточно наполненное. Амбивалентная природа сада связана как раз с возможностью, оставаясь на виду, легко прятаться, что чрезвычайно важно в детских играх. Дом и сад составляют единое целое, то есть открытое и замкнутое пространства совпадают. Таким образом, появляется сказочное пространство, далекое от реальности и предназначенное для игр, где герои К. Драгунской незаметно исчезают и вновь появляются. Окружающий мир воспринимается ими сквозь призму собственных представлений, как это обычно бывает в детстве. Мертвые птицы, как ни странно, не пугают обитателей усадьбы, их методично хоронит Осенний Стрелец, выкапывая ямки детским совочком. Похороны мертвых птиц — перформативный детский ритуал, попытка подражать ритуальным действиям взрослых и мрачноватая отсылка к чеховской пьесе «Чайка»: «Соответственную направленность мотив смерти получает благодаря образу убитой чайки, толкуемому Треплевым как метафора его собственной ситуации»3.
Герои пьесы К. Драгунской живут преимущественно детскими воспоминаниями, а период, предшествующий волшебному возвращению в детство, словно исчезает из прошлого персонажей, теряет свою значимость. Рассказы Ночлегова о жизни в далекой Дании, история несчастного Стрельца и тяжелое прошлое Скай не сопряжены в сознании героев с действительностью и потому кажутся нереальными, выдуманными, ненастоящими. Ночлегов и Стрелец словно рассказывают забавные анекдоты, заранее зная, что этим историям никто не поверит:
«Ночлегов. Ученики у меня в королевстве Датском. Чикваули Чиквуэмекка, нигерийский эмигрант, большой души человек, сам выучил наизусть «мороз и солнце, день чудесный». Фру Гернштьюльд опять же, девушка семидесяти лет, трепетное создание. Все время путает слово «хвост» и слово «сквозь», но зато недавно научилась очень красиво писать письменное «Ч». Нет, ну как же я их брошу-то?»4
«Стрелец. <...> В поликлинике я случайно купил акции концерна «Князь Игорь». Мне прислали письмо красивыми буквами «Дорогой акционер, приходи за дивидендами, проезд от Павелецкого вокзала до станции Ожерелье, далее автобусом до поворота на совхоз имени Бабушкина, оттуда узкоколейкой до станции Горелые Дворики, бери, дорогой акционер, налево через поле, до развилки на село Деребрюхино, обогни как следует полигон с востока». Заплутал я в тот вечер, так с тех пор и брожу»5.
С детством связано не только все самое светлое и радостное в жизни героев, с детством ассоциируются и первое разочарование, и первая боль, и первое предательство: любовь Скай к мальчику Алеше, вызов в Лефортово, спецпэтэу в Верхнем Улулуе, психиатрическая больница, куда поместили Алешу (имя героя является знаковым в его судьбе); мальчишеский бунт Ночлегова (женитьба на датчанке Евке-Лоттке); несчастья Стрельца (уход из семьи отца, сумасшествие матери). Картины детства смешиваются в сознании каждого из героев, прошлое воспринимается ими как настоящее, а будущее неразрывно связано с прошлым. Ночлегов, Стрелец и Скай с детским спокойствием относятся к странным событиям, происходящим в саду и доме: «Уполномоченные бродят по саду и дому, считают яблони, говорят о том, что надо их спилить и сделать спортплощадку, могут что-нибудь отвинчивать и выносить, просто разбирать дом по кускам»6. Вокруг одинокой усадьбы Ночлегова кипят страсти, в дачном поселке складывается революционная ситуация, а погруженные в детство обитатели «дворянского гнезда», стараясь не замечать происходящего, продолжают общаться друг с другом: рассказывают забавные истории из своей школьной жизни, наряжают елку поздней осенью, играют в «испорченный» телефон. Они, как в детстве, закрывают глаза, стараясь ничего не видеть, и таким образом заставляют себя поверить в то, что ничего необычного не происходит. Несомненно, это роднит их с чеховскими героями, до последнего мгновения не желающими услышать стук топоров, вырубающих сад.
Персонажи пьесы К. Драгунской отчетливо помнят запахи детства и идентифицируют их с запахами счастья: «Пахнет костром»7; «Летом мама приезжала из города, пахла духами и автомобилем»8; «Музыка играет, женщины смеются, и от них пахнет духами и какой-то хорошей жизнью, когда мечты сбываются»9. Для чеховских героев чувство радости, охватившее их в детской, также связано с ароматами прошлого:
«Гаев. А здесь пачулями пахнет» (С., 13, 203).
Герои К. Драгунской зависят от детских воспоминаний, детских впечатлений, детских игр, детской любви, и сад Ночлегова представляется им волшебным местом, позволяющим вернуться в прошлое. Таким образом объективируется новый миф, и сюжетообразующим в пьесе К. Драгунской становится мотив возвращения. Устремляясь в погоню за ускользающим детским идеалом, женщина-ребенок Скай утрачивает связь с действительностью и существует в вымышленной сказочной стране, предпочитая детские впечатления настоящим чувствам и ощущениям, подобно героям А.П. Чехова:
«Любовь Андреевна (глядит в окно на сад). О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.)» (С., 13, 210).
Таким образом, воспоминания роднят персонажей К. Драгунской с героями драматургии А.П. Чехова, для которых очень важны образы, связанные с домом и садом:
«Гаев. Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь...» (С., 13, 252).
В сознании «вечных детей» возникает конфликт между реальностью и вымыслом. Истории Ночлегова, Скай и Осеннего Стрельца заканчиваются еще в детстве, дальше в жизни каждого из них наступает период безвременья, связанный для Ночлегова с эмиграцией, для Скай — с годами, проведенными в спецпэтэу в Верхнем Улулуе, для Стрельца — с бессмысленными скитаниями по свету. Но спасительное «бегство из этого безвременья оборачивается неминуемым возвращением»10.
Пьеса «Русскими буквами» обладает устойчивой неподвижностью художественного времени. Вымирание всего живого словно приобретает отчетливые эсхатологические смыслы. Персонажи «Вишневого сада» также воспринимают смерть как фрагмент картины мира, «деля» пространство сада с давно умершими людьми:
«Любовь Андреевна. Посмотрите, покойная мама идет по саду... в белом платье! (Смеется от радости.) Это она. <...> Никого нет, мне показалось. Направо, на повороте к беседке, белое деревцо склонилось, похоже на женщину...» (С., 13, 210).
З.С. Паперный обращает внимание на «общую атмосферу <...> обреченности, сложных переходов от бытия к небытию». Одним из ключевых становится «мотив «изживания жизни», который определяет атмосферу последней пьесы Чехова»11.
Апокалиптический финал пьесы К. Драгунской «Русскими буквами» перекликается с финалом комедии А.П. Чехова «Вишневый сад», и эта межтекстовая связь, осуществляемая на разных уровнях поэтики, в тексте К. Драгунской принципиальна. Стук топора по дереву («Вишневый сад») и молотка по железу («Русскими буквами») напоминают безжалостный отсчет метронома и символизируют финал искусственной, суррогатной, придуманной жизни, а звук музыкальной шкатулки (последняя ремарка в пьесе «Русскими буквами») не оставляет надежды на обретение героями смысла существования в мире абсурда.
Персонажи в последних сценах пьесы К. Драгунской вновь счастливы, они нашли друг друга и погрузились в иллюзию детства, перестав воспринимать даже реальность техногенных катастроф. Стремление героев повернуть время и воссоздать прошлое имеет суицидальную природу коллективного инфантилизма. Невозможно спрятаться от жизни и обрести счастье в несуществующем райском саду среди сверстников и ровесников (там, где «ОБИТАТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»), вернувшись в призрачный мир детской мечты. Подобно Фирсу, не представляющему жизни без поместья и сада, персонажи К. Драгунской остаются в доме Ночлегова навсегда.
Отчуждена от действительности и героиня пьесы К. Драгунской «Яблочный вор» Анна Фомина. Анна покидает город, избегает контактов с другими людьми, отказывается соблюдать ритуалы и моделирует свое безопасное параллельное пространство, по сути, совершенно чуждое ее внутренним устремлениям. Она выступает в роли маргинальной героини, отчужденной от всех возможных психологических ролей и замкнутой в мире собственной рефлективности. Фомина постоянно занимается домашним хозяйством: стирает, печет пироги, размораживает холодильник, косит траву на участке, намеренно отгораживаясь от жизни в «большом времени». Окончившая сценарный факультет Анна осознает, что ее место не за городом на полуразрушенной даче, а натуральное хозяйство — вовсе не ее стихия, но «вечный двигатель» крутящегося барабана стиральной машины заменяет ей «живую жизнь». На свою территорию Фомина пускает лишь восьмилетнего мальчика Никитоса, подругу Шурочку Дрозд и старого приятеля Петра Еловецкого, приехавшего на время из Израиля. Еловецкий, словно притягивающий неприятности, о которых он немедленно рассказывает Фоминой, отчетливо напоминает чеховского Епиходова («Епиходов. Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь» (С., 13, 198)). Но проблемы и Шуры, и Еловецкого Анну особенно не занимают, поскольку они так или иначе связаны с внешним миром, от контактов с которым она намеренно отказывается, спасаясь от чрезмерного внимания окружающих. На самом деле о Фоминой мало что известно, не сообщается, в чем причина ее депрессии и что побудило героиню выбрать добровольную ссылку. Однако ясно, что в судьбе Анны произошли некие драматические события, и ее бегство от цивилизации продиктовано желанием выжить, выстоять, сохранить собственное «Я», обрести внутреннее равновесие. Появление Сергея Степцова заставляет Анну в определенном смысле вернуться к жизни, поскольку он представляется ей частью счастливого прошлого. Фомина боится отношений со Степцовым, она уверена, что чувство к Сергею может нарушить ее хрупкое искусственное спокойствие, уничтожить любовно выстроенную призрачную Вселенную.
Погружение в детство — еще один вариант ухода от действительности. Анна Фомина прячется в детских воспоминаниях от неразрешимых проблем: Фомина углубляется в свой параллельный мир, вымышленное пространство, и ей все труднее становится покидать уютное, спокойное убежище и возвращаться в реальность. Сергей Степцов, также как и Фомина, погружается в детство: взрослый человек, состоявшийся предприниматель самозабвенно ворует яблоки в чужих садах.
Герои пьесы «Яблочный вор», как и персонажи пьесы «Русскими буквами», условно существуют в двух измерениях. Таким образом, субъективный мир прошлого противопоставляется объективному миру настоящего. В финале выпавший вдруг первый снег вселяет надежду и относительное умиротворение в сердце Анны Фоминой. Героиня приходит на встречу со Степцовым и испытывает глубокое потрясение от его жестокой «шутки». Именно это потрясение, возможно, заставит Анну Фомину покинуть свое убежище и вернуться в мир людей. Героиня погружается в атмосферу новогоднего праздника жизни, наполненную весельем, шампанским, музыкой, песнями пьяниц и цветочниц. Анна встречает Новый год в ноябре (подобно героям драмы «Русскими буквами»), начиная жизнь с белоснежного листа, на котором пытается написать следующую страницу повести о себе. Таким образом, драма неожиданно обретает отчетливые черты пасторали:
«Фомина (Изумленно): Снег... (Встает.) Снег! Вот кто настоящий герой этой истории... Грустная жизнь городского снега. Его первый приход, непременно тайный, ночной. Почтальоны и дворники встречают его на рассвете. Первый снег. Но никто не провожает последний снег, когда он такой некрасивый, и все ждут его ухода, торопят его конец»12.
В драматургии К. Драгунской можно выделить ряд символических чеховских образов. Это и образ-мотив сада (вишневый сад — яблоневый сад), и образ женщины-ребенка (Раневская — Скай). Свой монолог: «Сад мой, сад... Сыроеговый мой рай»13, проходящий своеобразным рефреном сквозь весь текст пьесы «Русскими буквами», Ночлегов произносит торжественно и грустно. Героиня А.П. Чехова в финале пьесы «Вишневый сад» прощается со всем, что ей дорого столь же ностальгически:
«Любовь Андреевна. О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!..» (С., 13, 253).
Персонажи пьес К. Драгунской «Русскими буквами» и «Яблочный вор», скрываясь за городом, пытаются «раствориться» в окружающем пейзаже и осмысленно выбирают жизнь «естественного человека», следуя своим собственным правилам и предпочитая активному общению абсолютное одиночество.
Яблоневые деревья с крепкими спелыми плодами символизируют в драматургии К. Драгунской («Яблочный вор», «Русскими буквами») полную свободу и простые радости, возможные лишь вдали от цивилизации. Но эта свобода не приносит внутреннего успокоения людям, добровольно «выпавшим» из реальности, поскольку, отгораживаясь от внешнего мира и погружаясь в глубины саморефлексии, герои пьес К. Драгунской в итоге сознательно выбирают чуждое, искусственно созданное пространство фантасмагорической реальности. Отчужденные от мира взрослые дети живут прошлыми радостями, утрачивают способность обращать внимание на происходящие вокруг них негативные события, что традиционно также свойственно детям, и сознательно стремятся превратить свою «живую жизнь» в эсхатологический эксперимент.
Драматургию Ксении Драгунской можно рассматривать в контексте чеховской традиции, поскольку в каждой пьесе автором создается ностальгическая, исключительно чеховская атмосфера и трансформируется сюжет о вишневом саде. Таким образом, призрак «Вишневого сада» продолжает «бродить» по страницам пьес К. Драгунской.
Литература
Драгунская К. Русскими буквами // Современная драматургия. 1996. № 2. С. 25—44.
Драгунская К. Яблочный вор. [Электронный ресурс] // URL: https://theatre-library.ru/dragunskaya_1498
Паперный З.С. «Вопреки всем правилам...»: Пьесы и водевили Чехова. М.: Искусство, 1982. 285 с.
Разумова Н.Е. «Вишневый сад»: взгляд через столетие // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2004. № 3 (40). С. 12—19.
Цунский И. «Заколдованное пространство» // Современная драматургия. 1997. № 1. С. 196—203.
Примечания
1. Драгунская К. Русскими буквами // Современная драматургия. 1996. № 2. С. 31.
2. Там же. С. 25.
3. Разумова Н.Е. «Вишневый сад»: взгляд через столетие // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2004. № 3 (40). С. 13.
4. Драгунская К. Русскими буквами. С. 30.
5. Там же. С. 33.
6. Там же. С. 40.
7. Драгунская К. Русскими буквами. С. 32.
8. Там же. С. 33.
9. Там же. С. 38.
10. Цунский И. «Заколдованное пространство» // Современная драматургия. 1997. № 1. С. 200.
11. Паперный З.С. «Вопреки всем правилам...»: Пьесы и водевили Чехова. М.: Искусство, 1982. С. 205—206.
12. Драгунская К. Яблочный вор. [Электронный ресурс] // URL: https://theatre-library.ru/dragunskaya_1498
13. Драгунская К. Русскими буквами. С. 26.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |