Тема «убитого праздника», «праздника, который налаживается, но не состоится, потому что в него вторгаются будни; праздник сквозь будни никак не прорвется»1 является инвариантной в творчестве Чехова («Муж», «Именины», «Мой юбилей», «На вечеринке», «Тапер»; праздничные эпизоды — непременное событие и в больших пьесах (вечеринка в «Иванове», премьера пьесы в «Чайке», ряженые в «Трех сестрах», бал в «Вишневом саде»)). Центральное праздничное событие — свадьба, юбилей — вынесено в название пьес. Наряду с тематической общностью в миниатюрах есть сходство жанровое (доминирующая тональность — комическая) и сюжетное: обе пьесы построены на «сюжете par excellence» (Ю.К. Щеглов), то есть событийная структура пьес сама по себе имеет смысловое значение — повседневное существование, как и праздничное, абсурдно, так как обусловлено стереотипным мышлением и соответствующим поведением персонажей. Особенностью сюжетосложения пьес становится эпизация драматического действия, что противоречит родовой специфике, но отвечает формирующей у писателя концепции мира и человека.
Стереотипность мышления, поведения персонажей в «сцене» «Свадьба» комически раскрывается прежде всего через речь, переполненную алогизмами, путаницей понятий, выпадением слов из логической связи. К комическому эффекту приводит также и то, что Чехов наделяет героев смешными значимыми фамилиями (Апломбов, Ять, Змеюкина). Тематический инвариант раскрывается в различных аспектах с помощью мотивов мошенничества и любовно-матримониальных отношений. Художественной особенностью пьесы является воплощение темы «праздника, задавленного буднями» с помощью таких приёмов выразительности, как «варьирование», «варьирование + совмещение (проведение через разное)», «усиление».
В сюжете пьесы можно выделить несколько линий, развитие которых способствует разноаспектному воплощению инвариантной темы. Их в известной степени «немотивированное» пересечение создает эффект наррации в рамках драматического произведения. Очевидно, в силу этой художественной особенности жанр пьесы определяется автором как «сцена».
Рассмотрим сюжетную линию Ять — Змеюкина. Ее динамика обусловлена совмещением мотивов любовно-матримониальных отношений в варианте «ухаживание-волокитство» и «мошенничество». Последний представлен в редуцированном виде как «утверждение заведомо ложного»:
Ять (Змеюкиной). Сжальтесь! Сжальтесь, очаровательная Анна Мартыновна!
Змеюкина. Ах, какой вы... Я уже вам сказала, что я сегодня не в голосе.
Ять. Умоляю вас, спойте! Одну только ноту! Сжальтесь! Одну только ноту!
Змеюкина. Надоели... (Садится и машет веером.)
Ять. Нет, вы просто безжалостны! У такого жестокого создания, позвольте вам выразиться, и такой чудный, чудный голос! С таким голосом, извините за выражение, не акушерством заниматься, а концерты петь в публичных собраниях! Например, как божественно выходит у вас вот эта фиоритура... вот эта... (Напевает.) «Я вас любил, любовь еще напрасно...» Чудно!
Змеюкина (напевает). «Я вас любил, любовь еще, быть может...»
Это?
Ять. Вот это самое! Чудно!
Змеюкина. Нет, я не в голосе сегодня. Нате, махайте на меня веером... Жарко! (XII, 110—111)
Таким образом, действия Ятя и Змеюкиной — действия настойчивого, очарованного поклонника и кокетливой молодой особы. Стереотипность поведения персонажей способствует созданию комического эффекта, который усиливается введением и варьированием слов-лейтмотивов из романтического (лермонтовского) лексикона: «чудно» и «буря». С точки зрения сюжетно-композиционной организации пьесы эта линия значима: она создает кольцевую композицию пьесы.
Другая сюжетная линия — Жигалов — Дымба. Поведение персонажей маркировано мотивом мошенничества (жертва обмана — мошенник). Мотив комически воплощается в вариантной форме «утверждение заведомо ложного»:
Жигалов. А тигры у вас в Греции есть?
Дымба. Есть.
Жигалов. А львы?
Дымба. И львы есть. Это в России ницего нету, а в Греции все есть. Там у меня и отец, и дядя, и братья, а тут ницего нету.
Жигалов. Гм... А кашалоты в Греции есть?
Дымба. Все есть. (XII, 111).
«Варьированием» лейтмотивного утверждения Дымбы: «все есть», создается эффект абсурда. Характер Жигалова, раскрывается через лейтмотив «жульничества». Комическое восприятие диалога Дымбы и Жигалова обусловлено также тем, что жульничеством в понимании персонажа является все, кроме утверждения Дымбы.
В развитии сюжетной линии Апломбов — Настасья Тимофеевна выделяются две конфликтные ситуации, которые условно можно назвать «суета вокруг приданого» и «махинации с чином». Завязкой первой ситуации является эпизод выяснения имущественных отношений между Апломбовым и Настасьей Тимофеевной. В их поведении, укладывающимся в рамки отношений жертва-разоблачитель обмана — мошенник, просвечивает плутовское начало. Выразительность ситуации обусловлена «совмещением» мотива обмана с мотивом любовно-матримониальных отношений в варианте «брак по расчету». Комизм положения обусловлен мелочностью претензий жертвы-разоблачителя и неловкостью обманщицы, пытающейся отрицать сам факт обмана, он доведен до абсурда: персонажи делают вид, что не понимают друг друга:
Настасья Тимофеевна. Чем тревожить меня разными словами, вы бы лучше шли танцевать.
Апломбов. Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя. (...) Простите, maman, но я многого не понимаю в ваших поступках. Например, кроме предметов домашней необходимости, вы обещали также дать мне за вашей дочерью два выигрышных билета. Где они?
Настасья Тимофеевна. Голова у меня что-то разболелась... Должно, к непогоде... Быть оттепели!
Апломбов. Вы мне зубов не заговаривайте. Сегодня же я узнал, что ваши билеты в залоге. Извините, maman, но так поступают одни только эксплоататоры. Я ведь это не из эгоистицизма — мне ваши билеты не нужны, но я из принципа, и надувать себя никому не позволю. Я вашу дочь осчастливил, и если вы мне не отдадите сегодня билетов, то я вашу дочь с кашей съем. Я человек благородный!
Настасья Тимофеевна (оглядывая стол и считая приборы). Раз, два, три, четыре, пять... (XII, 109—110).
После перебивки сюжетными линиями Ять — Змеюкина, Жигалов — Дымба последовательность линии Апломбов — Настасья Тимофеевна восстанавливается комически пародируемым мотивом светской болтовни за общим праздничным столом, выполняющим функции соединения и перегруппировки (объединения) персонажей. Гости следуют своим представлениям об этикетном поведении светского человека.
Переход к эпизоду «суета вокруг приданого» осуществляется с помощью сочетания ПВ «варьирование + усиление» как переход от абстрактных тем к насущным, создавая общую атмосферу обмана, как в восприятии электричества, так и женитьбы. Совмещение мотивов обмана и брака по расчету происходит в общей точке разоблачения: Ять невольно выполняет функцию разоблачителя, Апломбов — жениха и мошенника (то есть корыстного молодого человека, утверждающего, что женится по любви, а значит, обманывающего), Настасья Тимофеевна совмещает функции жертвы обмана и матери. Дойдя до высшей точки развития мотивов (в совмещенном виде), напряжение резко падает под действием «психологический» мотивировки: персонажи (Настасья Тимофеевна и Апломбов) квиты, т. к. оба выступили и в роли жертвы, и в роли мошенника:
Апломбов. Это намек!
Ять (струсив). И никакого тут нет намека... Я не говорю о присутствующих... Это я так... вообще... Помилуйте! Все знают, что вы из-за любви... Приданое пустяшное.
Настасья Тимофеевна. Нет, не пустяшное! Ты говори, сударь, да не заговаривайся. Кроме того, что тысячу рублей чистыми деньгами, мы три салопа даем, постель и всю мебель. Подика-сь, найди в другом месте такое приданое!
Ять. Я ничего... Мебель, действительно, хорошая и... и салопы, конечно, но я в том смысле, что вот они обижаются, что я намекнул.
Настасья Тимофеевна. А вы не намекайте. Мы вас по вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова. А ежели вы знали, что Эпаминонд Максимыч из интересу женится, то что же вы раньше молчали? (Слезливо.) Я ее, может, вскормила, вспоила, взлелеяла... берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою... (XII, 114) и т. д.
Мотив неожиданного появления гостя выполняет функцию связки или перехода ко второй конфликтной ситуации «страсти по генералу». В комбинации составляющих ее мотивов чинопочитания, воспоминания о прошлом, взятки, разочарованности мотив мошенничества является центральным. Актантные функции персонажей меняются: роль мошенника принадлежит Нюнину, жертвами обмана оказываются Ревунов-Караулов, Апломбов, Настасья Тимофеевна. Мотив-функция мошенничества в образе Нюнина получает дополнительное комическое усиление с помощью ПВ «варьирования» в аспекте «лицо выдает себя за другого»: писатель вводит по-гоголевски звучащий мотив «близости к высоким чинам», что усиливает плутовское происхождение персонажа:
Настасья Тимофеевна. А ты меня не обманываешь, Андрюшенька?
Нюнин. Ну вот, мошенник я, что ли? Будьте покойны!
Настасья Тимофеевна (вздыхая). Не хочется зря деньги тратить, Андрюшенька...
Нюнин. Будьте покойны! Не генерал, а картина! (Возвышая голос.) Я и говорю: «Совсем, говорю, забыли нас, ваше превосходительство! Нехорошо, ваше превосходительство, старых знакомых забывать! Настасья, говорю, Тимофеевна на вас в большой претензии!» (Идет к столу и садится.) А он говорит: «Помилуй, мой друг, как же я пойду, если я с женихом не знаком?» — «Э, полноте, ваше превосходительство, что за церемонии? Жених, говорю, человек прекраснейший, душа нараспашку. Служит, говорю, оценщиком в ссудной кассе, но вы не подумайте, ваше превосходительство, что это какой-нибудь замухрышка или червонный валет. В ссудных кассах, говорю, нынче и благородные дамы служат». Похлопал он меня по плечу, выкурили мы с ним по гаванской сигаре, и вот теперь он едет... Погодите, господа, не ешьте... (XII, 117).
Попытки Ревунова-Караулова и Настасьи Тимофеевны уличить Нюнина в обмане оказываются безуспешными, так как Нюнин играет роль более опытного мошенника. Кульминационный эпизод разоблачения переносится в финал пьесы с помощью ВЭ ретардации за счет введения мотивов чинопочитания (его носителями оказываются все персонажи), воспоминания о прошлом (Ревунов-Караулов). Напряжённость эпизода усиливает мотив взаимонепонимания персонажей, обусловленный глухотой Ревунова-Караулова, его нежеланием сменить тему разговора.
Мотив взаимонепонимания, с одной стороны, придает комизм положению, с другой — способствует созданию конфликта между Ревуновым-Карауловым и Настасьей Тимофеевной. Ввод мотива мошенничества с помощью конструкции «внезапный поворот», дополненного ПВ «варьирование» (добавился мотив взятки) и «усиление» (негодование жертвы махинации Ревунова-Караулова искренне в отличие от Апломбова и Настасьи Тимофеевны в подобной ситуации) достраивается до выразительной конструкции «патетическое развитие», которая вносит трагический пафос в комическую атмосферу пьесы. На усиление пафоса рассчитана и кольцевая композиция пьесы, обусловленная динамикой линии Змеюкина — Ять. «Об уходе Ревунова-Караулова даже не говорят — этого не было, это даже не пустяки, а нечто, имевшее места, это пустяковее пустяка»2.
Чехов создает в произведении особую атмосферу, обусловленную стереотипным поведением персонажей, абсурдностью их повседневного существования. Художественной особенностью пьесы является продуманность сцепления мелких сюжетных единиц, а мотивированность перехода от одной ситуации к другой придаёт ей единство и изящество. Осознанная нарративность драматического текста, схематизм в разработке персонажей, комическое звучание разноаспектных воплощений инвариантной темы, использование ПВ, ориентированных на такие формы комического, как абсурд, алогизм, гротеск, стремление к совмещению трагического и комического — все эти особенности соотносятся с чеховским замыслом трагического водевиля, приближают пьесу к драматургии XX века.
Инвариантная тема «шутки» «Юбилей» реализуется через мотивы пустой, безуспешной деятельности, неудавшейся жизни, мошенничества. Особенности их художественного воплощения и определяют своеобразие пьесы. Мотив мошенничества в пьесе выполняет и сюжетообразующую, и характерологическую функции: в структуре образов персонажей он подчеркивает противоречие между имиджем персонажа и его сутью, контрастность противоречия и способствует их восприятию как комических.
Динамика действия обусловлена прежде всего развитием мотива безуспешной деятельности, и персонажи оказываются его носителями, выступают то в роли лица, занимающегося работой, то в роли помехи или лица, мешающего другому осуществить его работу. Среди них выделяется образ Хирина, поскольку происходящие события, поступки других персонажей мешают именно его работе, что в конечном итоге создает атмосферу пустой, бестолковой деятельности.
В первом эпизоде — монологе Хирина о текущих событиях — в редуцированном виде содержатся мотивы «жалобы героя на неудавшуюся жизнь», «мошенничества», которые выполняют функцию завязки. Особенностью их реализации является «совмещение»: Хирин, будучи бухгалтером, вынужден много работать, жертвуя здоровьем, должен написать доклад, который помог бы директору обмануть вкладчиков. Таким образом, мотив неудавшейся жизни звучит в варианте «жалобы на нездоровье», необходимость много работать, а мотив мошенничества — в варианте «осознанное оказание помощи или соучастие в мошенничестве за денежное вознаграждение»:
Хирин. Ему хочется пыль пустить, а я вот сиди и работай для него, как каторжный!.. Он в этот доклад одной только поэзии напустил и больше ничего, а я вот день-деньской на счетах щелкай, черт бы его душу драл!.. (Щелкает на счетах.) Терпеть не могу! (Пишет.) Значит, один... три... семь... два... один... ноль... Обещал наградить за труды. Если сегодня все обойдется благополучно и удастся очки втереть публике, то обещал золотой жетон и триста наградных... Увидим. (Пишет.) (XII, 205).
С внезапным появлением директора банка, которое обусловлено единством места действия (события происходят в банке в день юбилея) динамика развития мотивов получает новый толчок с помощью ПВ «варьирование»: Шипучин не доволен текущими событиями так же, как и Хирин, жалуется на тяжесть последних дней:
Шипучин. Устал я, однако, адски... ночью у меня был припадочек подагры, все утро провел в побегушках, потом эти волнения, овации, ажитация... устал! (XII, 208).
Мотив мошенничества звучит в аспекте «лицо выдает себя за другого с целью получения выгоды», что приближает образ персонажа к «позднейшей формации плута — плутующего из расчета, занимающегося плутовством как разновидностью нормальной «буржуазной деятельности»3. Почти разорившийся Шипучин создает атмосферу нарочитой роскоши и благополучия, чтобы убедить вкладчиков в собственной благонадежности. Драматическая напряженность обусловлена комизмом, возникающим в результате «совмещения» мотивов мошенничества и неудавшейся жизни, безуспешной деятельности. Отношения Хирина и Шипучина как двух мошенников-сообщников получают дополнительную выразительность в связи с их разоблачением друг друга: Хирин обвиняет Шипучина в намерении «пустить пыль в глаза», а Шипучин Хирина — в лицемерии.
Все три мотива воплощаются с помощью ПВ «усиления» и «варьирования» (т. е. «проведение через разное»), в результате у них обнаруживается «общий знаменатель»: все неудачи в жизни и на работе от женщин («они вам все дело испортят, от них всякий вред и беспорядок»). Необдуманные поступки женщин расстраивают дела, подрывают репутацию банка: Хирин сообщает Шипучину, что поведение Татьяны Алексеевны разоблачает коммерческие махинации банка. Ход событий, обусловленный мотивом безуспешной деятельности, комически варьирует этот аспект, так как именно женщины (Татьяна Алексеевна и Мерчуткина) выступают в роли «лица, мешающего успешной деятельности другого». Драматизм следующего эпизода возникает в результате «варьирования» того же мотива «пустой деятельности». Неожиданное появление Татьяны Алексеевны, введенное с помощью ПВ «внезапный поворот» создает комический эффект: казалось бы, после обсуждения рабочих планов с директором у Хирина появляется возможность закончить доклад, но приезд Татьяны Алексеевны снова нарушает его планы, ее поведение соответствует поведению «лица-помехи». Микросюжет истории любви Гренделевского к Кате не движет действие, нарушает его единство, вызывает эффект эпизации:
Татьяна Алексеевна (Хирину). Но нужно сначала... На прошлой неделе вдруг я получаю от мамы письмо. Пишет, что сестре Кате сделал предложение некий Грендилевский. Прекрасный, скромный молодой человек, но без всяких средств и никакого определенного положения. И на беду, представьте себе, Катя увлеклась им. Что тут делать? Мама пишет, чтобы я, не медля, приехала и повлияла на Катю...
Хирин (сурово). Позвольте, вы меня сбили! Вы — мама да Катя, а я вот сбился и ничего не понимаю.
Татьяна Алексеевна. Экая важность! А вы слушайте, когда с вами дама говорит! Отчего вы сегодня такой сердитый? Влюблены? (Смеется.) (XII, 212).
Введение мотива любовно-бытовых отношений контрастно оттеняет, нарушает рабочую атмосферу «деятельности».
Переход к очередному комическому положению, обусловленному появлением просительницы, осуществляется ПВ «варьирование» мотива безуспешной деятельности (появляется очередная «помеха»). Выразительность сюжетных ситуаций, связанных с вмешательством Татьяны Алексеевны, а затем Мерчуткиной, обусловлена их построением по принципу тождества. Во-первых, в основе обеих лежит «варьирование» мотива «безуспешной деятельности», во-вторых, персонажи ведут себя в соответствии с сюжетной логикой мотива; но в первом случае он сочетается с введением мотива «любовно-бытовых отношений», а во втором — с мотивом «мошенничества». Мотив «мошенничества» в структуре образа Мерчуткиной звучит как «лицо, выдает себя за другого с целью вымогательства»:
Мерчуткина. Ваше превосходительство, пожалейте меня, сироту! Я женщина слабая, беззащитная... Замучилась до смерти... И с жильцами судись, и за мужа хлопочи, и по хозяйству бегай, а тут еще зять без места.
Шипучин. Госпожа Мерчуткина, я... Нет, извините, я не могу с вами говорить! У меня даже голова закружилась... Вы и нам мешаете, и время понапрасну теряете... (Вздыхает, в сторону.) Вот пробка, не будь я Шипучин! (Хирину.) Кузьма Николаич, объясните вы, пожалуйста, госпоже Мерчуткиной... (Машет рукой и уходит в правление.)
Хирин (подходит к Мерчуткиной). Сурово). Что вам угодно?
Мерчуткина. Я женщина слабая, беззащитная... На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой! Еле на ногах стою и аппетита решилась. Кофей сегодня пила и без всякого удовольствия (XII, 214).
Образ Мерчуткиной построен на комическом несоответствии внешнего и внутреннего, впечатления, производимого персонажем (заявленного мотивом жалобы на жизнь) его подлинной сути. Формула-ключ «замучилась до смерти», раскрывающая персонажа как «существо беззащитное», «женщину слабую» оказывается ложной. В соотношении с другими персонажами (Хириным, Шипучиным) она предстает как мучительница, а не мученица. Она оказывается единственной, кто добивается почти всех поставленных целей.
В ходе столкновения амбиций, диалога-спора между Хириным и Мерчуткиной выясняется подлинная хищническая суть «беззащитного существа». Одновременно безуспешность попыток персонажей найти взаимопонимание психологически мотивирует помешательство Хирина, так как с каждой новой попыткой он все более «замучивается», раздражается. Сумасшествие Хирина, усиливая неразбериху, приводит к восприятию происходящего как абсурдного. Кульминационным становится эпизод, в котором диалог отличается полным взаимонепониманием собеседников, поглощенных своими проблемами:
Шипучин (вздыхает). Уф!
Татьяна Алексеевна (плачет). Бежим к беседке, а там... там лежит бедный Грендилевский... с пистолетом в руке.
Шипучин. Нет, я этого не вынесу! Я не вынесу! (Мерчуткиной.) Вам что еще Нужно?
Мерчуткина. Ваше превосходительство, нельзя ли моему мужу опять поступить на место?
Татьяна Алексеевна (плача). Выстрелил себе прямо в сердце... вот тут... Катя упала без чувств, бедняжка... а он сам страшно испугался, лежит... и просит послать за доктором. Скоро приехал доктор и... и спас несчастного...
Мерчуткина. Ваше превосходительство, нельзя ли моему мужу опять поступить на место?
Шипучин. Нет, я не вынесу! (Плачет.) Не вынесу! (Протягивает к Хирину обе руки, в отчаянии.) Прогоните ее! Прогоните, умоляю вас!
Хирин (подходя к Татьяне Алексеевне). Вон отсюда!
Шипучин. Не ее, а вот эту... вот эту ужасную... (указывает на Мерчуткину) вот эту!
Хирин (не поняв его, Татьяне Алексеевне). Вон отсюда! (Топочет ногами.) Вон пошла!
Татьяна Алексеевна. Что? Что вы? С ума сошли?
Шипучин. Это ужасно! Я несчастный человек! Гоните ее! Гоните!
Хирин (Татьяне Алексеевне). Вон! Искалечу! Исковеркаю! Преступление совершу! (XII, 218)
Действие в финале, дойдя до высшей точки своего развития, сводится к абсурду: в поступках персонажей логика нарушается: Хирин и Шипучин сходят с ума, дамы — в обмороке, празднование юбилея — под вопросом. Оно строится как цепочка недоразумений (Хирин — Шипучин, Хирин — Татьяна Алексеевна, Шипучин — Мерчуткина), обусловленных столкновением «разнозаряженных» эмоциональных состояний, амбиций персонажей. Их характеры не разработаны, поведение обусловлено сюжетными ролями. Это персонажи-типы, тяготеющие к амплуа героя-плута и героини-комической старухи4.
Итак, в одноактных пьесах карнавальный мотив праздника реализуется как мотив «неудавшегося праздника». Получивший разноаспектное воплощение образ плута имеет архетипическое происхождение. Его типические признаки могут маркировать и мужские, и женские образы. В отличие от «архаического родоначальника», чеховский плут, как правило, терпит неудачи, его плутовство соответствует времени «нормальной «буржуазной деятельности»» (Е.М. Мелетинский). Воплощение инвариантной чеховской темы в этих пьесах приобретает дополнительную коннотацию: повседневное существование, как и праздничное, абсурдно, так как обусловлено стереотипным мышлением и соответствующим поведением персонажей. Сюжетной особенностью пьес становится эпизация драматического действия: действие распадается на несколько параллельно развивающихся сюжетных линий; вводятся посторонние мотивы, не продвигающие действие вперед, усиливающие его децентрализацию (мотив воспоминания о прошлом (Ревунов-Караулов), мотив неудавшейся жизни (Мерчуткина), мотив любовного объяснения (Татьяна Алексеевна)), что противоречит родовой специфике, но отвечает формирующейся у писателя концепции мира и человека, с максимальной полнотой получившей воплощение в «большой» драматургии. С одной стороны, такие признаки, как схематизм образов персонажей, внешний комизм, обусловленный особенностями развития сюжетных мотивов, соответствуют жанру комедии положений, с другой — в миниатюрах водевильная концепция комизма переосмысливается, что проявляется в сведении финала к абсурду («Юбилей»), привнесении трагического пафоса («Свадьба»), децентрализации действия, что и нарушает жанровый канон водевиля, отвечает исканиям драматургов XX века.
Примечания
1. Зингерман Б.И. ... С. 182. 183.
2. Ермилов В.В. ... С. 16.
3. Мелетинский Е.М. Литературные архетипы. ... С. 84.
4. По мнению И Су Не, персонажи одноактных комедий Чехова тяготеют к пяти амплуа: герой-любовник, герой-чудак, герой-плут, героиня-вдова (пожилая девица), героиня-комическая старуха (сваха ил просительница). См.: И Су Не. Чеховский водевиль: проблема жанра // Чеховский сборник. М. 1999. С. 20.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |