Впервые «Лебединая песня» появилась на арабском языке в переводе Наджати Сидки в 1947 г. Первый показ пьесы состоялся 9 февраля 1956 г. в исполнении труппы современного театрального искусства на сцене Театра короля Фейсала II в Багдаде. Поставил ее известный иракский режиссер Ибрагим Джаляль, а роли исполняли ведущие актеры Сами Абдул-Хамид (Светловидов) и Юсиф аль-Ани (суфлер Никита). Пьеса шла семь дней с большим успехом, о чем писал критик Ахмед Фаяд аль-Мафраджи: «На премьере спектакля присутствовало так много людей, что зал был переполнен, и я никогда не забуду бурю аплодисментов, с которой зрители встретили пьесу «Лебединая песня»»1.
Эта постановка пьесы вызвала бурное обсуждение в критике. Главный редактор журнала «Синема» Камиран Хусни напечатал в этом издании статью «Лебединая песня»2, где поставил несколько вопросов. Думал ли режиссер, — пишет К. Хусни, — об успехе спектакля? Учел ли он вкусы зрителей? Понял ли пьесу со всех сторон? Учел ли наличие или отсутствие подходящих актеров? По его мнению, пьеса годится только для чтения или исследования. В ней мало событий, она опирается на одного героя, нет драматической кульминации и совсем отсутствует элемент увлекательности. Пьеса похожа на описательный рассказ, а не на пьесу в полном смысле слова, чтобы публика смогла воспринимать ее и ощущать чувства этого актера в течение 50 минут — времени показа пьесы. Поэтому выбор режиссера можно считать очень и очень смелым шагом.
Другое сомнение критика было связано с выбором исполнителей: «Несмотря на то, что Сами Абдул-Хамид способный актер с большими художественными возможностями, он не справился с этим персонажем». Автор рецензии полагал, что иракский актер слишком молод, что видно по его звонкому голосу и походке.
Критик же представляет себе Светловидова старым и изношенным, потому что он много пьет, мало спит, работает ночами, с выпавшими волосами и зубами, а те, что еще остались, — больные. Как может звонкий голос исходить из такого рта? — спрашивает К. Хусни. Актер должен говорить медленно и тихо, как старик. Действительно, чеховскому герою 68 лет, но нигде, ни в его монологах, ни в авторских ремарках, не сказано, что он лыс и беззуб. Думается, такое искажение произошло по причине неточного понимания чеховского текста: «Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют», «Только сейчас увидел старость!» и т. д. (С., 11, 207, 212). Еще одно заблуждение критика тоже вызвано непониманием: он называет Светловидова комедиантом (шутом), пьяницей и бабником. Светловидов пьян, называет себя Шутом Иванычем, рассказывает историю своей несостоявшейся любви, но критик не увидел за этим самобичеванием человеческой драмы героя.
Критик называет пьесу то романом, то сказкой. При этом он настаивает на абсолютно реалистическом прочтении чеховской пьесы и упрекает режиссера и актеров в ее излишней символизации. Так, на сцене появляется рука со свечой, лестница, штурвал корабля. По мнению критика, такая перегруженность символическими деталями разрушает чеховский замысел и делает постановку непонятной зрителям.
Несколько дней спустя Сами Абдул-Хамид ответил Камирану Хусни статьей в этом же журнале3. В ней С. Абдул-Хамид изложил очень важные, на наш взгляд, причины обращения иракского театра к этой пьесе Чехова.
Во-первых, он обратил внимание на то, что образ актера, живущего в тяжелых условиях, к которому общество относится равнодушно, актуален для Ирака и не может не встретить понимания у большинства зрителей. Конфликт в пьесе, по мнению иракского актера, очень сложен: это конфликт героя с самим собой и с обществом.
Во-вторых, С. Абдул-Хамид не согласен с К. Хусни в оценке чеховской пьесы. Он пишет, что главное в ней — не события, а последовательная психологичность, на что опирается большинство пьес Чехова. Третье замечание Абдул-Хамида говорит о том, что тема чеховской пьесы ему близка и понятна и что он создавал рисунок роли Светловидова осознанно и продуманно. Он говорит, что воплотился в свой персонаж и внешне, и внутренне, поскольку настоящий художник добивается гармонии образа. Потому он не стал «старить» своего героя, изменять голос и походку — актер остается молодым до последних дней своей жизни. Он так видит замысел Чехова: где есть талант, нет ни старости, ни одиночества, ни болезней.
Вывод С. Абдул-Хамида таков: выбор режиссера был смелым шагом и привел к успеху, поскольку соответствовал требованиям времени, а также художественным и материальным возможностям труппы. Режиссер хорошо знал свою публику и верил в нее. Вовсе не надо упрощать пьесы, чтобы они были понятны большинству. Что же касается оформления и символического прочтения пьесы, надо показать зрителям что-то новое, современное, что они не привыкли видеть. Рука со свечой — это символический образ Василия, который горит, чтобы показать путь другим. Лестница — это восхождение, которое не смог совершить герой. Горизонтальные линии на заднике сцены символизируют конец Светловидова, но бессмертие искусства. Штурвал означает круговорот жизни и времени. Все, что было на сцене, отражает ощущения героя и автора. В конечном счете результат получился даже лучше, чем ожидали создатели спектакля. Не надо думать, как думают зрители. Надо думать, как думает художник.
Следует особо отметить, что статья С. Абдул-Хамида была написана еще до того, как в Ираке появились серьезные научные публикации о русском писателе, до того как были переведены работы русских и советских чеховедов, до того как в Ираке сформировалось представление о Чехове-драматурге. Иракский актер хорошо понял чеховский замысел.
С тех пор мы насчитали двадцать пять постановок пьесы разными режиссерами, особенно молодыми, в разных городах Ирака. В основном они следуют чеховскому тексту и замыслу. Однако часть из них вносят в пьесу более или менее важные изменения. Иракские постановщики адаптируют пьесу либо к национальным традициям, либо к современным театральным тенденциям. Так, молодой режиссер Али Шакир Кадым использовал в некоторых сценах народные стихи, стараясь придать пьесе иракский характер, что имело большой успех у публики.
13 января 1972 г. «Лебединую песню» начала показывать труппа Современного художественного театра, самого известного иракского театра. Пьеса шла несколько дней на сцене театра «Багдад». Поставил ее известный иракский режиссер, актер и драматург Касим Мухаммед, а роль Светловидова талантливо и с большим успехом исполнил Сами Абдул-Хамид. Режиссер исключил из своей сценической версии роль суфлера Никиты, но дополнил роль Светловидова. Вероятно, режиссер, желая еще больше подчеркнуть страдания Светловидова, оставил его в одиночестве. Однако критики встретили такое вмешательство в чеховский текст с иронией. Тем не менее некоторые иракские режиссеры пошли по пути Касима Мухаммеда и тоже оставили на сцене только одного героя — Светловидова.
В августе 1980 г. Джавад аль-Шакарчи поставил «Лебединую песню» на сцене театра «Багдад». Он внес еще более серьезные изменения в чеховский текст. Он не только исключил роль суфлера Никиты, но создал новый персонаж — старую артистку, встретившуюся Светловидову, когда он проснулся и обнаружил, что остался в театре один. Спектакль построен на воспоминаниях героев. Эта интерпретация вызвала противоречивые суждения критиков. Журнал «Финун» опубликовал две рецензии под общим названием «Две точки зрения... на «Песню» Чехова». Авторы отзывов, Хасабалла Яхъя и Махди Али аль-Ради, высоко оценили игру актеров, музыкальное и художественное оформление спектакля, а также его символические решения. По их мнению, стоящий на сцене черный стул, на котором нарисован скелет человека, выражает разрушающее действие капитализма, превращающего человека в груду костей.
Особо авторы рецензий отметили неожиданный сюжетный поворот, который предложил режиссер спектакля: замену суфлера Никиты старой актрисой. Режиссер постарался обыграть некоторые мотивы чеховской пьесы: сна, смерти, страданий. Но сделал это необычно. Сначала на сцене находится старая актриса, которая рассказывает свою историю, которая у Чехова принадлежит Светловидову: она вспоминает прошлое, несчастливую любовь к Светловидову, который потребовал от нее отказаться от театра, от сцены, но она не могла принести такую жертву — и вот все в прошлом, и она живет одновременно в реальном мире и в мире мечты. То есть это и ее лебединая песня тоже. На сцене вдруг просыпается смерть — она же старик Светловидов. Герои продолжают разговор о ранах прошлого. В финале оба возвращаются из мира фантазии в мир реальности. Смысл такого удвоения героя режиссер и критик видят в том, что герой говорит будто сам с собой, что судьба актера всегда одинакова — ему остаются только воспоминания и одиночество.
Однако в оценке столь вольного обращения с первоисточником критики разошлись. Х. Яхъя отметил, что такое вмешательство в чеховский текст недопустимо. Вообще великие литературные произведения искажать нельзя. Второй рецензент, наоборот, оценил смелые поиски режиссера. Он согласился не со всеми сценическими решениями, но полагал, что главное в этой постановке — не столько сыграть пьесу Чехова, сколько показать возможности иракского театра, режиссера, актеров, приблизить Чехова к арабскому зрителю4.
К сожалению, нам удалось осветить не все эксперименты с пьесой Чехова. Но можно твердо сказать, что интерес к этой пьесе свидетельствует о ее созвучности художественным поискам арабского театра в XX веке.
Примечания
1. Аль-Мафраджи А.Ф. Другие станции в поездке Сами Абдул-Хамида и Ибрагима Джаляля // Аль-Кадиссия. Багдад, 1991. № 3720. 1 октября. (Все переводы с арабского сделаны автором статьи).
2. Хусни К. «Лебединая песня» // Синема. Багдад, 1956. № 21. С. 3.
3. Абдул-Хамид С. Комментарии к критике пьесы «Лебединая песня» // Синема. Багдад, 1956. № 22. С. 18—19.
4. Яхъя Х. Две точки зрения... на «Песню» Чехова // Финун. Багдад, 1980. № 104. С. 42—44.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |