О письмах Чехова написано за минувшие сто с лишним лет очень много1. Но порою писавшие и пишущие признаются, что изучать эпистолярий Чехова нелегко. Этот парадокс сродни парадоксу, знакомому биографам Чехова: исследовать течение жизни писателя трудно. В том числе потому, что эпистолярий и эпистолярный контекст жизни и творчества Чехова неполон, порой трудно восстановим. Зачастую воссоздать его невозможно.
На сегодняшний день известны и опубликованы свыше четырех с половиной тысяч писем Чехова. Несохранившимися и ненайденными, но известными по ответным письмам Чехова и по другим источникам числятся свыше полутора тысяч чеховских писем.
Пропали почти все письма Чехова к родным из Таганрога за 1875—1879 гг. и множество писем к ним же за более поздние годы. По разным причинам утеряны или уничтожены все или в значительной мере письма Чехова к большому кругу приятелей. Прежде всего — это письма к И.И. Левитану, Ф.О. Шехтелю, В.А. Гиляровскому, В.В. Билибину, П.И. Куркину, А.С. Киселеву, И.Н. Потапенко, П.М. Свободину, Л.И. Пальмину, Н.М. Ежову, Вл.И. Немировичу-Данченко.
Лишь частично сохранились письма Чехова ко многим современникам из числа издателей, литераторов, артистов: И.Д. Сытину, С.П. Дягилеву, В.Э. Мейерхольду, Д.С. Мережковскому, К.А. Каратыгиной и др.
Огромный свод писем к Чехову (свыше десяти тысяч) начинающих литераторов, журналистов, читателей, зрителей, земских учителей и врачей, множества людей, нуждавшихся в медицинской, материальной помощи, позволяет исследователям предположить, зная правило Чехова непременно отвечать на письма, что им было написано едва ли не в три раза больше писем, чем известно к настоящему времени. Многие его письма начинались словами: «Спешу ответить...»
Возможно ли восстановить содержание какого-то утраченного письма его контекстом, плодотворен ли этот путь и достоверен ли искомый результат? Тем более если речь идет об особенном письме, таком, например, как письмо Чехова старшему брату Александру от 4 сентября 1887 года, связанном с историей издания сборника «В сумерках».
13 марта 1887, «смутного» года в жизни Чехова, он сообщил домашним в письме из Петербурга: «Суворин <...> велел прислать ему материал для издания книги с нововременскими рассказами. Книга будет издана к лету, на условиях, весьма выгодных для меня» (П., 2, 38).
Уже через 5 дней Чехов спешно послал из Москвы 16 отобранных им рассказов. В письме от 19 марта попросил Александра проследить «хозяйским оком» за прохождением рукописи в типографии. Через неделю, 25 марта, Чехов поинтересовался, получил ли брат письмо?
Александр ответил на следующий день открыткой2, в которой писал, что его жена по-прежнему в клинике с брюшным тифом, что он послал в Москву телеграмму и «большое письмо», в котором будто бы сам упрекал брата «за равнодушие и молчание». Но о материалах — ни слова.
Стилем, тоном, содержанием открытка подтверждала то, о чем Чехов писал сестре в марте, будучи еще в Петербурге: «Александра с его упавшим духом и наклонностью к шофе оставить нельзя до выздоровления его барыни» (П., 2, 37). Александр, как всегда, в трудных житейских ситуациях, впадал в панику, уходил в запой. «Хозяйское око» было ненадежным.
На следующий день, 27 марта, Чехов написал брату, что никакого «большого письма» не получал и телеграммы тоже, что просит поскорее и поподробнее, до его отъезда на юг, куда он уезжал на несколько недель, написать о самочувствии Анны Ивановны и о судьбе посланного материала для книги. Александр заверил, что он берет «бразды правления» в свои руки.
История длилась всю весну и лето. В середине июня «Новое время» сообщило о предстоящем выходе книги «В сумерках». Чехов, обрадованный, писал брату 16 июня: «Своим Кикишам и Кокошам передай мое благословение и скажи, что я в большом долгу у них за труды их родителя, понесенные на издание моей книги. Жертвую обоим по чугунной печке. <...> Серьезно, я у тебя в неоплатном долгу. Научи, как поквитаться? <...> По выходе книги в свет попроси немедленно выслать мне 10 экз<емпляров>» (П., 2, 96). Александр уверял в ответном письме: «Верь, что твоя книжка — половина меня самого»3.
С конца июля, когда стало известно о выходе сборника, Чехов ждал книгу. Просил написать «хотя одно слово». В начале августа возопил: «Моя книга издохла?» (П., 2, 105). В середине августа уже безнадежно спрашивал, почему о книге «ни духу ни слуху... Объясняй это многоточие не в свою пользу. Если сумеречная книга в самом деле вышла, то жду 10 экз<емпляров> в скорейшем времени» (П., 2, 109).
24 августа 1887 г. Александр Чехов ответил брату на полученное от него накануне письмо. Это письмо Чехова неизвестно, однако оно не отмечено в первом томе писем академического собрания среди несохранившихся и ненайденных. Ответная открытка Александра, хранящаяся в отделе рукописей РГБ, как и его открытка от 26 марта, тоже осталась неопубликованной.
Вот это послание: «Гейним! Счет я получил вчера после обеда и сегодня утром, т. е. в понедельник 24 авг., получив газету, счел строки, молниеносно получил в П<етербургской> Г<азете> и в 11 часов утра сдал твои пекунии [деньги] на почту. Утро пропало, но я надеюсь, что история запишет мой молниеносный образ действий и желание прислужиться. Посылаю 148 [рублей]. Это пишу в почтовом отделении, но вечером думаю написать тебе пространно и подробно о твоей книге и о многом другом. Извини за молчание. Буренин приехал. Суворина еще нет. Щенки [малолетние дети Александра, Николай и Антон] здоровы, сука [А.И. Хрущова-Сокольникова, сожительница Александра, мать его детей] тоже, но у кобеля упорный понос. Получила ли Марья мое письмо. Прошу к себе на именины 30-го авг. Гусев»4.
Однако никакого «пространного» письма Чехов не получил, хотя в открытке от 2 сентября, тоже неопубликованной в указанных изданиях, Александр писал: «Гейним, подробности тебе известны из большой эпистолы. Теперь добавлю еще немного. <...> Ты теперь где? 14 экз. твоей книги лежат у меня и ждут моего гонорарного дня для пересылки. Один экз. я прошу позволения удержать в свою пользу. Поздравляю тебя с моим прошедшим ангелом. Отца благодарю за письмо. Сомневаюсь в твоих умственных способностях. «Свирель» [рассказ Чехова, опубликованный 29 августа в «Новом времени»] прошла без особого впечатления. Для пэтый класс мозно и лутцы. Дети здоровы. Новостей никаких. Если ответишь, не согрешишь. Упомяни и о Косом Лебеде [о брате Николае]. Гусев»5.
Итак, только 3 сентября Чехов дождался известия, что получит книги тогда, когда у Александра появятся деньги на пересылку. Видимо, брать из гонорара Чехова он на этот раз не решился, так как уже брал весной, клятвенно обещая отдать... Но...
Александр запойно пил всю весну и лето, с небольшими просветами. Пил, несмотря на продолжительную болезнь Анны Ивановны, на больничные расходы. Жаловался брату, что сам болен, нищ, штаны не на что купить, брал в редакции жалованье вперед. Писать для других газет и журналов не мог, несмотря на незанятость в редакции «Нового времени», сам о себе говорил, что он «ненадежный сотрудник». И слыл за такового. Признавался, что даже деньги на пересылку части долга, если получит свой гонорар, возьмет из посылаемой суммы.
Вероятно, Чехов потерял не только надежду получить обещанные и якобы посланные Александром большие письма, но и терпение. Ложь Александра, как и ложь Николая, «набеги» брата-художника на дачу в то лето, его пустые обещания бросить свое окружение и не возвращаться к сожительнице и к собутыльникам, могли привести в отчаяние.
На настроении Чехова сказалось и постоянное острое безденежье в эти годы. Гонорара из «Нового времени», «Петербургской газеты», «Осколков» за десятки рассказов (среди них «Тиф», «Письмо», «Казак», «Володя», «Счастье», «Перекати-поле», «Свирель») не хватало. В конце августа Чехов обратился к Н.А. Лейкину за авансом, так как у него не было денег, чтобы заплатить Киселевым за дачу и перевезти семью в Москву.
На открытку старшего брата Чехов ответил в этот же день, 3 сентября. Сообщил, что уже переехал с дачи в Москву, что просит взять в нововременской конторе и прислать его гонорар: «Мне неприятно, что ради моих денег ты шагаешь в почтамт и сбиваешь себе подметки. Не разумнее ли посылать кого-нибудь? Письма от тебя не жду, ибо потерял надежду. А. Чехов» (П., 2, 114).
Интонация и подтекст этого краткого письма очень важны для понимания следующего, большого письма Чехова от 4 сентября. Оно, к сожалению, не сохранилось.
О нем исследователи судят по ответу Александра от 5—6 сентября 1887 г., не принимая во внимание контекст переписки братьев в связи со сборником и доверяясь толкованию письма Чехова его старшим братом. Тогда как Александр, изложив сочиненную им «длинную историю» издания сборника, закончил признанием: «Хлопотал я, насколько от меня зависело, о многом писал тебе и, вероятно, о многом невольно умалчивал, а иное и передавал, быть может, превратно. Писем своих теперь не помню. Но обманывать тебя не думал. Если у тебя мои письма целы, сличи их с этой общей историей книжки, и ты убедишься в этом»6.
Сличение писем Александра (опубликованных и неопубликованных) с предложенной им «историей», как и его признания в этом же письме, что, «занятый самим собой», он в июне «отодвинул хлопоты о книге на задний план», рассказы о том, какие с ним случались в течение этого времени «курьезные вещицы» (то есть запои), позволяют усомниться в пересказе Александром письма Чехова от 4 сентября.
Он, оправдывая и стыдясь себя, «прочел» письмо в мелодраматическом жанре. Обрисовал брата таким, каким бы ему, наверно, хотелось его видеть. Но главное — пожалеть его и себя, объединить бедами. Александр, судя по оговоркам, деталям, разночтениям, вольно и невольно «отредактировал» письмо Чехова, поэтому его ответное письмо — ненадежный источник. Уловить по нему интонацию утерянного письма очень трудно.
Она могла быть созвучна тональности некоторых рассказов, над которыми Чехов работал весной и летом 1887 года. Образуя вместе с письмами единый, сложный контекст жизни и творчества Чехова той поры, эти рассказы оказываются, может быть, более достоверным источником, чем письма и объяснения Александра.
В одном из них («Письмо») — покаянная нота в жалобе «жалкенького» старика-священника, грешника, пьяницы, неудачника, словно отзвук сожаления о судьбе брата Николая: «Когда жил как люди, и горя мне было мало, а теперь, когда образ и подобие потерял, только одного и хочу, чтоб меня добрые люди простили. Да и то рассуди, не праведников прощать надо, а грешников. <...> Нет, ты такого прости, на которого глядеть жалко... да! <...> Старик махнул рукой и еще выпил, потом встал и пересел на другое место» (С., 6, 162—163).
В другом («Володя») — тоска семнадцатилетнего юноши накануне самоубийства, человека, униженного и угнетенного бедностью, невольной ролью приживала, предстоящими экзаменами, будто скрытое, опосредованное признание в том, какие минуты приходилось переживать Чехову в связи с крахом старших братьев: «И чем тяжелее становилось у него на душе, тем сильнее он чувствовал, что где-то на этом свете, у каких-то людей есть жизнь чистая, благородная, теплая, изящная, полная любви, веселья, раздолья... Он чувствовал это и тосковал так сильно, что даже один пассажир, пристально поглядев ему в лицо, спросил:
— Вероятно, у вас зубы болят?» (С., 6, 206).
Еще один рассказ («В сарае») — о страхе восьмилетнего ребенка, приехавшего к деду-кучеру погостить в то время, когда в господском доме несчастье (самоубийство сына хозяина), — как неуловимый след невеселых предчувствий автора. Мальчик умолял: «Дед, поедем в деревню к мамке; поедем, дед милый, Бог тебе за это пошлет Царство Небесное...» (С., 6, 284).
В «степном рассказе» («Счастье») впервые воссоздан таинственный звук, который прозвучит еще раз, годы спустя, в пьесе «Вишневый сад»: «Что-то вдали грозно ахнуло, ударилось о камень и побежало по степи, издавая: «тах! тах! тах! тах!» Когда звук замер, старик вопросительно поглядел на равнодушного, неподвижно стоявшего Пантелея.
— Это в шахтах бадья сорвалась, — сказал молодой, подумав» (С., 6, 215).
Горькая усмешка пастуха из рассказа «Свирель», так не понравившегося Александру Чехову, созвучна горечи доктора Астрова в будущей пьесе «Дядя Ваня», в монологе о гибнущей природе: «И куда оно все девалось? Лет двадцать назад, помню, тут и гуси были, и журавли, и утки, и тетерева — туча-тучей! <...> Пошли прахом и орлы, и соколы, и филины... Меньше стало и всякого зверья. <...> А ведь прежде даже лоси были!» (С., 6, 323).
Приказчик Мелитон, простившись с пастухом, поплелся по опушке: «Чувствовалась близость того несчастного, ничем не предотвратимого времени, когда поля становятся темны, земля грязна и холодна, когда плакучая ива кажется еще печальнее и по стволу ее ползут слезы, и лишь одни журавли уходят от общей беды, да и те, точно боясь оскорбить унылую природу выражением своего счастья, оглашают поднебесье грустной, тоскливой песней» (С., 6, 328). Этот финал, конечно, адресует к реплике одной из героинь будущей пьесы «Три сестры»: «Маша. <...> «А уже летят перелетные птицы... (Глядит вверх.) Лебеди, или гуси... Милые мои, счастливые мои... (Уходит.)» (С., 13, 178).
Так возникает вопрос не только о созвучии интонации этих рассказов и душевного состояния Чехова весной и летом 1887 года, сказавшегося в его пропавшем письме от 4 сентября, но о его настроении в предсахалинские годы. Более того: о контексте писем и произведений Чехова в пространстве всего чеховского эпистолярия и всего художественного наследия писателя как возможности, при бережном, осторожном подходе, хотя бы частично восстановить текст исчезнувших, ненайденных писем Чехова.
Восстановленный, уточненный и дополненный контекст переписки Чехова со старшим братом летом 1887 года будто проявляет строки пропавшего письма. И тогда открывается родство, единство сентябрьского письма с письмами Чехова старшим братьям: Николаю в марте 1886 года и Александру 6 апреля 1886 года. Чехов, все еще надеясь на что-то, явно продолжил в письме от 4 сентября 1887 г. разговор о лжи, о мелочности, о подлинной воспитанности, об обязанностях перед талантом, о своих усилиях одолеть безденежье несмотря ни на что. Разговор продолжился в письмах Чехова к Александру: в апреле (после 26), в августе (28) 1888 года и 2 января 1889 года.
Александр пересказал некоторые фрагменты письма Чехова от 4 сентября 1887 г. в своем ответном письме: «У тебя позеленела шляпа и отвалились подметки <...>. Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому. Глубоко тебе в этом сочувствую <...>. Ты понес массу труда, и очень понятно, что ты устал. <...> Непонятно мне одно в твоем письме: плач о том, что ты слышишь и читаешь ложь, и ложь мелкую, но непрерывную. <...> Неужели не прозрел, что в наш век лжет все <...>. Лжет даже минерал: ты думаешь, что это колчедан, а это предательская смесь серы с железом и т. д. <...> Ты никогда не лгал, и тебе ложь воняет сортиром: ты не заслужил, чтобы тебе лгали. <...> Плюнь, брате, на все; не стоит волноваться. <...> А что ты работать не в состоянии — этому я верю. Тебе жить надо, а не работать. Ты заработался»7.
На откровенное, редкое по открытости письмо брата Александр ответил будто в состоянии легкого опьянения, пустым многословием и «полезным» для него самого советом: принять предложение Суворина о службе в редакции «Нового времени» за 200 руб. в месяц, о переезде в Петербург: «Я назвал бы себя подлейшим из пессимистов, если бы согласился с твоей фразой: «Молодость пропала». Когда-то и я гласил тебе то же. Твое, а пожалуй, и наше, не ушло. Стоит только улитке взять свою раковинку покрепче на бугор спины и перетащить на новый стебель»8. Но Александр не предложил подставить свою спину под «раковинку», помочь брату содержать родителей, сестру. И до и после этого письма Александр не раз хотел увеличить груз ноши, которую Чехов уже годы нес один.
На горькую шутку брата о близком конце Александр ответил привычным буффонством: «Ты пишешь, что если судьба не станет милосерднее, то ты не вынесешь, и что если ты пропадешь, то позволяешь мне описать твою особу. Быть твоим биографом — весьма завидная доля, но я предпочитаю отклонить от себя эту честь по меньшей мере на полстолетие и терпеливо все это время ждать твоей смерти»9.
Ответ Александра, его толкование письма Чехова уточняет контекст, выявляя причины, следствия и логику толкования, объясняя советы поставить «клизму мужества», плюнуть на все и на него в том числе, не обращать внимания ни на чью ложь, которая «воняет сортиром» и т. д. и т. п. Александр уверял, что «хотел быть искренним, честным и не лживым», но не получилось...
Кончалось его письмо строкой: «Беру твои книжки под мышку и иду в почтовое отделение отправлять. Будь здоров»10.
Понимая истинную подоплеку событий, мотивы, по которым Александр так истолковал его письмо, Чехов, жалея брата, признавая, по сути, тщетность своих упований на перемены, начал ответное письмо от 7 или 8 сентября шутливыми и грустными словами: «Нет, пьяница, что касается книги, то я должен извиняться, а не ты. Я так благодарен тебе за хлопоты и беготню...» Закончил он тоже невесело: «Поклон всей твоей кутерьме с чадами, чадиками, цуцыками. А главное, не пей. Прощай. А. Чехов» (П., 2, 115, 116).
Если в случае с сентябрьским письмом Чехова к старшему брату контекст все-таки существует и позволяет хотя бы частично восстановить подлинное его содержание и уловить интонацию, то со многими другими утраченными, исчезнувшими, уничтоженными посланиями Чехова к Александру сделать это трудно.
Еще сложнее восстановить содержание исчезнувших писем Чехова к другим братьям и к сестре. Лакуны в семейном эпистолярии очень значительны. Разнообразны причины исчезновения, нелегок поиск контекста, различны способы своеобразной реставрации и реконструкции писем (не только в семейной переписке, но во всем эпистолярном наследии Чехова). Это отдельная, трудная задача. Но чрезвычайно интересная...
* * *
Каковы возможности контекста в восстановлении исчезнувших писем к самому Чехову? Одного конкретного или нескольких, а иногда и всех писем данного корреспондента Чехова, когда читатели имеют дело с односторонней перепиской. Как в случае с А.С. Сувориным.
Обыкновенно, исследователи, размышляя о переписке Чехова и Суворина, ссылаются на записи о Чехове в дневнике Суворина, на упоминания имени Чехова в его публицистике, на суворинские рецензии, посвященные пьесам Чехова. Но присутствие личности Чехова (явное и скрытое) и чеховских сочинений в фельетонном цикле «Маленькие письма» в газете «Новое время» и реакция в письмах Чехова на это «присутствие», кажется, не были темой специального изучения, как феномен, как особое проявление их взаимоотношений, как возможность частично восстановить утраченные письма Суворина.
Иногда это присутствие обозначено прямо. Чехов назван по имени. Порой — косвенно: «Мой приятель...», «московский литератор», «у меня есть приятели, которые были в Японии и около нее и восхищались японками» и др.
23 января 1895 года Суворин, цитируя в своем фельетоне письмо Чехова от 10 января о хлебном кризисе, дал оценку этому высказыванию: «Мой приятель, помещик и доктор, мне пишет <...>. Мой приятель — человек либеральный, но не либерализма общепринятого: у него свой собственный, позволяющий ему говорить правду, как он ее видит и понимает, а не так, как учит доктрина»11.
Иногда в тексте «маленького письма» скрыты ответ на то или иное мнение из письма Чехова, полемика с ним, порою несогласие с Чеховым. Суворин словно продолжал, дополнял, уточнял в фельетоне то, о чем говорил в письме к Чехову.
Приоткрывалось такое присутствие в ближайших по дате письмах Чехова к Суворину. Но возникал порой и эффект отдаленного «эха», когда Суворин, через годы, скрыто цитировал в фельетоне запомнившееся суждение Чехова. Как, например, в случае с «Крейцеровой сонатой» Толстого. Точнее, с послесловием Толстого к своему произведению.
На само мнение Суворина о послесловии (в «маленьком письме» от 5 февраля 1891 года) Чехов откликнулся сразу, на следующий день: «Очень, очень хорошо. И сильно, и деликатно» (П., 4, 175). Через полгода Чехов наконец прочел толстовское послесловие и написал Суворину: «Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю. [Н.В. Гоголь. «Выбранные места из переписки с друзьями». Письмо XXI: «Что такое губернаторша». Письмо к А.О. С<мирнов>ой]. Черт бы побрал философию великих мира сего! <...> Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше не стоит одной кобылки из «Холстомера»» (П., 4, 270).
Через несколько лет, 8 марта 1895 г., Суворин, рассуждая об учении Толстого, по сути, повторил заключение Чехова: «Замечу лишь, что влияние Толстого остается только литературным потому, что он неизмеримо выше как художник, чем как мыслитель. <...> Все его религиозные и философские книги я бы отдал за один такой его рассказ, как «Хозяин и работник»...» (489).
На суждения из писем Чехова и разговоры с ним во время встреч Суворин откликался в своих ответных письмах и в фельетонах, будто продолжал беседу, спор, словесную игру. Порой так, что текст, контекст и подтекст «маленького письма» были внятны только им двоим. Как, например, в случае с «Елисавет Воробей».
19 января 1895 года Суворин, в который раз возвращаясь к особенно занимавшему его «женскому вопросу», писал в очередном фельетоне о том, как русские писатели (от Грибоедова до Боборыкина) изображали женщин в своих произведениях. Что же до молодых писателей, Суворин пошутил: «Я не знаю, знают ли они что-нибудь...» А что касается роли и места женщин в современном мире, автор утверждал: «Впереди становятся кокотки и образованные женщины. <...> По мере того как женщина освобождается более и более, мир становится беднее высоким талантом и посредственностью кишат все те отрасли науки, литературы и искусства, политики (тоже искусство), где талант так выдвигается ярко» (473—474).
В этот же день Чехов в Москве ответил на только что полученное им письмо Суворина от 18 января, явно написанное тогда же, когда тот сочинял «маленькое письмо» о женщинах. В этом письме, судя по некоторым признакам, Суворин так или иначе касался «женского вопроса». К тому же Чехов уже прочел фельетон, поэтому шутка в письме Чехова, что он не может спать с женщиной, если она не в шелковой сорочке, и рассказ о визите к Левитану, свидетельствуют, что он подхватил разговор: «Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую: употреблял бы раз в год и ел бы раз в день» (П., 6, 15).
Судя по письмам к Суворину от 6, 10 и 19 января, посланным из Москвы, Чехов был в эти дни нездоров, томился застольями («будто я наелся мышьяку»), шутил, что в этом году будет писать «много, как Потапенко» и хотел скорей удрать в Мелихово. Однако тогда же Чехов встречался с Т.Л. Щепкиной-Куперник, Л.Б. Яворской, Е.М. Шавровой-Юст.
На пассаж в чеховском письме от 19 января о «милых созданиях» и аскетизме Суворин ответил 20 января, подхватив иронический тон чеховских высказываний. На что Чехов отозвался тут же по получении письма, 21 января: «Фю-Фю! Женщины отнимают молодость, только не у меня. В своей жизни я был приказчиком, а не хозяином, и судьба меня мало баловала. У меня было мало романов, и я так же похож на Екатерину, как орех на броненосец. Шелковые же сорочки я понимаю только в смысле удобства, чтобы рукам было мягко. Я чувствую расположение к комфорту, разврат же не манит меня, и я не мог бы оценить, например, Марии Андреевны [сожительница И.Н. Потапенко]. Мне для здоровья надо уехать куда-нибудь подальше, месяцев на 8—10. Уеду в Австралию или в устье Енисея. Иначе я издохну» (П., 6, 18).
Здесь же Чехов иронически цитировал слова Суворина из «маленького письма» от 19 января о молодых писателях, которые он отнес и к себе: «Вы нашего брата «молодого писателя» недолюбливаете (и даже изволили недавно выразиться, что не знаете «знают ли они что-нибудь»» (П., 6, 18).
В начале февраля 1895 г. Чехов приехал в Петербург, остановился у Сувориных. Отзвуки разговоров обитателей и гостей суворинского дома, а также бесед во время ресторанных встреч Чехова со столичными литераторами, разговоры в том числе и о «милых созданиях», остались в дневнике Ф.Ф. Фидлера (записи за 8 и 11 февраля 1895 года)12 и в дневнике С.И. Смирновой-Сазоновой (запись от 15 февраля)13. Потаенные разговоры Чехова с самим Сувориным на эту тему проступили в «маленьких письмах». Они — существенная часть контекста переписки Чехова и Суворина в ту пору.
11 февраля, в дни пребывания Чехова в столице, в «Новом времени» появилось очередное «маленькое письмо». В нем очевидны следы переписки и разговоров Чехова с Сувориным зимой 1895 г. Оно будто в шутку или всерьез адресовано Чехову как общим смыслом, так и деталями: «...оружие русского характера — ирония, а не злоба; смех, а не проклятия. Наше оружие <...> примиряющий русский ум, воспитанный суровой природой, умеющий презирать беды и умеющий ловить маленький луч солнца в курной избе. <...> Мы больше сочиняем свои грехи, чем имеем их. И где нам грешить? Немножко с женщинами разве? Да уж разве это так грешно? <...> Жоржа Санда между ними нет, а есть только Елисавет Воробей, да самые обыкновенные, для греха только и созданные. <...> Да помилуйте, <...> когда мороз трещит, когда насморки, болезни горла, катары, гриппы, воспаления легких! Как тут не быть добродетельным! Чего добродетельнее человека, которому нельзя носу показать на улицу, не закутавшись в шубу» (477—478).
Свое ироническое суждение о превосходстве посредственности над талантом в среде образованных женщин Суворин конкретизировал двумя именами: Жорж Санд и Елисавет Воробей. Что посредственность олицетворяет не общеизвестная «мертвая душа» из списка Собакевича в поэме Гоголя, а общая знакомая Чехова и Суворина, начинающая писательница Е.М. Шаврова-Юст, знали только они вдвоем.
Елизавет Воробей — это шутливый комментарий Чехова в письме к Шавровой-Юст от 22 ноября 1894 года к псевдониму Е. Шастунов, выбранному Шавровой в 1891 г. Именно Чехов познакомил Елену Михайловну, молодого автора, с Сувориным, издателем самой тиражной газеты, в которой были опубликованы некоторые рассказы Шавровой.
Оттиск одного из своих рассказов Шаврова послала Чехову в 1896 г. с дарственной надписью: «A mon cher maître в знак глубокого почтения, признательности и других более теплых чувств от автора (Елизавет Воробей)». Он пошутил в ответном письме: «За оттиск и за Елизавет Воробья кланяюсь в ножки» (П., 6, 146).
Изредка встречаясь с «Елизавет Воробей» в Москве, куда она сбегала к родителям из чиновного, неинтересного ей круга мужа и его семьи, Чехов никогда не встречался с Шавровой в Петербурге, где общим знакомым в литературно-театральном мире у них был, кажется, только Суворин. В январе 1895 г. они виделись в Москве, а о своем пребывании в Петербурге, в феврале, Чехов рассказал ей, уже вернувшись в Москву. Согласился прочесть ее новый рассказ, а прочитав, написал уважительное и доброжелательное, но, как он пошутил, «придирчивое» письмо.
19 февраля Чехов написал Суворину: «Пришлите мне письма Елизаветы Воробей. Мне кажется, что из них я сделаю рассказик строк на 400. Я так и назову рассказ: «Елизавет Воробей». Напишу, как голова ее мужа, постоянно трактующего о смерти, мало-помалу, особенно по ночам, стала походить на голый череп, и кончилось тем, что, лежа с ним однажды рядом, она почувствовала холодное прикосновение скелета и сошла с ума; помешалась она на том, что у нее родится не ребенок, а скелетик и что от мужа пахнет серой» (П., 6, 27). Этот странный, неосуществленный замысел оказался роковым пророчеством. Спустя время Шаврова потеряла ребенка.
Через несколько дней Чехов попросил Суворина: «Если увидите Елизавет Воробей, то скажите ей, что мне хотелось повидаться с ней, но помешали обстоятельства. Надо бы изобразить ее в какой-нибудь повести или в рассказе, проект которого я изложил Вам в одном из последних писем. Посоветуйте ее мужу поступить в трагические актеры. Нехорошо голова болит. <...> С таким философом, как Нитче, я хотел бы встретиться где-нибудь в вагоне или на пароходе и проговорить с ним целую ночь. Философию его, впрочем, я считаю недолговечной. Она не столь убедительна, сколь бравурна» (П., 6, 28—29).
Всего лишь дважды в текстах Чехова встречается слово «бравурно». И оба раза зимой 1895 года, 19 января и 25 февраля в письмах к Суворину, в откликах на «маленькое письмо» Суворина о философии Ницше, о молодых писателях, о новом искусстве, на его роман «В конце века любовь» и в замысле «странного» рассказа «Елизавет Воробей».
В контексте этих писем проступали новая пьеса Чехова «Чайка», новый момент в отношениях Чехова и Суворина и ненайденные письма Суворина к Чехову.
* * *
Сюжетов, которые связаны со скрытым присутствием Чехова в «маленьких письмах» Суворина и по-своему передают содержание писем Суворина к Чехову, немало. Это история с «Чайкой» в 1895—1896 гг. Это их спор о современной литературе, в котором они расходились все дальше и дальше.
«Маленькие письма» серьезно уточняют, прямо и косвенно, порой завуалированно, отношения Чехова и Суворина в разные годы.
Среди скрытых откликов Суворина на те или иные решения и действия Чехова, которые задевали Суворина, его реакция на продажу Чеховым литературных прав на свои сочинения А.Ф. Марксу. Описание Сувориным в 1899 году в одном из «маленьких писем» своего успешного жизненного пути якобы без протекций, без субсидий в противоположность тем, кто «вымаливал», «выпрашивал» помощь, звучало теперь как укор Суворина всем, кому он оказывал покровительство, в том числе Чехову, его братьям, Александру и Михаилу.
Отдав на откуп своим сотрудникам критические статьи на страницах «Нового времени» о прозе и драме Чехова, Суворин оставил за собой опосредованную общую оценку повестей, рассказов и пьес Чехова конца 1890-х — начала 1900 г.
Особенно показательны два «маленьких письма» от 7 и 8 января 1902 года, посвященные пересказу и комментарию этюдов о Горьком и Чехове французского академика и специалиста по русской литературе виконта Э.М. де-Вогюэ.
Тон рассуждений французского литератора о Чехове снисходителен, иногда резок, пародиен, насмешлив. Сознательно или нет, может быть, как свои собственные, но так или иначе, он повторяет главные упреки русских критиков в адрес чеховских рассказов 1880-х годов, что это всего лишь фотографии жизни, что автор «только зарисовывает силуэты, отдельные положения и моменты», что для Чехова «все служит предлогом, чтобы направить аппарат на страдания людей»14.
Виконт отказал творчеству Чехова в оригинальности, назвав писателя всего лишь учеником предшественников (Гоголь, Тургенев, Толстой), и особо подчеркнул якобы подражательство Чехова Мопассану в прозе и Ибсену в драме.
Он сознался, что не понимает восторгов русских зрителей от пьес Чехова, особенно от «Трех сестер»: «У нас подобный сюжет не годился бы даже для водевиля, наша публика разразилась бы гомерическим смехом, смотря на безутешных сестер, от которых уходят их военные кавалеры»15.
Итог был таков: «Чехов не волнуется, он не протестует; нет, это художник, который выбирает модные темы»16.
Суворин, пересказав «этюд» Вогюэ, согласился с французским автором, с его оценкой Чехова, ни на что не возразил. Но заметил, что этюд односторонен, так как академик не упомянул главное достоинство Чехова: «Это превосходный юморист. <...> Он мог бы сделаться наследником Гоголя, как юморист. Тоже из солнечного, приморского юга, он любит даже клоунов, как комиков. Его водевили и некоторые рассказы брызжут смехом. А он вот не смеется и стал изображать трагедию скуки вместо того, чтобы изображать ее комедию» (927).
Только молодой Чехов, автор юмористических рассказов и сценок, был близок теперь Суворину, поэтому неудивительно, что в «маленьком письме», появившемся через день после кончины Чехова, Суворин написал о Чехове-человеке: «Меньше всего думалось, что это писатель, что это талант. Все это даже забывалось, и являлся человек во всем обаянии его ума, искренности и независимости»17. Что же до Чехова-писателя, Суворин высказался в разговоре с литератором И.Л. Леонтьевым (Щегловым), о чем тот оставил в дневнике запись от 22 июля 1904 года: «Аудиенция у генерала Суворина <...> А<лексей> С<ергеевич> о Чехове: «Певец среднего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет...»»18
Литература
Антон Чехов. Этюд виконта Е.М. де Вогюэ / пер. с фр. Вл. Г. Издание книжного склада Д.П. Ефимова. М., 1902. 39 с.
Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка / сост., подг. текста и коммент. Е.М. Гушанской, И.С. Кузьмичева. М.: «Захаров», 2012. 960 с.
Айхенвальд Ю. О письмах Чехова. М.: Книгоизд-во «Космос», 1915. 37 с.
Бушканец Л.Е. Письма Чехова в общественном сознании начала XX века // Чеховиана. Из века XX в XXI: итоги и ожидания. М.: Наука, 2007. С. 189—205.
Гитович Н.И. О судьбе эпистолярного наследия Чехова // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Письма. Т. 1. С. 295—318.
Громов М.П. Над страницами писем // Громов М.П. Книга о Чехове. М.: Современник, 1989. С. 324—368.
Гроссман Л. Письма Чехова // Огонек. 1928. № 51. С. 2—3.
Гуревич Л.Я. Посмертный лик Чехова // Чеховский юбилейный сборник. М., 1910. С. 305—328.
Кванин С. О письмах Чехова (уединенно верующий). 1904—2.VII.1914. М., 1914.
Лакшин В.Я. «Почтовая проза» Чехова // Октябрь. 1986. № 1. С. 190—195.
Лейтнеккер Е. Письма А.П. Чехова // Неизданные письма Чехова. М.: Госуд. изд-во, 1930. С. 7—22.
Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 969 с.
Литературное наследство. Т. 87. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860—1890 годов. М.: Наука, 1977. 727 с.
Малахова А.М. Поэтика эпистолярного жанра // В творческой лаборатории Чехова. М.: Наука, 1974. С. 310—329.
Невзглядова Е. Письма Чехова // Звезда. 2016. № 7. С. 231—241.
Полоцкая Э.А. Письма драматурга (О внутренних истоках чеховской драмы) // Динамическая поэтика: от замысла к воплощению. М.: Наука, 1990. С. 192—220.
Поссе В. Письма Чехова // Новый журнал для всех. 1908. № 2. Стб. 70—81.
Соболев Ю.В. О письмах Чехова (К 5-летию со дня смерти) // Московский еженедельник. 1909. № 29. Стб. 49—64.
Суворин Алексей. В ожидании века XX. Маленькие письма. 1889—1903 гг. / сост., подг. текста, вступ. ст. А. Романенко. М.: Алгоритм, 2005. 1021 с.
Суворин Алексей. Русско-японская война и русская русская революция: Мален, письма 1904—1908 гг. М.: Алгоритм, 2005. 749 с.
Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 861 с.
Чудаков А.П. Чехов. Единство видения // Чудаков А.П. Слово-вещь-мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русской классики. М.: Современный писатель, 1992. С. 105—132.
Chekhov's Letters Biography, Context, Poetics. Edited by Carol Apollonio and Radislav Lapushin. Lexington Books. Lanham, Boulder, New York, London, 2018. 323 p.
Примечания
1. См. например: Поссе В. Письма Чехова // Новый журнал для всех. 1908. № 2. Стб. 70—81; Соболев Ю.В. О письмах Чехова: (К 5-летию со дня смерти) // Московский еженедельник. 1909. № 27. Стб. 49—64; Гуревич Л.Я. Посмертный лик Чехова // Чеховский юбилейный сборник. М., 1910. С. 305—328; Кванин С. О письмах Чехова (уединенно верующий). 1904. 2.VII.1914. М., 1914; Айхенвальд Ю. Письма Чехова. М.: Книгоизд-во «Космос», 1915. 37 с.; Гроссман Л. Письма Чехова // Огонек. 1928. № 51. С. 2—3; Лейтнеккер Е. Письма А.П. Чехова // Неизданные письма. М.: Гос. изд-во, 1930. С. 7—22; Гитович Н.И. О судьбе эпистолярного наследия Чехова // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Письма. Т. 1. С. 295—318; Малахова А.М. Поэтика эпистолярного жанра // В творческой лаборатории Чехова. М.: Наука, 1974. С. 310—329; Лакшин В.Я. «Почтовая проза» Чехова // Октябрь. 1986. № 1. С. 190—195; Громов М.П. Над страницами писем // Громов М.П. Книга о Чехове. М.: Современник, 1989. С. 324—368; Полоцкая Э.А. Письма драматурга (О внутренних истоках чеховской драмы) // Динамическая поэтика: от замысла к воплощению. М.: Наука, 1990. С. 192—220; Чудаков А.П. Чехов. Единство видения // Чудаков А.П. Слово-вещь-мир: От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русских классиков. М.: Современный писатель, 1992. С. 105—132; Бушканец Л.Е. Письма Чехова в общественном сознании начала XX века // Чеховиана. Из века XX в XXI: итоги и ожидания. М.: Наука, 2007. С. 189—205; Невзглядова Е. Письма Чехова // Звезда. 2016. № 7. С. 231—241; Chekhov's Letters, Biography, Context, Poetics. Edited by Carol Apollonio and Radislav Lapushin. Lexington Books. Lanham, Boulder, New York, London, 2018. 323 p.
2. РГБ. Ф. 331. К. 32. Ед. хр. 13а. Л. 21. Этой открытки нет ни в издании «Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова» (М., 1939), ни в 1-м томе «Летописи жизни и творчества А.П. Чехова» (Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Том первый. 1860—1888. М.: Наследие, 2000), ни в книге «Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка». (Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка / сост., подг. текста и коммент. Е.М. Гушанской, И.С. Кузьмичева. М.: «Захаров», 2012. 960 с.). Видимо, она показалось составителям незначительной или излишне грубой.
3. Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка. С. 453.
4. РГБ. Ф. 331. К. 32. Ед. хр. 13а. Л. 39.
5. Там же. Л. 42.
6. Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка. С. 462.
7. Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка. С. 463—464.
8. Александр и Антон Чеховы. Воспоминания, переписка. С. 465.
9. Там же. С. 463—464.
10. Там же. С. 466.
11. Суворин Алексей. В ожидании века XX. Маленькие письма. 1889—1903 гг. / сост. подгот. текста, вступ. статья А. Романенко. М.: Алгоритм, 2005. С. 474. В дальнейшем ссылки на это издание обозначены указанием страницы в скобках после цитаты.
12. Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: характеры и суждения. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 148—150.
13. См.: Литературное наследство. Т. 87. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860—1890 гг. М.: Наука, 1977. С. 306, 314.
14. Цит. по: Антон Чехов. Этюд виконта Э.М. де-Вогюэ / пер. с фр. Вл. Г. Издание книжного склада Д.П. Ефимова. М., 1902. С. 4, 8. Суворин читал оба этюда во французском журнале «Revue des deux Mondes» и цитировал свой или заказанный им перевод, который сильно уступает в точности и выразительности переводу Вл. Г.
15. Там же. С. 27.
16. Там же. С. 31.
17. Суворин Алексей. Русско-японская война и русская русская революция: маленькие письма 1904—1908 гг. М.: Алгоритм, 2005. С. 132.
18. См.: Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: Из-во АН СССР. М., 1960. С. 485.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |