В данной статье проводится сопоставление некоторых общих мотивов в повестях А.П. Чехова «Степь» и Миклоша Месёя «Высокая школа». Таким образом, будет раскрыто влияние всемирно известного русского классика на венгерского писателя. В центре внимания стоят такие поэтические элементы текстов Чехова, как метафоризация дома, птицы, а также огня и легенды. Те же поэтические элементы в текстах Месёя были раскрыты в других статьях автора, поэтому в данном исследовании о них будет сказано меньше.
В «Высокой школе» реализм описания как техники охоты, особенности жизни на соколиной ферме в степи, так и отношения между персонажами, пронизываются явной иносказательностью. Диспозиция говорящего (героя-писателя как рассказчика) в отношении заведующего фермой и его мира изменяется в тех местах текста, в которых повествование от объективной нейтральности переходит в метафоризацию. Следовательно, ферму нельзя рассматривать как отражение общества, она представлена как своего рода метафорическая модель обучения жизни, как особая «высшая школа» писательского мастерства. Переклички с претекстом усиливают эту трансформацию.
К примеру, у Месёя два домика заведующего фермой Лилика, носящего кличку по названию дикой птицы, добыче соколов, символизируют двойственность их хозяина: один дом — защищенный, тесный, как крепость, и на его стенах рисунки Лилика с мотивами птичьей охоты, а другой дом — открытый, проветриваемый, для наблюдения за соколами. У Чехова же представлен постоялый дом «посреди степи, ничем не огороженный» [1, с. 30]. Здесь все носит характер смерти, в то же время составляет и предваряет крупный образ дороги мальчика в степь. В доме «мрачная» и «пустая» комната, старый дубовый стол, за который садятся гости. У стульев «неестественно сильно» [1, с. 32] загнутые спинки, словно силач хотел показать свою силу, однако уподобление на этом не заканчивается, так как сам хозяин также все время изгибается. На одной стене пустая гравюра с надписью: «Равнодушие человеков», которая наиболее точно олицетворяет скуку и тоску, суть этого мира. Негативные коннотации создаются из-за вони, грязи и сальности дома, и подчеркнуто звериных свойств его обитателей, которые реализуются в тексте повести Чехова. Вместо медведя появляется жена хозяина, однако и она наделяется медвежьими свойствами: кормит мальчика хлебом, вымазанным медом. Любимое кушанье медведя — мед — здесь загрязнен, «смешанный с воском и с пчелиными крыльями» [1, с. 32], т. е. не очищен. А (медовый) пряник «в виде сердца», подаренный ею мальчику, полностью размокает во время грозы и съедает его собака. Множество детей супружеской пары уподобляются «стоглавой гидре» [1, с. 33]. Это сравнение развертывается в дальнейшем в метафорический образ вечерней степи, спрятанной во мгле.
Как известно, в повести еврейская речь напоминает в восприятии слушателя птичий язык: хозяин гудит словно галка, а голос его жены определен «индюшечьим». Мойсей Мойсеич тоже имеет такую же противоречивую фигуру, как и Лилик у Месёя, что представляется при помощи черно-белых цветов: у него бледное лицо, но черная борода. Его голос также двойственен: он приветствует гостей радушно, однако кричит на своего младшего брата. В характеристике Соломона особо выделяются большой птичий нос и короткая одежда, что уподобляет фигуру «ощипанной птице». Егорушке, однако, кажется, что «ощипанная фигурка» [1, с. 34] Соломона нарочито выдана за шута. Кроме того, внешний вид брата, в общем, напоминает скорее хищную птицу. Это выражается и в том, что у него неприятный смех, как у антагониста Егорушки Дымова, и даже его улыбка выражает презрение. Как у Достоевского, лакей хочет иметь денег, чтобы богатые люди были у него лакеями. Отцу Христофору кажется, что тот «глумится» над верой и называет его «бесноватым» [1, с. 41], непохожим на человека. Более того, отец также сравнивает говорящего сердито еврея с индюком. В тексте повести Чехова многократно повторяются атрибуты героев в соотношении с их речью. В данном случае злая птица становится устойчивой метафорой. В восприятии Егорушки Соломон тоже становится фигурой, похожей «на нечистый дух». Хозяин сам извиняется, что у них «не чисто». На наш взгляд, нечисть в доме подтверждается и тем, что издалека вместо дома виден лишь «тусклый огонек» [1, с. 43].
Несмотря на темную одежду дамы, улыбка графини Драницкой вносит свет, красоту и приятный запах в постоялый дом и уподобляется лучам солнца, что может коннотировать жар-птицу. Фигура графини также представлена посредством птичьих метафор: от ее шагов Егорушке кажется, «что какая-то большая черная птица пронеслась мимо и у самого лица его взмахнула крыльями» [1, с. 42]. Она влияет на мальчика подобно его матери и ему хочется помечтать о ней. Ее фигура по другим признакам сопоставляется и с одиноким, стройным тополем. Она на самом деле кажется одинокой даже в компании ее сопровождающего и в поисках богатого купца. Согласно метафоре, «таинственный» Варламов «кружится» в «этих местах» [1, с. 80]. Этот глагол может воспроизвести и образ птицы. Дорога через степь ведет мальчика не только к испытаниям, в том числе и встрече с купцом.
Впервые в тексте повести отмечается что-то птичье тогда, когда описывается новая шляпа Егорушки с павлиньим пером. Павлин — птица пестрая, следовательно, ее образ может символизировать надменность и гордость. Егорушка сначала представлен, как барчонок, однако, когда он наберется опыта, проходит и болезнь-перерождение, тогда уже по-настоящему может гордиться своим положением и вспоминать свое прошлое — это обозначается нарративной деталью: он и оглядывает свою шляпу и поправляет на ней перо.
Образ подводчиков также наделяется зооморфными признаками. Зрение у Васи необыкновенно острое, он видит «диких животных в их домашней жизни» [1, с. 56], например лисицу, играющую «словно собачка». Такое зрение позволяет герою наполнить поэтическим содержанием степь и самому восхищаться ею. У другого человека «лицо с жидкой козлиной бородкой» [1, с. 50]. Старик Пантелей, на первый взгляд, кажется суровым, холодным. Его фамилия Холодов реализуется в повести в связи с поведением и привычкой героя, «приобретенной в холодные зимы»: он похлопывает себя и притопывает босыми ногами. Даже речь старика соответствует его замерзшему образу: он говорит «заикаясь», «точно у него замерзли губы» [1, с. 49]. Пантелей вводит тему смерти в своей несвязанной речи: «А помрем все как есть» [1, с. 51]. Эта тема в данный момент неинтересна мальчику, потому что она не захватывает его воображение, полет которого встречается в тексте повести и в связи с поездкой по степи, и с огнем-костром, за которым сказки сказывает, однако, как раз фигура старика обретает при этом признаки тепла и добра.
Добавим, что когда молодому герою хочется спать, его «мысли путались, как нитки» [1, с. 37], а усиление дремоты означает удвоение его зрения, качание. Егорушка с брички пересаживается на обоз, перевозящий «большие тюки с шерстью» [1, с. 47]. Мальчик «от нечего делать стал вить из шерсти ниточки» [1, с. 50]. Так соотносятся в тексте повести шерсть для продажи и скука. Более того, она метафоризует и мысли посредством ниток. Приведем другой пример. Егорушка смотрит «как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала» [1, с. 65]. Созерцание неба вызывает чувство одиночества, так как природные явления в «бурой пустынной» степи представляются как равнодушные к человеку (ср. пустую гравюру в доме), напоминающие «отчаянную, ужасную» жизнь. Однако воображение героя оживляет все это, как с помощью метафор, так и рисованием воскресения и новой смерти бабушки (герой же при этом воспринимает себя бессмертным).
Отметим, что на подобные мысли наводит небо и героя повести Месёя в «пустой» степи. Сокольничие, сжигающие останки птиц-жертв, также сидят за костром, поют и рассказывают легенды о соколе, как подводчики и Егорушка, слушающие вымышленные и невымышленные истории Пантелея о своей жизни. У обоих писателей акцентируется красный свет костра, к тому же, у Чехова имеется и угрожающее «черное пятно» в связи с метафоризацией огня. На лице Дымова играет тень от Степки, которого «обдало черным дымом» [1, с. 68]. По кресту на могиле у дороги «прыгали красные пятна», а Егорушка смотрит, «как огонь ел траву» [1, с. 67]. Поэтичность придается и «одинокой могиле» (ср. тополь). В развернутом олицетворении она «тоскует», а вместе с ней и степи присваиваются подобные признаки. Пантелей строит легенду могилы: здесь косари (см. коса — смерть), убили спящих купцов. Как будто перекликаясь с этой историей, доносится «грустный крик птицы: «Сплю! сплю! сплю!»» [1, с. 69]. Укажем на еще один параллелизм. Высоко вверху на обозе мальчику кажется, что он ближе к небу и здесь он удобнее может поспать, выпрямившись, как «дома в постели», словно Варька в рассказе «Спать хочется»: «засмеялся от удовольствия. «Спать, спать, спать...» — думал он» [1, с. 47].
Спать, однако, с трудом удается. Во всех рассказах Пантеля «одинаково играли роль «длинные ножики»» [1, с. 72]. У Месёя центральным эпизодом в переломе героя-писателя является убивание птиц-жертв ножом, топором и т. д. Ему сложно заснуть также из-за птичьего крика и своего воображения, строящего легенды о соколах. Для Егорушки жизнь в степи представляется так «чудесно и страшно», что фантастичность сливается с жизнью и вызывает потребность строить небылицы. Интересно, что влюбленный юноша Константин Звонык, подходящий к костру в степи, также сопоставляется с ребенком по признаку «заразительной улыбки» [1, с. 74]. Он убил птицу дрохву картечью и предлагает подводчикам купить ее. В отсутствии жены он скучает, и «как дурак» ходит по степи и стреляет птиц. Он называет свою жену сорокой, которая «за слова полюбила» его. Как будто воплощается казачья песня: жена-сорока улетает и скучает вдалеке, а муж бродит по степи и тоже скучает. Подводчики — слушатели так же реагируют и на рассказ: «Егорушкой тоже, как и всеми, овладела скука» [1, с. 78] и он начинает мечтать о графине Драницкой, что выражается в его сближении ночи и женщины по признаку шептания: тихая, теплая, красивая. Скука как убитая птица обозначает отсутствие воображения. Сказочные фантазии героя, однако, исчезают по мере того, как он взрослеет, переходит в иной статус после опыта в степи. Об этом свидетельствует и встреча с купцом.
Егорушке «трудно было узнать» деловитого Варламова: оказывается, это его романтические фантазии делали из простого человека «неуловимого» героя. В этой связи также приводится образ птицы. Посыльный Варламова «с быстротою птицы полетел к обозу». На лице купца «тот же деловой фанатизм», сухость, как у дяди Егорушки, т. е. акцентируется «сознание силы и привычной власти над степью» [1, с. 80]. В повести Месёя такое же «удручающее» впечатление производит Беранек, директор управления фермой только при его упоминании. Он же лично ни разу не появляется, точно «неуловим», однако от него поступают непонятные приказы по убиению птиц.
У Месёя легенда о чудном соколе, создаваемая героем-писателем, не может быть написана и завершена. Создается образный текст, а не легенда, либо отчет об истреблении птиц. Переворотом является осознание греха убийства как «старого слова». Кризисная ситуация героя-писателя отмечена как временной смертью в пустом пространстве степи в виде его личной истории, так и трансформацией его речи. А новая субъектность встраивается в историю формирования субъекта текста — субъекта дискурса повести. Таким же образом притча о власти или коммунистической диктатуре как разоблачение привлекательности охоты с хищными птицами и обучения убийству превращается в поиски иного, поэтического слова посредством новых метафор на основании чеховского текста.
Список использованных источников
1. Чехов А.П. Степь // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Соч.: в 18 т. / Гл. ред. Н.С. Бельчиков. — М.: Наука, 1977. — С. 13—104.
2. Месей Миклош. Высокая школа (пер. Юрий Гусев) // Месей Миклош. Венгерская новелла. Повести. — Budapest: Pont Kiadô. 1997. — С. 5—75.
3. Ларионова М.Ч. Миф, сказка и обряд в русской литературе XIX века. — Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского гос. ун-та, 2006. — 256 с.
4. Кондратьева В.В., Ларионова М.Ч. Художественное пространство в пьесах А.П. Чехова 1890-х — 1900-х гг.: мифопоэтические модели. — Ростов-на-Дону: Foundation, 2012. — 208 с.
5. Катаев В.Б. «Степь»: драматургия прозы // Таганрогский вестник. Вып. 3. Мат-лы междунар. научно-практ. конф. ««Степь» А.П. Чехова: 120 лет». — Таганрог: Лукоморье, 2008. — С. 1—8.
6. Волчкевич М.А. «Степь» — «волшебная сказка» А.П. Чехова // Таганрогский вестник. Вып. 3. Мат-лы междунар. науч.-практич. конф. ««Степь» — 120 лет». — Таганрог: Лукоморье, 2008. — С. 129—137.
Примечания
Молнар Ангелика — доцент Института славистики, Дебреценский университет, Венгрия.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |