Т. Эйскэ. Хронотоп повести «В овраге» и вопросы экологии

Пространство и время — основные категории, применяемые в исследованиях художественного мира любого писателя, и чеховские произведения неоднократно изучались в этом аспекте. Настоящая работа также принадлежит к этой линии, но мы предпочитаем бахтинский термин «хронотоп». У Бахтина пространство в этом теоретическом симбиозе было важнее, чем время, однако мы будем понимать хронотоп как равноправную «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений»¹ в художественном мире Чехова. Наша задача — исследовать закономерности хронотопа повести «В овраге». На наш взгляд, она непосредственно связана с вопросами экологии. Как известно, экологическая тема, особенно тема исчезновения природы, звучит у Чехова очень ясно в рассказах «Свирель», «Скрипка Ротшильда», пьесах «Леший», «Дядя Ваня» и других. Однако до сих пор эта тема в основном рассматривалась в биографическом аспекте. Мы хотели бы показать связь экологической темы с поэтикой повести.

Очевидно, что в ней есть две хронотопические линии: сам овраг и мир, внешний по отношению к оврагу. Овраг включает в себя четыре фабрики, село Уклеево и дом Цыбукина. Этот топос отличается замкнутостью. В самом начале первой главы о нем рассказывают только одну историю: «как-то дьячок на похоронах всю икру съел» (С., 10, 144). Это знак бессобытийности и повторяемости жизни в селе. Показательно и то, что течение времени в доме Цыбукина передается с помощью глаголов несовершенного вида — это, как говорил Бахтин, «место циклического бытового времени»². В овраге время как будто остановилось, сжалось. Кроме того, в том же овраге «не переводилась лихорадка и была топкая грязь даже летом» (С., 10, 144), «всегда пахло фабричными отбросами и уксусной кислотой» (С., 10, 144) и «от кожевенной фабрики вода в речке часто становилась вонючей; отбросы заражали луг, крестьянский скот страдал от сибирской язвы» (С., 10, 144). Таким образом, можно сделать вывод, что замкнутый хронотоп оврага — это концентрические круги, в которых заключена грязь, несправедливость, социальная неустроенность и даже трагедии. Но с другой стороны, здесь идет речь о человеческой жизни.

Хронотоп мира, внешнего по отношению к оврагу — это город, где служит в полиции старший сын Цыбукина, станция, окрестные села, деревни и т. д. Эти топосы не изображаются подробно. Как отмечала М.О. Горячева, по такому пространству «косвенного изображения» нельзя в полной мере представить себе пространственную картину мира писателя, но «оно фигурирует широко и активно влияет на специфику пространственного континуума, чрезвычайно расширяет границы мира»³. В данном случае такие фрагменты указывают, что вне оврага простирается другое, «большое» пространство. Кроме того, важно, что почти через всю восьмую главу проходит изображение деталей хронотопа внешнего по отношению к миру оврага, например: «Солнце легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые, сторожили его покой, протянувшись по небу. Где-то далеко, неизвестно где, кричала выпь, точно корова, запертая в сарае, заунывно и глухо <...> у самого пруда в кустах, за поселком и кругом в поле заливались соловьи» (С., 10, 172—173). Здесь описывается мир природы, а не артефактов, созданных человеком. Итак, второй хронотоп разомкнут в «большой» внешний мир. Время в нем не циклическое, как в овраге, а линейное. Примечательно, что на первый взгляд овраг и внешний мир противопоставлены, как другие известные чеховские оппозиции: маленький — большой мир⁴, дом — мир⁵ и микрокосм — макрокосм⁶. Однако можно ли считать бинарной оппозицией отмеченные выше хронотопические линии? Ответ на этот вопрос даст более глубокий анализ хронотопа повести.

Рассматривая противопоставление природы и человека в повести, можно заметить, что при описании природного простора у Чехова отмечается не только надежда и красота, но и беспомощность и тоска. Как замечает Г.М. Ибатуллина, «картина природы у Чехова дана как отражение человеческим сознанием»⁷. Это хорошо заметно, например, в повести «Огни»: «...когда грустно настроенный человек остается один на один с морем или вообще с ландшафтом, который кажется ему грандиозным, то почему-то к его грусти всегда примешивается уверенность, что он проживет и погибнет в безвестности» (С., 7, 113). Изображение мира через конкретное воспринимающее сознание уже говорит о том, что нельзя утверждать, будто бы в чеховском мире большой открытый хронотоп природы противопоставлен малому замкнутому хронотопу человека. Об этом свидетельствует и особенно важное для понимания повести развертывание оппозиции природы и человека в восьмой главе. Липа на первый взгляд совершенно одинока перед ночной природой. Но, идя по полю, она думает о своем умершем ребенке и желает, чтобы рядом были люди: «Когда на душе горе, то тяжело без людей. Если бы с ней была мать, Прасковья, или Костыль, или кухарка, или какой-нибудь мужик» (С., 10, 173). Оказывается, что и здесь природа противопоставлена не героине самой по себе, а героине, имеющей близкие связи с другими людьми. Вряд ли можно согласиться с Е.Е. Жеребцовой, что в данной главе Липа вписывается «в непрерывный поток бытия⁸; она, скорее, противопоставлена природе. В конце пятой главы, Липа, казалось бы, сливается с тихой прекрасной ночью: «...казалось им (Липе и ее матери. — Т.Э.), кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит все, что происходит в Уклееве, сторожит. <...> И обе, успокоенные, прижавшись друг к другу, уснули» (С., 10, 165—166). Впрочем, по определению А.П. Чудакова, повесть «В овраге» принадлежит к третьему периоду чеховского повествования, и здесь «наблюдатель» природы — это «персонаж и повествователь»⁹. Действительно, потом в восьмой главе ночь и луна изображены равнодушными и как бы отказывают Липе в гармонии. По справедливому замечанию И.Н. Сухих, чеховские герои «соприкасаются с природой лишь эпизодически, в редкие моменты прозрения»¹⁰. На наш взгляд, Липа не вписывается в безграничный хронотоп природного мира, а только немного успокаивается вместе с матерью или после встречи со стариком из Фирсанова. Таким образом, в повести важна не сама оппозиция природы и человека, а скорее взаимоотношения между людьми в природе.

Интересно, что из-за того, что «Уклеево лежало в овраге» (С., 10, 144), возникает возможность посмотреть на него сверху. Сначала, в четвертой главе, старший сын Цыбукина Анисим оглядывается назад, на село, когда выезжает из оврага. «Когда выезжали из оврага наверх, то Анисим все оглядывался назад, на село. Был теплый, ясный день. В первый раз выгнали скотину, и около стада ходили девушки и бабы, одетые по-праздничному. Бурый бык ревел, радуясь свободе, и рыл передними ногами землю. <...> Анисим оглядывался на церковь, стройную, беленькую — ее недавно побелили, — и вспомнил, как пять дней назад молился в ней; оглянулся на школу с зеленой крышей, на речку, в которой когда-то купался и удил рыбу, и радость колыхнулась в груди» (С., 10, 159). Уклеево изображается иначе, чем в первой главе. Видимо, это можно объяснить тем, что здесь вводится чистое воспоминание героя. Подобные эпизоды есть и в других произведениях Чехова. В конце рассказа «На подводе» дается воспоминание героини о прошлом, когда она жила в Москве, в кругу родных, была счастлива. Импульсом для воспоминания оказывается незнакомая дама, удивительно похожая на мать героини. «Другая реальность» обычно существует для героя не сейчас, а только в прошлом. В начале повести «Степь» действительные, и, как правило, не очень приятные места — острог и кладбище — служат импульсами к воспоминаниям Егорушки, поскольку в этих местах происходили памятные для него случаи. В отличие от них, в повести «В овраге» именно красота села, в котором герои живут сейчас, вызывает у Анисима в памяти прошлое, другой мир.

В пятой главе Липа также смотрит на овраг сверху, возвращаясь из села Казанского: «Если взглянуть сверху, то Уклеево со своими вербами, белой церковью и речкой казалось красивым, тихим, и мешали только крыши фабричные, выкрашенные из экономии в мрачный, дикий цвет. Видна была на той стороне по скату рожь — и копны, и снопы там, сям, точно раскиданные бурей, и только что скошенная, в рядах; и овес уже поспел и теперь на солнце отсвечивал, как перламутр» (С., 10, 162). Мы снова видим, что при взгляде сверху атрибуты оврага — грязь, несправедливость, трагичность бытия — почти скрываются, село выглядит красивым и привлекательным. Организуя пространство таким образом, автор, похоже, вступает в полемику с религиозной и романтической трактовкой оппозиции «верх — низ», согласно которой вверху, в небе, располагается Бог, нечто святое и поэтическое, а внизу, на земле — греховная низкая действительность. Эта романтическая оппозиция совсем не совпадает с хронотопическими линиями повести «В овраге». Как нам представляется, красота, радость и тишина в ней связываются не только с природой, но и с деревенской жизнью: пастбища, девушки и бабы, одетые по-праздничному, страда, побеленная церковь и т. д. Поэтический, таинственный и прекрасный мир здесь оказывается не вверху, а внизу, в овраге.

Как мы видим, бинарную оппозицию хронотопических линий повести не следует абсолютизировать. Не менее сложным оказывается и организация художественного времени, связанная с экологической темой.

Как отметила М.О. Горячева, «в повести «В овраге» в описании села Уклеево проступают новые черты, упоминаются проблемы другого времени: село соседствует с фабриками, которые нарушают гармонию его внешнего облика, портят воду в реке, заражают луга»¹¹. Важность этого момента становится ясна при его сравнении с произведениями, в которых герои жалуются на исчезновение природы: «Свирелью» (1887) и «Скрипкой Ротшильда» (1894). В рассказе «Свирель» пастух повторяет: «...все к одному клонится» (С., 6, 323). Он замечает, что стало «мало птицы» (С., 6, 322), «меньше стало и всякого зверья» (С., 6, 323), и реки, и леса идут «прахом» (С., 6, 323). Полная катастрофа ожидается в ближайшем будущем, «лет через пять», «скоро» (С., 6, 323). В рассказе «Скрипка Ротшильда» герой сравнивает прошлое и настоящее: «На том берегу, где теперь заливной луг, в ту пору стоял крупный березовый лес, а вон на той лысой горе, что виднеется на горизонте, тогда синел старый-старый сосновый бор. По реке ходили барки. А теперь все ровно и гладко, и на том берегу стоит одна только березка, молоденькая и стройная, как барышня, а на реке только утки да гуси, и не похоже, чтобы здесь когда-нибудь ходили барки. Кажется, против прежнего и гусей стало меньше» (С., 8, 303). Герой этого рассказа замечает коренные изменения в природе, но делает это только перед смертью. Одной из самых важных для понимания экологической темы у Чехова является повесть «Степь», в которой автор сравнивает природу с человеческими делами. По степи тянется вместо дороги «что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское» (С., 7, 48), а по правой стороне на всем протяжении стоят «телеграфные столбы», они, «становясь все меньше и меньше», исчезают, а потом опять показываются в виде «очень маленьких, тоненьких палочек, похожих на карандаши» (С., 7, 49). По справедливому замечанию М.М. Одесской, «плоды цивилизации, как и сам человек, видятся ничтожно малыми на фоне бесконечного»¹². А в повести «В овраге», как было отмечено выше, исчезновение и загрязнение природы происходит из-за фабрик, где уже работает «около четырехсот рабочих» (С., 10, 144). Фабрики оказываются одной из примет этого села: «Село Уклеево лежало в овраге, так что с шоссе и со станции железной дороги видны были только колокольня и трубы ситценабивных фабрик» (С., 10, 144). Таким образом, в повести новые экологические и социальные проблемы уже становятся важной частью быта.

Аналогичные явления можно обнаружить в хронотопическом развертывании сюжета. Одно из главных сюжетных событий повести — появление Липы в доме Цыбукиных и ее уход оттуда. Если в начале изображается циклический быт в селе и в доме, то со второй главы начинается развитие действия: Анисим приезжает домой, его решают женить и выбирают невесту из другого села — Липу. Интересно, что при этом повествователь отмечает: одна половина этого села «была недавно присоединена к городу, другая оставалась селом» (С., 10, 149), — уже в этом видны серьезные социальные перемены. В отличие от Аксиньи и Варвары, которые, едва выйдя замуж, сразу привыкли к дому, Липа — третья невеста Цыбукиных — никак не может привыкнуть и живет в доме как чужая: «Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж, спала не на своей кровати, а где придется — в кухне или сарае, и каждый день мыла полы или стирала, и ей казалось, что она на поденке» (С., 10, 164—165). Можно сказать, что из-за появления Липы хронотоп дома Цыбукина теряет свою однородность, становится разнородным. С этой точки зрения нельзя не согласиться с Е.Е. Жеребцовой, которая указывает на разделение героев повести на две противопоставленные группы: Цыбукины и Липа¹³, однако, думается, что только этим разделением еще не исчерпываются образы чеховских героев.

Важно, что в пятой главе Липа упоминает про новые намерения Аксиньи: «Вчерась за обедом Аксинья и говорит старику: «Я, говорит, хочу в Бутекине кирпичный завод ставить, буду сама себе купчиха». Говорит и усмехается. А Григорий Петрович с лица потемнели; видно, не понравилось. «Пока, говорят, я жив, нельзя врозь, надо всем вместе». А она глазами метнула, зубами заскриготела» (С., 10, 160—161). В начале повести Аксинья выступает как помощница старика Цыбукина, неотъемлемая часть домашнего уклада, но здесь она изображается совершенно иначе. Эти примеры показывают, что она не стремилась превратиться в часть хронотопа дома, а скорее, таила скрытое желание стать «самой себе купчихой» (С., 10, 160). Наконец, в девятой главе говорится, что «все перешло в руки Аксиньи» (С., 10, 177), «в селе говорят про Аксинью, что она забрала большую силу; и правда, когда она утром едет к себе на завод, с наивной улыбкой, красивая, счастливая, и когда потом распоряжается на заводе, то чувствуется в ней большая сила. Ее все боятся и дома, и в селе, и на заводе» (С., 10, 177—178). Итак, можно выделить второй аспект сюжета: захват дома Аксиньей. Примечательно, что поводом для отделения ее от семьи служит план постройки кирпичного завода. В девятой главе про завод написано так: «Кирпичный завод работает хорошо; оттого, что требуют кирпич на железную дорогу, <...> бабы и девки возят на станцию кирпич и нагружают вагоны и получают за это по четвертаку в день» (С., 10, 177). Из цитаты ясно, что завод давно построен, и на нем уже работают жители села. И несомненно, что экологические и социальные изменения становятся все более заметными.

Обратим внимание на начало шестой и девятой глав. В шестой главе читаем: «...к тому, что Анисим сидит в тюрьме, привыкли и в доме и в селе» (С., 10, 166), и остальные уже начинают привыкать к новому положению дел: старик Цыбукин ездит к сыну, Варвара пополнела и побелела, Аксинья ездит в Бутекино, а Липа играет со своим ребенком. Дальше в девятой главе читаем: «Об Анисиме стали забывать» (С., 10, 179) и «то, что происходило три года назад в доме и во дворе Цыбукина, почти забыто» (С., 10, 179), и опять же началась новая жизнь: ослабевший старик бродит по деревне, как неприкаянный, Варвара еще больше пополнела и побелела, Аксинья ездит к себе на завод, а Липа с матерью нагружают вагоны кирпичом. Можно отметить, что в хронотопе оврага развертывается то время, которое еще имеет отношение к недавнему прошлому, но события этого прошлого уже стали привычными, частью быта, и скоро его забудут. Если не бояться некоторой резкости формулировки, то можно сказать, что время не останавливается, а скорее, идет в качестве «кумулятивного»¹⁴ повторяющегося процесса, в котором, по словам В.Я. Проппа, «цепь не порывается или же не расплетается в обратном порядке»¹⁵. Интересно, что в последней главе вдруг появляется новый персонаж, школьный сторож Яков. По поводу этого В.В. Набоков справедливо заметил, что «появление нового персонажа, старого беззубого сторожа Якова <...> еще одна гениальная находка Чехова, напоминающая о том, что жизнь продолжается; и хотя рассказ кончается, она будет продолжаться, потечет дальше, как течет сама жизнь, вместе с новыми и старыми действующими лицами»¹⁶.

Интересно и характерно, что в этой повести нет мотива «побега», о котором писала К.Д. Гордович¹⁷. У героев повести отсутствует желание бегства. Анисим покинул «овраг» не из-за этого желания: его отправили в ссылку. И уход Липы из дома Цыбукина в село Торгуево — также не попытка бегства, а подчинение воле Аксиньи. Хронотоп повести, как мы уже писали, не является совершенно замкнутым, потому что наряду с оврагом существует хронотоп внешнего мира, и между ними нет непроницаемых перегородок. Действительно, в конце повести для работы Липа проходит по дороге через Уклеево к себе.

Как отметил А.Д. Степанов, «для определения «хронотопа» нужно искать слово, каждая из составляющих дескриптивной системы которого окажется доминантой для отдельного произведения из описываемого корпуса текстов»¹⁸. Как нам представляется, в повести «В овраге» ядерное слово будет совпадать с названием повести. Если главное слово — «овраг», то его словами-сателлитами будут: «топкая грязь» (С., 10, 144), «яма» (С., 10, 148), «то самое, где дьячок на похоронах всю икру съел» (С., 10, 144, 161). С другой стороны, элементы, связанные с оврагом, как бы подчиненные ему и находящиеся в метонимических отношениях, означают, что благополучие и даже красота тоже имеются в жизни жителей оврага, несмотря на экологические проблемы: «дорогая гармоника» (С., 10, 148, 177), «лампадки» (С., 10, 145, 157 и др.), «белая церковь» (С., 10, 159, 162), «верба» (С., 10, 144, 162) и т. д.

Таким образом, в отличие от бинарных хронотопических структур, присутствующих в некоторых других произведениях писателя, две хронотопические линии повести «В овраге», проникая друг друга, создают сложную небинарную структуру произведения. И экологические, и социальные перемены сопровождают сюжет личных взаимоотношений героев. Экологическая тема предстает здесь в виде своего рода иносказания, тропа, с помощью которого выражается ориентация героев не только в пространстве, но и в новом времени, которое недавно началось.

Г.А. Шалюгин справедливо заметил, что экологическая тема у Чехова, в сущности, может вырастать «до высот экологии человеческих отношений — центральной темы чеховского творчества»¹⁹. В этом смысле экологическая тема как система отношений между природой и человеком, природой и цивилизацией, между людьми, не только важна для исследования художественного мира Чехова, но и показывает актуальность его произведений для современной действительности.

Примечания

1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 234.

2. Там же. С. 396.

3. Горячева М.О. Проблема пространства в художественном мире А. Чехова: дис. ... канд. филол. наук. М., 1992. С. 44.

4. Скибина О.М. Художественные приемы отражения времени и пространства у Чехова // Чеховские чтения в Ялте. Вып. 15. Мир Чехова: пространство и время. Симферополь, 2010. С. 32—43.

5. Горячева М.О. Указ. соч. С. 133.

6. Одесская М.М. Уолденский отшельник и степной странник: философия природы // Таганрогский вестник. «Степь» А.П. Чехова: 120 лет: Мат. Междунар. научно-практической конф. Таганрог: Таганрогский Гос. лит. и историко-архитектурный музей-заповедник, 2008. С. 78—86.

7. Ибатуллина Г.М. Поэтика пейзажа А.П. Чехова // Природа и человек в художественной литературе. Волгоград, 2001. С. 182.

8. Жеребцова Е.Е. Хронотоп прозы А.П. Чехова и этико-философские представления писателя // Вестник Челябинского университета. Сер. 2. Филология. 2003. № 1. С. 21.

9. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. С. 166.

10. Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л., 1987. С. 144.

11. Горячева М.О. Указ. соч. С. 108.

12. Одесская М.М. Указ. соч. С. 82.

13. Жеребцова Е.Е. Указ. соч. С. 23.

14. Слово «кумулятивный» — термин, широко используемый фольклористами. И.Н. Сухих отмечал, что у Чехова есть определенный тип сюжета, который можно возвести к фольклорной кумуляции (см.: Сухих И.Н. Указ. соч. С. 67). Как нам кажется, в повести «В овраге» фольклорные элементы присутствуют, однако это тема для другой статьи.

15. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. М., 1976. С. 243.

16. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М., 1999. С. 359.

17. О мотиве побега или бегства у Чехова, см.: Гордович К.Д. Мотив бегства из привычного пространства в произведениях А.П. Чехова // Чеховские чтения в Ялте. Вып. 15. Мир Чехова: пространство и время. Симферополь, 2010. С. 210—216.

18. Степанов А.Д. Чеховская «абсолютнейшая свобода» и хронотоп тюрьмы // Canadian American Slavic Studies, 42, Nos. 1—2 (Spring-Summer 2008). P. 85.

19. Шалюгин Е.А. Чехов: «Жизнь, который мы не знаем...». Симферополь, 2004. С. 25.