В пору формирования драмы как рода литературы трагедии в Древней Греции создавались как обработки всем известных мифов. Можно подумать, что сводом мифов для современных драматургов в России стали в последние десятилетия пьесы Чехова. Но авторы Новейшего времени относятся к его произведениям по терминологии комического романа М. Успенского о Жихаре, как к «устареллам» и приносят их в жертву идолам постмодернизма, преобразуя в «новеллы» путем трансформации, деформации, деструктуризации и т. д. Наталия Мошина и вписывается в ряд подобных авторов интересом к Чехову и выбивается из него своим отношением к нему, способом работы с его пьесой «Три сестры».
Как драматург, она1 отличается широким спектром своих поисков (у нее есть пьесы, напоминающие doc.драму — политически остро актуальная «Жара» шла в московском театре «Практика», есть пьесы с ощущением триллера — «Остров Рикоту», «Под небесами» и т. д.). Но прежде всего она выделяется тем, что ей интересен человек, а не игры с формой высказывания, и еще тем, что она от природы наделена редким даром драматурга: чувствует природу действия, диалога и функций ремарки.
Отметим своеобразный парадокс: Мошина с ее даром диалогического письма в 2018 г. написала монопьесу2. В длинном названии «Розовое платье с зеленым пояском» сразу заданы отсылка к чеховскому тексту и его нарушение как сигнал включения другого автора. В ремарке «Трех сестер», перед появлением будущей жены Андрея Прозорова она отмечена «розовым платьем, с зеленым поясом» (С., 13, 135).
То, что будет написано далее о поэтике пьесы Чехова, актуализировалось для меня после знакомства с текстом «Платья» (так для краткости буду далее называть пьесу Мошиной). И первое, что стоит отметить: Чехов как будто подыгрывал сестрам в их неприятии будущей жены брата. Это при том, что он сделал их глухими и слепыми в восприятии постоянно бывающих в доме мужчин-военных: они не замечают безликости Роде и Федотика; безвкусицы-нелепицы шуток Соленого и Чебутыкина, а также невероятно длинных (скучных сегодня) речей о будущем Тузенбаха, бесконечных жалоб на свою семейную жизнь Вершинина.
Но первое же упоминание о еще не появившейся Наташе демонстрирует явное ее неприятие сестрами. «Ах, как она одевается! — сообщают зачем-то впервые оказавшемуся в доме подполковнику Вершинину. — Не то чтобы некрасиво, немодно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, желтоватая юбка <...> и красная кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые!» (С., 13, 129). В этой реплике Маши завершающая и подчеркнутая удвоением деталь — «вымытые, вымытые щеки» попадает в один ряд с определениями одежды, и это у Чехова характеризует — снижает не столько Наташу, сколько Машу. Сама Маша, осуждающая Наташу, — в черном платье, явно поддерживающая ее Ольга — в синем. Эти цвета платьев сестер акцентированы Чеховым в первой ремарке пьесы, чтобы тем ярче потом был контраст с Наташей, появившейся в розовом и зеленом — цветах, символизирующих жизнь3.
О том, как важна эта цветовая деталь у Чехова, говорит тот факт, что, не ограничиваясь ремаркой — текстом служебным, необязательным к исполнению в театре, — он делает ее предметом диалога. Ольга по-учительски безапелляционно, при всех и сразу делает замечание едва появившейся Наташе по поводу цвета ее одежды, но не находит аргументов, и последнее слово в диалоге остается не за ней.
«Ольга. <...> На вас зеленый пояс! Милая, это нехорошо!
Наташа. Разве есть примета?
Ольга. Нет, просто не идет... и как-то странно...
Наташа. <...> Да? Но ведь это не зеленый, а скорее матовый (С., 13, 136)4.
Акцентировано не просто разное понимание сестрами и Наташей цвета пояса, но различие их образа жизни и мыслей положено в основу пьесы Н. Мошиной.
Она как драматург прекрасно чувствует и другие — не замеченные или не акцентированные исследователями линии чеховского действия. Еще на одной стоит остановиться. Трех сестер и их окружение Чехов предъявляет на сцене почти всех сразу. Даже Вершинин, только что прибывший в город, сразу оказывается в доме. К появлению Наташи и темы Протопопова драматург тщательно готовит читателя и зрителя. Предваряя все, что потом будет связано с созидательной деятельностью Протопопова, от него приносят именинный пирог Ирине. И сразу обнаруживается прямо выраженная неприязнь сестер и к пирогу, и к приславшему его. Протопопов помогает устроиться на работу в земскую управу оказавшемуся без средств к существованию Андрею, потом Ирине, и, по-видимому, его стараниями станет директрисой гимназии Ольга. Заметное лицо в городе, он реально и успешно действует за пределами сцены5 и помогает всем Прозоровым, как Бог из машины. Но ему нет места среди лиц, бесконечно говорящих о грядущей буре, о необходимости труда, о будущих поколениях, отпускающих реплики невпопад.
И как бы компенсируя отношение чеховских сестер к двум явно несимпатичным им фигурам, Мошина делает единственным действующим лицом Наташу, и в ее сознании — главным на всю ее жизнь Михаила Протопопова.
Современный драматург использует, развивает многомерность, неоднозначность персонажей Чехова. Разрушает она широко бытующие упрощающие представления о них: в частности, трактовку образа Наташи, как злого гения, который разрушает мир Прозоровых6. В перечне действующих лиц «Трех сестер» эта героиня обозначена второй после Андрея Сергеевича Прозорова: «Наталья Ивановна, его невеста, потом жена» (С., 13, 118). У Мошиной получают развитие обстоятельства жизни Наталии Ивановны, не представленные в действии пьесы, — ее жизнь до того, как она стала невестой Андрея, и после.
Как принято при публикации пьесы, под названием указаны: «Действующие лица». Ниже две позиции: «Наталия Ивановна, 50 лет» и «Тени прошлого». Отнесение последних к действующим можно воспринимать только как проявление чувства юмора автора: она вводит их только ремарками, как фон какого-либо воспоминания, как его «тень».
Работа автора по структурированию текста пьесы, расположению его на странице заслуживает специального внимания. Монолог — сложнейшая для восприятия форма, способная утомить своей монотонностью. Мошина учитывает не только возможность его сценического воплощения, но и визуального воздействия на читателя (и режиссер с актерами сначала читают монолог). Обычная пьеса оставляет массу свободного места на странице. Абзацный отступ обязательно предваряет номинацию вступающего в диалог; редкое высказывание заканчивается в конце строки. Эти пробелы как будто дают время на осмысление предшествующей реплики, на предположение ответной. Ремарки, касающиеся смысла сцены, визуально выделяются расположением в середине строки шрифтом меньшего размера, и тем, что сверху и снизу выделены строками, не заполненными текстом.
В «Платье» говорит одна Наталия Ивановна, ее речь на странице дается необычайно плотно, даже по сравнению с прозой. Монолог печатается во всю ширину строки без абзацных отступов, как будто, не прерываясь, звучит и звучит в ее сознании: давно, непрерывно... Может начаться с любого места, включить вне прямой логики какую-то деталь из прошлой жизни, догадку, пришедшую в голову только что; мысленно соединить события, не связанные каузально. Речь прерывается для мысленного перехода к другому времени, другому повороту темы. И подчеркивая монтажные стыки, без специального авторского пояснения, возникает в функции своеобразной ремарки свободная строка. В монологе чуть больше десяти ремарок: восемь из них предельно кратки («Музыка», «Молчит», «Музыка, бал» и др.), пустых строк около тридцати пяти7.
В первой ремарке три разного объема предложения, каждое из которых, наращивая значимость и загадочность, драматург дает отдельной строкой:
«Наталия Ивановна одна.
Сидит на табурете.
Она в темном х/б платье, причесана очень просто»8.
Важность каждого предложения обнаружит финал, который закольцует начало и конец пьесы. А пока важно, что появляется Наталия Ивановна 50-летней, следовательно, пережившей не одну войну и не одну революцию (на календаре может быть что-то около 1930 года)... Но не их социальные последствия составляют непосредственное содержание ее давно длящегося диалога с собой, а перипетии ее собственной судьбы.
Ее монолог начинается вопросом: «Знаете ли вы, как трудно быть женой мужчины, у которого куча сестер?» Заметим, здесь не звучит числительное, которое прямо отсылало бы к Чехову. Далее следует не заполненная текстом строка, создающая ощущение паузы. Вопрос был риторический. И не торопясь, вспоминая не раз, наверное, сказанные слова, задавая себе вопросы, диалогизируя ситуацию незавершенного размышления, она развивает тему:
«Зависть, вечные женские шпильки — и все это в тройном объеме. А кто адресат? Я, обычная провинциальная барышня. Казалось бы. Они ни секунды не считали меня ровней себе — так почему зависть, спрашивается? <...> Они же сначала были для меня... Ах, с чем и сравнить, не знаю. Яблоневый цвет в утренней дымке».
Устная природа речи важна для драмы. Она проявляется здесь в разговорной лексике, неполных предложениях (самой героине контекст ясен), в перебивке временных планов, в обращениях невесть к кому, в необязательных деталях, как бы подкрепляющих реальность происходившего.
После слов о сестрах — «яблоневом цвете в дымке» фиксируется такая микропауза, после которой память восстанавливает давний — конкретный эпизод:
«Так ясно помню: январь девяносто седьмого года, балет «Волшебная флейта» в нашем оперном. Я была с Асей и ее родителями. В партере сидел Михаил и все посматривал на меня, от этого я очень волновалась, и щеки горели. Ася щебетала что-то, как обычно, и вдруг дернула меня за рукав и сказала: генерал с дочками. Они были в ложе напротив. Я взглянула — и, знаете, они такими прекрасными показались в тот момент. Сидели рядом с отцом, прямым, как палка. Ему тогда жить оставалось четыре месяца, но кто же знал. И вот они, три цветка, рядом с этим сухостоем <...> был на них флер какой-то нездешности...»
Уже по этой цитате можно судить об искусстве драматурга. Фабульный состав истории своей героини Мошина начинает сценой в театре и завершает пьесу эпизодом на сцене.
И театр с генеральскими дочками, и балет9 «Волшебная флейта», и волнение начинающихся отношений с Михаилом Протопоповым — все будущее, близкое и далекое определяется для героини ожиданием прекрасного. В этом контексте и облик сестер в ложе напротив окутывается флером ее воображения. Отметим разницу: сестры у Чехова по-женски сразу невзлюбили будущую невестку; она, у Мошиной, еще не подозревая о будущем родстве, навоображала про них, про их жизнь множество привлекающих ее деталей... И когда ей представили случайно встретившегося на прогулке Андрея, она «вспомнила январский вечер в театре, ту зазвеневшую в душе струнку, и вокруг этого хмурого студентика словно появился какой-то теплый мерцающий ореол».
В памяти Наталии Ивановны тепло и ясно всплывают один за другим эпизоды встреч с Михаилом: кажется, дело идет к свадьбе. Ждущая со дня на день решительного шага с его стороны, она идет на именины Ирины в надежде встретить его там в новом платье. А он не пришел. Но предложение — неожиданно для нее, расстроенной и растерянной, — сделал Андрей. Обиженная на Михаила, она дала согласие. Ничего из того, что напридумывала, потом в доме Прозоровых не нашла. Вопрос, который с годами все больше не дает ей покоя: что было бы, если бы обстоятельства сложились по-другому и она вышла бы замуж за Михаила, который за ней ухаживал больше года, а не за Андрея. Помешавшие этому обстоятельства выяснились потом, когда было уже поздно.
Она прокручивает в сознании свою жизнь. Ее речь рождается спонтанно, здесь и сейчас; она перебивает себя, воспроизводит неоформленные как прямая речь чужие слова; задает себе бесконечные вопросы, не фиксируя вопросно-ответной формы... И к концу пьесы отвечает снова вопросами на свои вопросы:
«А сама я — поумнела ли? Может быть, все-таки стоило тогда, в шестнадцатом, выйти замуж за Протопопова, когда жена его от инфлюэнцы умерла?.. Он уже несколько лет занимал прекрасную должность в губернском правлении, шел все вверх и вверх. Но со дня смерти Андрея после удара всего год прошел, я только привыкла жить одна, да и понравилось, честно говоря, — сама себе хозяйка. Миша не настаивал, просто всегда рядом был, как все годы. В восемнадцатом, когда уезжал, звал с собой — давай вместе. А я выхаживала Ольгу, она с тифом лежала — как бросишь? Но главное — Бобик был на фронте, разве я могла уехать? <...> Так Протопопов и отправился в Крым один. И не знаю, доехал ли туда, и где он. Я все Бореньку ждала. А в двадцать втором получила какой-то чудо-оказией письмо из Шанхая <...> от гимназического товарища Бори <...> Погиб мой Бобик на Байкале в феврале двадцатого. Сколько тысяч их тогда на том ледяном пути полегло, жутко и подумать <...> А Протопопов молодец, что уехал <...> Хоть и без меня. Когда заснуть не могу, думаю о нем и загадываю, чтобы все у него было хорошо. И у Сонечки. А больше-то и не осталось у меня никого».
После того как героиня выговорилась, появляются (перемежаемые короткими фрагментами ее последних слов) на последней странице три ремарки. «Наталия Ивановна встает, разминает затекшую поясницу»; через несколько строк: «Оглядывает зал» (следовательно, все время действия она сидела на сцене).
«Вон в той четвертой ложе сидела я тогда, когда этих трех раскрасавиц впервые увидела. Смешно. Знать бы, как все обернется.
Наступило, девоньки, ваше грядущее. Столько вздора вы про него болтали. Но все-таки прав оказался тот бедный глупый барон, когда говорил, что через тридцать лет работать будет каждый. Это да. Это сбылось».
И наконец, следует самая длинная в пьесе, соединяющая ее начало и конец, ремарка:
«Наталия Ивановна подходит к цинковому ведру, стоящему в стороне, достает оттуда большую тряпку, отжимает. Поднимает лежащую на полу швабру, наматывает тряпку, моет пол».
Становится понятно, почему 50-летняя Наталия Ивановна, по первой ремарке, одета в темное х/б платье... Смотревшая в 17 лет «Волшебную флейту» из ложи, в 50 лет она как реально-физически действующее лицо в том же театре моет пол — наступило грядущее, о котором, при молчаливом одобрении ли, согласии ли сестер столько говорил барон...
В заключение можно сказать следующее: речь героини написана как монолог, включающий множество неоформленных вопросно-ответных фрагментов, риторических конструкций, уточнения известного. Но монолог по форме предстает, по сути, как диалог, который она мысленно ведет сама с собой, с тремя сестрами, их гостями из чеховской драмы 1901 г. Нет, она не раскаивается в принятом когда-то предложении Андрея Прозорова, но все время возвращается к поворотному в своей жизни моменту: ведь могла ее жизнь, жизнь детей сложиться совсем иначе... Вот и ведет сама с собой диалог почти 30 лет. Рефреном звучат в разных ситуациях, в разной огласовке слова Ольги, завершающие пьесу Чехова: «Если бы знать...»
Она перебирает снова и снова события своей жизни, ведущие к ним детали и факты, как будто может если не изменить что-то, то хотя бы понять, почему все получилось так, а не иначе. Чуть сглаженная прожитым временем эмоциональность отдельных воспоминаний о пережитом героини сообщает действию пьесы Мошиной тона чеховского импрессионизма. Новая информация о ситуациях жизни Наталии Ивановны создает новое освещение известных событий по пьесе «Три сестры», заставляет читателя / зрителя сопоставлять два текста, искать и находить расхождения, тем самым включает механизмы переосмысления прошедшего.
Начальная информация о возрасте героини, ее другой взгляд на жизнь сестер и бесконечные риторические вопросы дают основание воспринимать пьесу «Розовое платье с зеленым пояском» как диалог современного драматурга с Чеховым и не просто, не только о личных историях, но о судьбах его героев в перспективе российской истории.
Литература
Ищук-Фадеева Н.И. «Три сестры» — роман или драма? // Чеховиана. «Три сестры». 100 лет. М.: Наука, 2002. С. 44—53.
Ларионова М.Ч. Еловая аллея и цветочки (пьеса А.П. Чехова «Три сестры») // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2012. № 2. С. 26—35.
Мошина Н.А. «Розовое платье с зеленым пояском». [Электронный ресурс] // URL: http://literratura.org/dramaturgy/3311-nataliya-moshina-rozovoe-plate-s-zelenym-poyaskom.html (дата обращения: 13.05.2020).
Шалюгин Г.А. «Угрюмый мост», или быт и бытие дома Прозоровых // Чеховиана. «Три сестры». 100 лет. М.: Наука, 2002. С. 174—184.
Примечания
1. Наталья Мошина дебютировала в 2004 г. на известном фестивале «Любимовка». Сегодня в ее багаже двенадцать пьес, ряд которых был отмечен на разных фестивалях и конкурсах, переведен, поставлен на разных языках.
2. Пьеса, написанная весной 2018 г., опубликованная в альманахе «Современная драматургия» (2019. № 1), стала дипломантом независимого Международного конкурса современной драматургии «Исходное событие — XXI век»-2018 (в конкурсе участвовало почти 400 пьес авторов из России и ближнего зарубежья).
3. Ларионова М.Ч. Еловая аллея и цветочки (пьеса А.П. Чехова «Три сестры») // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2012. № 2. С. 34.
4. Этот разговор в варианте Мошиной вспоминается пятидесятилетней Наталии Ивановне так: «Не успела войти, как Ольга придралась к цвету моего пояса, да с таким ужасом на лице, словно я живую змею вокруг себя обернула. Тут мне окончательно стало понятно, что в моде она совершенно не разбирается, потому что назвать матовый цвет «зеленым» — ну, я просто не знаю. Матовый — это сине-зеленый, а его сочетание с тем оттенком пепельной розы, гри-де-лень, в ту пору было просто вот последним столичным криком. Хотя откуда это знать унылой гимназической учительнице? У нее все наряды были одного покроя и трех цветов — синего, серого и коричневого». (Цитирую здесь и далее по тексту, присланному автором. Его оформление при публикации в «Современной драматургии» не соответствует авторскому. Об этом ниже).
5. Протопопов в «Платье» более отчетливо, чем в «Трех сестрах», предвосхищает Лопахина в пьесе «Вишневый сад» не только успешностью в деловой сфере за пределами сценического действия, но и неумением за делами устроить личную судьбу.
6. Ищук-Фадеева Н.И. «Три сестры» — роман или драма? // Чеховиана. «Три сестры» — 100 лет. М.: Наука, 2002. С. 53; Шалюгин Г.А. «Угрюмый мост», или быт и бытие дома Прозоровых // Чеховиана. «Три сестры» — 100 лет. М.: Наука, 2002. С. 176. И др.
7. Очень жаль, что альманах «Современная драматургия» позволил себе при публикации пьесы непозволительное пренебрежение к ее авторскому оформлению — дал весь текст подряд и тем самым «сковал» его, лишил визуальной выразительности в специфическом структурировании, а также свободы в спонтанном движении мысли героини.
8. Версия пьесы в Интернете эти три указания дает подряд, одной строкой (http://literratura.org/dramaturgy/3311-nataliya-moshina-rozovoe-plate-s-zelenym-poyaskom.html)
9. К созданию пьесы Мошина отнеслась очень ответственно: познакомилась с прессой, с документами по истории Перми 1890—1900-х гг. — предполагаемого места действия «Трех сестер». Она точно знала, какими делами мог быть занят Протопопов, служивший в земской управе, какими культурными событиями была отмечена жизнь города, в том числе уверенно представляла свою героиню на премьере балета «Волшебная флейта» Р. Дриго, состоявшейся в январе 1897 г. в Пермском театре оперы и балета. Ссылку на историю этого театра она мне и прислала (https://www.belcanto.ru/perm.html), за что я ей очень благодарна.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |