Свое первое путешествие в Европу (март—апрель 1891 г.) Чехов предпринял как бы случайно, всего лишь три месяца спустя после первого, «главного путешествия жизни» — азиатского (апрель—декабрь 1890 г.), которое заняло семь с половиной месяцев и включало 81-дневную поездку по Сибири, три месяца работы на Сахалине и 52 дня плавания по тропическим морям вокруг Азии1.
А теперь он собрался в другую часть света.
Еще недавно Чехов сильно болел после возвращения из Азии в декабре 1890 г. (перебои в сердце, жар по вечерам, сильное недомогание), разбирался с отставленными творческими делами, как уже 5 марта ответил на предложение А.С. Суворина о путешествии: «Едем!!! Я согласен, куда угодно и когда угодно. Душа моя прыгает от удовольствия. Не поехать было бы глупо с моей стороны, ибо когда еще представится случай?» (П., 4, 189). При этом он сетовал, что существуют две серьезные помехи — «сахалинская работа», т. е. над путевыми заметками о Сахалине, и то, что «совсем нет денег». В это время Чехов задолжал Суворину около 2 тысяч рублей за предыдущий вояж в Азию.
Чехов мечтал о путешествии по Европе давно, был «на низком старте» еще в 1888—1889 гг., об этом неоднократно говорится в его переписке тех лет. То он собирался в Константинополь, то «в Париж, к француженкам», то полушутя писал Н.А. Лейкину 13 августа 1889 г.: «На пути в Вену со станции Жмеринка я взял несколько в сторону и поехал в Одессу; <...> пришлось насчет заграницы отложить всякое попечение и ограничиться одной только поездкой в Ялту» (П., 3, 235).
В общем, тогда все как-то не сходилось, и вместо Европы Чехов, как мы знаем, неожиданно даже для родственников направился другую сторону — в Азию.
И в этот раз, весной 1891 г., богатый издатель предоставил очередной кредит, и уже 19 марта через Варшаву и австро-венгерскую границу в роскошном вагоне «Интернационального общества спальных вагонов» путешественники (включая двух сыновей Суворина) прибыли в Вену.
5 поездок в Европу
Это было первое «погружение» писателя в Европу. Всего же он совершил 5 поездок туда, хотя настоящим путешествием можно назвать только два первых — 1891 и 1894 гг., а три последующих — 1897—1898, 1900—1901 гг. и, наконец, 1904 г. — были связаны с болезнью Чехова и существенными ограничениями, вытекающими из этого.
Последние четыре года автор этих строк плотно занимался этой проблематикой, опубликовал ряд статей2 и включил раздел в новую книгу3. В них изложена вся хронология и фактология странствий и «сидений» Чехова в Европе. В настоящей публикации хотелось бы поделиться некоторыми общими выводами.
Главное: европейские странствия существенно отличались от азиатского путешествия. Если путешествию по Сибири, Сахалину и плаванию вокруг Азии предшествовала кропотливая научная трехмесячная подготовка, то в этом случае ее просто не было. И по своему характеру азиатское путешествие было настоящей «ездой в неизведанное», с реальными приключениями и даже опасностью.
Первые две поездки по Европе были скорее увлекательными, удобными туристическим маршрутами. На Чехова обрушился водопад мировой культуры, калейдоскоп ярких впечатлений. Он наслаждался и... уставал («от хождения болит спина и горят подошвы»). Временами, когда менялась погода и лили дожди, в нем просыпались хандра и скептицизм, а иногда — желание «полежать где-нибудь на зеленой травке». Писатель находил жизнь в Европе веселой и дешевой, неоднократно в письмах предлагал родным и друзьям приехать сюда (например, в Венецию) хорошей компанией «на лето». А мыслями он постоянно уносился на родину, часто писал письма родным, передавал шутливые приветы «гг. скворцам» и «синьору Мангусу». И, конечно, жил творчеством, постоянно занося идеи и мысли в записную книжку.
Две последующие поездки в Европу — для лечения на французскую Ривьеру в Ниццу — очень богаты наблюдениями в письмах (весьма любопытными, по-чеховски остроумными) за жизнью и бытом европейцев. При этом жизнь самого писателя, особенно поначалу, была жестко ограничена режимом. Творческое или физическое перенапряжение вызывало усиление кровохаркания. За время «долгой зимы» в Ницце 1897—98 гг. Чехов написал всего четыре рассказа (самый известный из которых — «Печенег») и «зачал» знаменитого «Ионыча», завершив его позднее, по возвращении. В записную книжку той поры писатель внес немало «крылатых» записей, которые впоследствии использовал в своих рассказах и повестях: «У бедных просить легче, чем у богатых», «Здравствуйте вам пожалуйста», «Какое вы имеете полное римское право» и другие.
А зимой 1900—1091 гг. Чехов заканчивал в Ницце пьесу «Три сестры».
В дни длительного пребывания за границей 1897—1898 гг. «отщепенец от родины» (как острил в братской пикировке Александр, старший брат), Антон Чехов тем не менее ни на минуту не отстранялся от литературной и общественности жизни России. Он писал письма и отвечал на присланные, просил друзей и знакомых присылать ему не только столичные, но и местные газеты (одесские, таганрогские и др.), передавал эти газеты друзьям или в библиотеку. Читал чужие рукописи и произведения, давал советы. Из своего далека принял деятельное участие в спасении журнала «Хирургия», который должен был прекратить существование из-за отсутствия денег.
В это же самое время в связи с приближавшимся 200-летием родного Таганрога (сентябрь 1898 г.) Чехов вел переписку с П.Ф. Иордановым по созданию там библиотеки и музея, давал толковые рекомендации, сам подбирал и посылал множество книг из Ниццы. Возникла идея просить скульптора М.М. Антокольского, жившего в Париже, сделать для Таганрога копию его петергофской статуи Петра I, ведь именно Петр и заложил Таганрог.
Словом, и в первый, и во второй приезд в Ниццу Чехов жил обычной активной интеллектуальной жизнью, как в Москве, Мелихове или в Ялте, вот только писать ему за «чужим письменным столом» было очень неудобно, «сущая каторга, точно на чужой швейной машине шьешь» (П., 7, 122).
Но не только российские дела привлекали внимание писателя. В дни одного из его пребываний во Франции вновь разгорелось «дело Дрейфуса», вызвавшее огромный общеевропейский резонанс. В 1894 г. капитан Генерального штаба еврей Альфред Дрейфус был приговорен к вечной ссылке за шпионаж в пользу Германии. При этом очевидны были не только вопиющие нарушения закона в ходе следствия и суда, но и разнузданная антисемитская кампания, имевшая своей целью прикрыть судебные махинации. Чехов внимательно следил за ходом дела и сделал, как оказалось впоследствии, правильные выводы о невиновности капитана, резко выступая против антисемитизма, всплывшего и в российской прессе.
Ну а здоровье, ради которого писатель провел столько дней в Ницце (в общей сложности более десяти месяцев)? Судя по письмам того периода, Чехов несколько скептично относился к лечению, да и к собственной болезни в целом. Тем не менее в письме В.М. Лаврову от 25 февраля 1898 г. он признавал, что «здешний климат, если жить здесь долго на одном месте, в самом деле излечивает. Под словом «долго» разумею срок не меньший двадцати дней» (П., 7, 122). 13 марта Чехов сообщил Суворину (с которым более чем с кем-либо был откровенен): «Я здоров, но не стал здоровее, чем был; по крайней мере в весе не прибавился ни капли и, по-видимому, уже никогда не прибавлюсь» (П., 7, 185). Однако — что более важно — ближе к апрелю он неоднократно констатировал в письмах: «кровохарканий давно уже не было», «в марте кровохарканья не было». Но стоило ему месяцем позже выехать в весенний Париж (по дороге домой), как снова «появилась кровь в мокроте» и пришлось посидеть в гостинице. Тем не менее известно, Чехов-врач верил в целебность также и крымского климата, сходного с климатом юга Франции, и рекомендовал больным туберкулезом пользоваться этим.
«Отражение» Европы
Как представляется, немалую путаницу в понимание чеховского восприятия и «отражения» Европы внесла известная оценка Т.Л. Щепкиной-Куперник: «Как-то после поездки в Аббацию (1894 г. — Д.К.) он сказал мне: «Зелень там глянцевитая — точно металлическая. То ли дело наши березы и липы!» Заграничные путешествия не отозвались ни на его творчестве, ни на нем самом (подчеркнуто мной. — Д.К.). Я часто думала, отчего это? И мне кажется, объяснение нашла. Чехов был писатель, которого страстно интересовала жизнь, интересовал человек. Чтобы писать, он должен был наблюдать жизнь и человека. За границей же это не могло быть ему доступно — по той простой причине, что Чехов не владел ни одним европейским языком, — и, таким образом, его жизнь за границей превращалась для него во что-то вроде кинофильма: он, так сказать, чувствовал себя глухонемым: один пейзаж, да и тот «бутафорский», казавшийся ему слишком нарочито красивым, не удовлетворял его»4.
Во-первых, речь здесь идет только о второй (из пяти) поездок писателя. Во-вторых, такие впечатления в творчестве Чехова все-таки отразились, хотя и в небольшом количестве, но целиком «европейских» произведений нет (как, например, рассказов у И.А. Бунина, построенных на его заграничных путешествиях). И в-третьих, утверждение о незнании иностранных языков представляются неверными.
Лучше всего впечатления Чехова о Европе нашли отражение в его обширном и кропотливом эпистолярном наследии, а также в воспоминаниях попутчиков и свидетелей «тех дней» — Суворина, Мережковского, Ковалевского, Потапенко и ряда других.
Первые два активных путешествия (1891 и 1894 гг.) были связаны с постоянными разъездами, заняли чуть больше и чуть меньше месяца соответственно. Чехов успевал заносить только заметки в записные книжки (кстати, немногочисленные), и касались они не только впечатлений, но и будущих замыслов, во многом вскоре осуществленных. Два последующих «сидения» в Ницце (1897—1898 и 1900—1901 гг.) были весьма познавательны, но не очень продуктивны в творческом плане из-за болезни и гостиничного неудобства.
Тем не менее навеянные этими путешествиями сюжеты будоражили воображение писателя. К примеру, в дни своего первого «погружения» в Европу в записной книжке он сделал заметку (а затем перенес и в новую): «Соломон сделал большую ошибку, что попросил мудрости» (С., 17, 8). Причина ее появления не вполне ясна, но скорее всего это было следствием бесед тех дней с Сувориным. Тот вспоминал уже после смерти писателя, что Чехов начинал драму, где главным лицом является Соломон «Паралипоменона» и «Песни Песней» (С., 17, 438). От нее в архивных бумагах Чехова сохранился довольно проникновенный, «тяжелый» монолог царя. Он начинается так: «О, как темна жизнь. Никакая ночь во дни детства не ужасала меня так своим мраком, как мое непостигаемое бытие» (С., 17, 194).
По свидетельству Д.С. Мережковского, в дни их встречи в Венеции Чехова весьма заинтересовала история «несчастного» казненного 80-летнего дожа Венецианской республики Марино Фальера (замалеванного черной краской на картине во Дворце дожей). Он, якобы, собирался писать драму на сюжет, связанный с его заговором по захвату власти.
Известные нам из писем Чехова сюжеты появлялись и в последующем — например, об обитателях Русского пансиона в Ницце («хоть комедию пиши») и даже перед кончиной в Баденвейлере — о богатеньких туристах, оставшихся вдруг без ужина из-за бегства повара из отеля.
Но подобные сюжеты все-таки не «ложились на бумагу» у писателя. И в этом в общем-то нет ничего удивительного. Вспомним, что И.С. Тургенев, в отличие от Чехова, долго жил во Франции, объездил всю Европу, прекрасно знал французский и английский (даже переводил Шекспира и Байрона), но остался глубоко русским писателем, ничего не написав о французской жизни.
Кстати говоря, в дни «долгой зимы» в Ницце (в 1987—1898 гг.) Чехов получил заказ от европейского журнала «Cosmopolis» написать «интернациональный рассказ» из местной жизни. И тогда он раскрыл перед редактором русского отдела Ф.Д. Батюшковым (в письме от 15 декабря 1897 г.) один из секретов своей творческой лаборатории: «Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям. Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично» (П., 7, 123).
Впечатления от Европы разбросаны в целом ряде произведений писателя. От первой поездки они широко вошли в «Рассказ неизвестного человека», опубликованный в 1893 г. В нем не только знакомые «реперные отметки» — Венеция, Флоренция, Ницца, Монте-Карло (включая эпизод с рулеткой), но и личные ощущения писателя в словах героя. Причем в Венеции автор поселил своего героя в Bauer Hotel на Большом канале близ Голубой лагуны, в том самом, где останавливались Чехов и Суворины. В рассказе не только тонкие описания достопримечательностей «голубоглазой Венеции», столь восхитившей писателя, но и удивительный «эффект присутствия»: «В один пасмурный полдень, когда оба мы стояли у окна в моем номере и молча глядели на тучи, которые надвигались с моря, и на посиневший канал и ожидали, что сейчас хлынет дождь, и когда уж узкая, густая полоса дождя, как марля, закрыла взморье, нам обоим вдруг стало скучно. В тот же день мы уехали во Флоренцию» (С., 8, 201).
Столь же мастерское описание хорватской Аббации (в те времена принадлежавшей Австро-Венгрии) присутствует в рассказе «Ариадна» (1895 г.), то есть после второго посещения Европы. Причем в рассказ вставлены не только «живые» впечатления о «грязном славянском городишке», превратившемся в модный курорт, но от посещений Рима, Ватикана, Болоньи, Флоренции, Венеции. При этом угадываются некоторые «картинки» и от первого европейского визита. А бытовая сторона в них как бы списана с известных по письмам привычек и замашек Суворина, который, как и герои рассказа, останавливался в роскошных гостиницах и обедал в лучших ресторанах.
Широко известно и такое чеховское воспоминание о Европе, как слова доктора Дорна о Генуе в пьесе «Чайка» (1896 г.). Оно носит там не только описательный, но и глубокий смысловой характер. На вопрос, какой город за границей ему понравился больше всего, доктор без сомнений отвечает собеседнику: Генуя. И поясняет:
«Дорн. Там превосходная уличная толпа. Когда вечером выходишь из отеля, то вся улица бывает запружена народом. Движешься потом в толпе без всякой цели, туда-сюда, по ломаной линии, живешь с нею вместе, сливаешься с нею психически и начинаешь верить, что в самом деле возможна одна мировая душа, вроде той, которую когда-то в вашей пьесе играла Нина Заречная» (С., 13, 49).
Менее известное воспоминание-отражение — это разговор подполковника Вершинина с сестрами, рвущимися «в Москву, в Москву», где их якобы ждет светлое будущее:
«Маша. Счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима. Мне кажется, если бы я была в Москве, то относилась бы равнодушно к погоде...
Вершинин. На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его» (С., 13, 149).
Упоминание дневника — это эпизод из жизни самого Чехова в Ницце конца 1897 года. 24 ноября он написал Суворину: «Я читаю Charles Baïhaut, бывшего министра-панамиста, в «Impressions cellulaires». <...> Сколько тут слез, ужаса, скорбных эпизодических фигур (жена), и в то же время сколько тщеславия, постороннего пафоса и мещанства. Человек философствует, приносит великую жертву и в то же время унижается до мелких мещанских попреков» (П., 7, 104).
«Впечатления в одиночной камере» Шарля Байо являли собой дневник-откровение. В 1892 году бывший министр путей сообщения Франции был осужден на пять лет заключения в одиночной камере с конфискацией всего имущества за взятку в 300 тыс. франков от директора компании по постройке Панамского канала. Несмотря на то, что он единственный из привлеченных признался в «панаме», а с момента преступления прошло почти шесть лет, наказание оказалось суровым.
Как видим, эти откровения министра произвели на писателя столь сильное впечатление, что спустя три года эпизод попал в текст «Трех сестер».
Несомненно, если бы Чехов не был так болен, то читатели нашли бы в его новых произведениях впечатления от новых путешествий, о которых он не уставал мечтать до конца дней своих — в вожделенную Африку, на Всемирную выставку в Америку, в манящие Японию и Индию, даже на Шпицберген и в Маньчжурию на Русско-японскую войну...
Знал ли Чехов языки?
Несомненно, что Чехов знал языки на уровне, более чем достаточном для бытового общения, и вовсе не был «глухонемым» в Европе. Во-первых, как врач он знал латынь, а еще учился в греческой гимназии в Таганроге. В некоторых произведениях и в переписке со старшим братом он иногда вставлял слова и выражения из обоих языков. А попав впервые в Европу, и конкретно в Вену в 1891 г., обнаружил, что «не совсем забыл немецкий язык. И я понимаю, и меня понимают», — писал он родным 20 марта 1891 г. (П., 4, 200). Знание писателем немецкого языка, хотя и небольшое, подтверждала и О.Л. Книппер в своих воспоминаниях о последних днях писателя в Баденвейлере.
По-иному обстояло дело с французским. Чехов признавался в письме к сестре от 12 ноября 1897 года: «Говорю я дурно, но читаю уже хорошо и могу писать письма по-французски» (П., 7, 100). Но это — очевидная скромность писателя. По переписке известно, что, будучи во Франции, он свободно общался с французами, один разъезжал по Парижу и окрестностям, ездил из Ниццы в Монте-Карло и Ментону.
Чехов ежедневно читал французскую прессу — несколько газет и журналов подряд, штудировал стенографические отчеты «дела Дрейфуса». Он и сам в письмах пытался обучать французскому сестру. Известно также, что Чехов дал на французском интервью по «делу Дрейфуса» одной парижской газете, которое, однако, сам же снял при подготовке к печати ввиду «отсебятины», добавленной корреспондентом. А по воспоминаниям Суворина, даже собирался переводить Мопассана.
* * *
Очевидно, что путешествия и поездки по Европе весьма обогатили Чехова интеллектуально и творчески. Они стали важной главой его человеческой и писательской жизни. А маленький европейский городок в Германии по воле судьбы оказался последним пристанищем в его странствиях по свету, последней точкой в книге жизни великого русского писателя, его смертным одром.
Литература
Капустин Д.Т. Азиатское путешествие Антона Чехова. 1890 год. М.: Этерна, 2016. 280 с.
Капустин Д.Т. Антон Чехов: первый выезд в Европу // Нева. 2018. № 1. С. 158—167.
Капустин Д.Т., Жуков С.В. А.П. Чехов: погружение в Европу // Знание — сила. 2018. № 6. С. 31—40.
Капустин Д.Т. Антон Чехов: побег в Европу (путешествие второе) // Нева. 2018. № 7. С. 204—211.
Капустин Д.Т. Антон Чехов: долгая зима в Ницце (сентябрь 1897 — апрель 1898 гг.) // Нева. 2019. № 10. С. 196—216.
Капустин Д.Т. Антон Чехов: и снова Ницца, а вместо Африки — Италия (1900—1901) // Нева. 2019. № 4. С. 156—169.
Капустин Д.Т. Антон Чехов: путешествия по Азии и Европе. М.: Новый хронограф, 2020. 320 с.
Щепкина-Куперник Т.Л. О Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1986. С. 227—260.
Примечания
1. См.: Капустин Д.Т. Азиатское путешествие Антона Чехова. 1890 год. М.: Этерна, 2016. 280 с.
2. Капустин Д.Т. Антон Чехов: первый выезд в Европу // Нева. 2018. № 1. С. 158—167; Капустин Д.Т., Жуков С.В. А.П. Чехов: погружение в Европу // Знание — сила. 2018. № 6. С. 31—40; Капустин Д.Т. Антон Чехов: побег в Европу (путешествие второе) // Нева. 2018. № 7. С. 204—211; Капустин Д.Т. Антон Чехов: долгая зима в Ницце (сентябрь 1897 — апрель 1898 гг.) // Нева. 2018. № 10. С. 196—216; Капустин Д.Т. Антон Чехов: и снова Ницца, а вместо Африки — Италия (1900—1901) // Нева. 2019. № 4. С. 156—169.
3. См.: Капустин Д.Т. Антон Чехов: путешествия по Азии и Европе. М.: Новый хронограф, 2020. 320 с.
4. Щепкина-Куперник Т.Л. О Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1986. С. 254.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |