Проходит время, а национально-художественная русская традиция Антона Павловича Чехова по-прежнему находит своё выражение, свой духовный отклик в неожиданных современных формах и жанрах как литературы, так и искусства. Идеи реализма, заложенные Пушкиным, Толстым, Некрасовым, Достоевским, Чеховым, всё ещё продолжают волновать человеческие души, заставляют нас вновь и вновь обращаться к извечным истинам правды, добра, красоты, любви.
Размышляя о путях и направлениях в искусстве и литературе, о преемственности культур, мы видим, что и в третьем тысячелетие многие художники продолжают творить в русле классических отечественных традиций. Перечень авторских сближений достаточно широк. Открывая перекрёстки различных эстетических миров, можно проследить характерную закономерность жанрово-стилевого родства самых разнообразных текстов. Так, мировое влияние чеховской реалистической традиции не могло не сказаться на идее преемственности славянских литератур, их взаимообогащении, что отразилось в произведениях белорусских писателей: Я. Брыля — мастера короткой формы, И. Мележа — создателя эпических полотен народного быта, И. Шамякина — тонкого художника психологично-драматического портрета героя второй половины XX века, а также наших современников: М. Позднякова, Н. Костюченко, Н. Советной — авторов из Беларуси, пишущих на двух языках.
Обозначая отдельное поле современной русской словесности Беларуси, проводя смысловой параллелизм и сопоставления с произведениями А.П. Чехова, выберем для литературнокритического исследования следующих авторов: А. Аврутина, Г. Чарказяна, А. Душечкина. Общечеловеческие мотивы, которые они затрагивают в своём творчестве, находят своеобразное отражение и в чеховских произведениях. Всех авторов объединяет единый, похожий чеховский способ поисков художественной правды.
Правомерно ли сопоставлять подобных писателей, олицетворяющих наше время, и Чехова — выдающегося мирового классика? Многое зависит от того, каков отбор жизненного материала в тех или иных представленных произведениях и, безусловно, ракурс его подачи. Не секрет, что сказать что-то новое удаётся сегодня единицам. Но каждый художник индивидуален, и каждое когда-то изречённое слово может зазвучать свежо, необычно, ведь любая традиция вбирает в себя старое и новое, опережая само время.
1. «Сквозь сумрак времён...»
Только грохни ведром — отзовётся тоска мировая,
Только стукни калиткой — земля затрясётся околь.
И увидишь печаль, что шагает, забавы не зная,
И увидишь страданье, что чуть улыбнётся сквозь боль.
...А друзей — только Чехов и Блок.
Анатолий Аврутин, «Просветление» (Книга поэзии. — Минск, 2016).
Истинное литературоведческое открытие и понимание Чехова произошло лишь в середине XX века. Эпоха, в которой он жил, не смогла по-настоящему распознать и оценить его значимость. Сложность в том и заключается, что каждый художник практически всегда живёт на рубеже двух веков. Чеховский феномен близок и русскому поэту нашей современности Анатолию Аврутину, представляющему в своём творчестве как эпоху двадцатого столетия, так и эпоху, знаменующую начало двадцать первого. Он поэт-классик, который создал целую эпопею народной жизни более чем полувекового периода страны. Поэт не растворился полностью ни в одной из описанных им эпох, а смог сохранить лёгкую классическую отстранённость от своего предмета, его поэзия олицетворяет некий универсальный культурный архетип, присущий такому исключительно верному, надёжному направлению в литературе как реализм.
В своём историческом движении художественная литература всегда стремилась приблизиться к действительности, творческая цель и Антона Чехова состояла в том, чтобы создать мир, в котором героем был бы обычный человек, сам читатель. Эту повседневную реальность подлинной жизни тонко чувствует и Аврутин, психологический реализм которого предельно точен и правдив, а ощущение самой жизни передано им на высшей точке человеческих эмоций, на пределе оголённого нерва. В литературе особенно важна попытка взглянуть на некоторые вещи под иным, неожиданным углом зрения. В данном случае речь пойдёт не о конкретных типологических связях между текстами, а прежде всего о неких общих тенденциях, моделях, образах как едином варианте связей, отношений между авторами. Какова же идея преемственности составляющих этого архетипа, его мотивов?
Поэтическое творчество Аврутина несёт в себе ферментирующее начало, нечто особое, — ту внутреннюю драматургию стиха, ту пронзительность лиры, когда поэзия приобретает собственный, отличный от других, неповторимый модус. Автор интуитивно угадывает форму. Форма и поэтическое изящество слова у него связаны воедино. Он, аналогично Чехову, преодолевает собственную эпоху, пропуская через себя её боль:
Корчуем сад, что деды посадили, / Заросший пустоцветом...,
Пустоцвет / В борьбе с собой не требует усилий.
Его — оставим, а деревья — нет... / Корчуем сад.
Такая вот работа. / Отцам и дедам выставляем счёт.
Поэт продолжил чеховскую тему «Вишнёвого сада», правда, на другом историческом рубеже и в новом художественном ключе. Символ погибающего сада заключает в себе вселенский, обобщающий смысл, смену эстетических ориентиров, схожее острое предчувствие грядущей эпохи, мистически притягательной своей неизвестностью. И, если у Чехова: «...жизнь в этом доме кончилась... больше уже не будет... <...> Прощай, старая жизнь! Здравствуй, новая жизнь!..» — так, Любовь Андреевна, лирическая героиня его пьесы «Вишнёвый сад», прощается с дорогим её сердцу садом, питая надежды на другую, лучшую жизнь, то у Аврутина в отличие от светлого эпического чеховского пера проступает ярко выраженный трагический эпос. Философско-исторический взгляд поэта более категоричен, лишён иллюзий, полон горечи, разочарования. Отчасти ему уже сложнее, чем Чехову, ведь приходится осмысливать гораздо больший период отечественной истории.
В стихах поэта соединились два образа Руси, да, она разная, святая и грешная, противоречивая, горькая до слёз и одновременно до боли родная. Такова необозримая русская земля:
Не тропа, не стежка, не дорога, / Не большак и точно не стезя
То, по чем бреду себе убого, / Башмаком по наледи скользя.
... <...> ...
И проклятье влажное вдыхая, / Болью распираем на ходу,
Помнишь — На Руси начало рая / В этом нескончаемом аду.
Где всегда не торена дорога, / Где всегда избёнка без дверей,
Где над крышей хмурого острога / Небо — не бывает голубей...
Способен ли человек что-то изменить или давно всё предначертано в его таинственной книге судеб? Ведь ему нужна только эта земля, над которой «небо — не бывает голубей...», где есть высота и бездна, где неизменно идут рядом страдание и радость. Здесь явственно сквозит чеховская «безотчётная тревога» жизни, такой «странной, безумной и беспросветной». Когда мы читаем рассказ Чехова «Убийство», то поражаемся сильному монологу, его запоздалым прозрениям, когда его главный герой Яков Иваныч, убивший своего брата и сосланный на двадцать лет каторжных работ, задумывается, «почему жребий людей так различен», «почему эта простая вера... досталась ему так дорого...?». Невозможно объяснить человеку, о чём писал и А. Ремизов («Часы»), «почему так с ним делается, а не этак...», почему вдруг приходят несчастья? Правдивые стихи Аврутина о той вечной Руси, где «всё на свете деется не так...», в очередной раз подтверждают мысли главного героя Чехова, который «сквозь тысячи вёрст этой тьмы... видит родину... видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей <...> и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день». Толстой считал, что не поздно изменить жизнь даже в последний смертный миг. Значит, всегда человеку даётся шанс.
Трагизм бытия, без которого сложно представить поэзию Аврутина, привносит в неё социально-экзистенциальные мотивы, то уникальное проникновение в мир человеческого бытия, что отличает всех серьёзных художников.
Который день, который год, / Труд не сочтя за труд,
И в урожай, и в недород / Их сумрачно ведут.
Штыками тени удлиня, / Ведут, как на убой.
... <...> ...
И снова, унося в горбах / Свою святую Русь,
Идут кандальники впотьмах / И шепчут: «Я вернусь...»
И снова падает другой / На этот грязный снег.
И год иной... И век иной, / Но тот же — человек.
Подобную насыщенную ассоциациями картину, которая предстаёт в этих пронзительных по философской глубине стихах, можно отнести ко всей исторической судьбе России, настолько точно они передают её судьбу, тесно сплетённую с трагической судьбой русского человека, хотя и написаны поэтом нового века. Судьбы странной, мистически роковой. История повторяется. Это ли не чеховские очертания одной великой правды, всеразрушающей и всепобеждающей, никем непознаваемой до конца, когда важна цельность жизни и творчества?! Здесь пролегает литературная параллель чуткости Чехова к чужому страданию, тот Божеский дар, с чего и начинается настоящий художник. Тут его же «Письма из Сибири» и его же «Остров Сахалин» — человеческий подвиг Чехова, посвящённый русскому народу, её несчастным, отверженным, ненужным людям.
Темы судьбы России, личной судьбы, нравственной ответственности в жизни и в творчестве поэта составляют ключевые смыслы. Вопрос вопросов всего чеховского творчества: сам ли человек делает свою судьбу, или судьба делает человека? Этот феномен можно проследить в повести «Дуэль», в рассказах: «Враги», «Рассказ неизвестного человека», «Палата № 6». Жизнь и смерть, трагедия «маленького человека» — как в чеховской «Скрипке Ротшильда». Философия общей человеческой судьбы, её внезапные параллели в поэзии Аврутина пересекаются с рассказом Чехова «Чёрный монах».
У Чехова как выдающегося писателя-реалиста нет страха перед правдой, нет страха времени. В этом смысле он обладал великим провидческим даром. Глобальное понимание философских проблем бытия, представленных и в поэзии Аврутина, заставляет нас взглянуть пристальнее не только на его творчество, но и на всю русскую словесность Беларуси. Аврутин, не считая множества его различных престижных премий, к тому же лауреат и премии А.П. Чехова «Русь единая». А. Аврутин — поэт-гуманист, стихи которого принадлежат в большей степени универсальным, вневременным категориям, поэтому они никогда не устаревают.
2. «Береги себя человек...»
Мир изменяют только любовь,
Время, терпение, труд.
Ганад Чарказян.
Свои неповторимые особенности видения мира и людей, свои неуловимые грани бытия, свой жизненный материал и у писателя Ганада Чарказяна, для которого Беларусь стала второй Родиной, его по-настоящему счастливым домом. Чарказян — автор многочисленных книг поэзии и прозы, книг для детей. Его произведения содержат непреходящие нравственные ценности: правду, справедливость, добро, совестливость, красоту, способность противостоять силам зла. При всей мощной мифологической, притчевой составляющей, элементах фантазии, некоей сказочности, характерной для восточной мудрости, он творит в русле сугубо реалистических традиций. Литература реализма являет в себе всю смысловую вертикаль — от идеи человека до бытийной практики. Эта идея по-прежнему притягательна для всего мира: в центре её человек, личность, укореняющая память традиций. «Образы и мысли Чарказяна хорошо и согласно кладутся на душу, легко, без усилий доходят 250 до современного сознания. <...> И в этом, по-моему, истинный универсализм его поэзии и прозы, основанный на определённой традиции и определённой национальной культуре», — писал о нём известный писатель В. Быков. Чарказян так же, как и Чехов, не поражает читателя невероятным сюжетом, броским, ярким внешним рисунком, а создаёт образы через мысли и чувства.
Интерес к жизни «маленького человека», длинный ряд чеховских неудачников находят продолжение и в его творчестве. Развитие чеховской темы судьбы, тесно соприкасающейся и с судьбой денег, можно проследить в небольших лирико-прозаических произведениях автора, где чётко обозначена извечная дилемма: деньги — совесть, зло — добро. Чарказян ненавязчиво предлагает читателю жить сообразно собственному выбору. В его рассказе «Разбитый кувшин» умудрённый жизненным опытом старый человек ведёт свой непростой разговор с внуком. В их подчас неприхотливой, пусть в чём-то наивной, беседе раскрывается очевидная мудрость жизни. Он смог сохранить в себе память детства, чистоту мыслей. Это ли не подлинное богатство? «Зависть — самое последнее чувство. Никто никому не может завидовать. У каждого всё своё», — говорит дед внуку. «Человек должен заботиться о красоте, о вечном», — понял он ещё одну, не менее важную, истину бытия. «Богатство — только тогда богатство, когда оно служит всем людям, а не только тем, кто его собрал», — в этой отдельной судьбе, похожей у Чарказяна на сказку или притчу, высвечиваются общечеловеческие истории судеб. В таком контексте не менее любопытны точки соприкосновения и с чеховским рассказом «Сапожник и нечистая сила», тоже во многом загадочном. Сапожнику Фёдору открывается эта загадка жизни, но, правда, не сразу. Мешала ему неуёмная зависть к чужому богатству, потому как страстно хотелось стать богатым. Но, даже исполняясь, не всегда наши желания приносят счастье. Нечистая сила начала вершить судьбу сапожника. Смешались явь и сон, быль и небыль. Что же случилось с Фёдором, что это — наваждение или реальность? Только понял сапожник одно, что душу нельзя отдавать за деньги, не стоят они этого: «...Фёдор уже не завидовал и не роптал на свою судьбу. Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно <...> всех ждёт одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души». Зависть, как и богатство, не приносят счастья. По сути, все люди глубоко в душе несчастны, всем в этом мире жить сложно и богатым, и бедным.
Тема человеческой судьбы — одна из ведущих тем в творчестве Чарказяна. Она постоянно его занимает, так как связана с предназначением человека, с его земным трудом. «Г. Чарказян пишет о главном — о том, что всегда волновало и волнует людей труда», — отмечал белорусский народный поэт П. Бровка. Каждый человек должен оставить после себя свой след на земле. Чарказян проникновенно рассказывает нам о человеческой душе, и не столько о её радостях, сколько о страданиях человека, о его «хождениях по мукам», о его душевной боли, о покаянии и грехе.
Так, в поучительном рассказе Чарказяна «Ягнёнок» ставится вполне закономерный вопрос: кто хозяин, а кто слуга своей судьбы? Тайна человеческой судьбы, мир переживаний героев, чего-то ждущих от неё и считающих, что она что-то должна им, неожиданно приоткрывается в том же чеховском рассказе «Ванька» (1884), малоизвестном на фоне хрестоматийного «Ваньки» (1886) о несчастном мальчике, который накануне Рождества пишет письмо дедушке. Другой «Ванька» — рассказ о метаморфозах судьбы — основной теме писателя-классика, какую он трактует всегда по-разному, постоянно раздумывая о том, что лежит в основе счастливой судьбы одного и несчастной доли другого человека. Интерес к жизни «маленького человека», длинный ряд чеховских неудачников находит продолжение и в творчестве Чарказяна. Развитие чеховской темы судьбы, тесно соприкасающейся и с судьбой денег, можно проследить в его небольших лирико-прозаических произведениях, где чётко обозначается извечная дилемма: деньги — совесть, зло — нравственная чистота. Рассказы: «Торгаш», «Посредник», «Взятка».
Болезни общества видел и Чехов. Он, как большой художник, не мог пройти мимо того множества вещей и деталей, которые и составляют судьбу человека. Разумеется, тональность авторская разная, если сравнивать рассказы Чарказяна и Чехова, а суть одна. Авторский социально-психологический анализ человеческих отношений проходит проверку деньгами. Это — рассказ Чехова «Пари». Судьба женщины и судьба денег описана в другом рассказе «Бабье царство».
Между тем любопытно отметить ещё одну важную тенденцию: история литературы полна иронии, смеха. Комическое универсально. Художественной почвой, бытийной основой повествований Чарказяна часто является пародия, представляющая живые образцы короткой прозы. Чехов так же, как Достоевский, Салтыков-Щедрин, Гоголь, совершает собственную попытку изучить экзистенциальную природу смеха в литературе. У Чехова всегда две точки зрения: серьёзная и комическая.
Стремление Чарказяна и его героев построить город будущего, город счастья и мечты по законам правды и красоты, бесспорно, роднит писателя с Чеховым и его персонажами (рассказ Чарказяна «Белая вежа»). Чехов всегда мечтал о том, что грядущее должно быть прекрасно. Это помогало ему жить и творить, глядя на многие десятилетия вперёд. (Рассказ «Студент», пьеса «Вишнёвый сад»). Нити судеб разных персонажей, которых мы видим в творчестве Чарказяна и Чехова, удивительным образом сплетаются в узел общих переживаний, мучительных, долгих, но есть надежда, что эти страдания обернутся для будущих поколений радостью. Человек должен вырваться из заколдованного круга, найти выход и обустроить жизнь красиво. Глубокий реализм внутреннего мира героев, драматизм судьбы, но не безнадёжность, вера в жизнь, в человека были и всегда останутся ключевыми смыслами наших отечественных литератур.
3. Мир в зеркалах как вечная тайна искусства
Пусть останется недописанным
Этот старый, как мир сюжет...
Андрей Душечкин.
Почувствовать стилистическое и жанровое разнообразие, художественные особенности современной литературы нам поможет творчество поэта, автора трёх эссеических сборников, заслуженного артиста Беларуси, ведущего мастера сцены НАДТ им. М. Горького Андрея Душечкина. Театр, сцена, искусство органично вошли в его литературно-театральное творчество. В самой жизни он находит бесконечную вереницу артистических образов и сюжетов, что сближает его с Чеховым. Нужно порой немало поскучать над другими авторами, чтобы понять: и простота — изысканна, и нормальность — артистична. Душечкин — мастер «точной детали», краткой формы. Да и сам человек по своей природе во многом артистичен. Но именно как «артист» Душечкин находится со своим читателем в нерушимом по чувству контакте, в близких диалогических отношениях. Все истории у автора легко укладываются в цепочку мизансцен. Большинство его произведений носят игровой оттенок с хорошо выдержанной паузой жизни. В свои тексты автор привносит своеобразную и неповторимую игру.
Общеизвестно, Чехов, как драматург, талантливо объединял искусство и жизнь, подчиняя их вечные категории критерию ответственности. Душечкин своё литературное творчество рассматривает в философско-эстетическом измерении: Красоты — Добра — Истины. Автор соблюдает главное условие поэзии: его лирическое произведение предельно лаконично! Красота, эстетизм в сочетании с правдой — великая сила, составляющая сущность реализма. Человеческая судьба — ключевая тема его стихов. В каждом из нас есть свет и тьма.
Пока монах с пустыней говорит / О Боге, /
И лунный свет таинственно проник / К дороге,
И та дорога убегает в ночь / И тает,
Судьба уводит человека прочь, / Судьба слепая...
Актёрская и писательская амплитуда поднимают поэта в чувстве вины над самим собой. Как же не вспомнить чеховского «Чёрного монаха»! Тут чеховское чувство в лирике Душечкина одновременно лёгкое и трагическое, именно чувство, а не сами тексты, которые, разумеется, отличаются по стилю исполнения, смысловой нагрузке. Лирический герой Душечкина в отличие от главного чеховского героя магистра Коврина ищет не гениальности, он не подвержен собственной мании величия, а стремится к свету, к истине. «Судьба уводит человека прочь, / Судьба слепая...» — значит, человек сам должен управлять судьбой, не надеясь ни на кого. Эта мысль прочитывается у Чехова, писатель показывает на примере судьбы Коврина роковые последствия человеческих заблуждений, слепых иллюзий в ожидании великой судьбы.
Система зеркала — центральный момент в творчестве Душечкина. Зеркало — ключевой образ, волшебный предмет, завораживающий зеркальностью отражений, предмет мистический. Зеркала действительно видят отражениями, изменчивыми, порой убийственно опасными, безжалостно высвечивающими человеческие пороки. У Душечкина неотступно присутствуют два взаимоотражающих объекта, точнее, три: писатель — зеркало — читатель. Параллель скорее философская.
Среди устойчивых тем русской поэзии есть совсем не очевидная для современной словесности, одна из них — тема наших братьев меньших. Интересно сочетание: стихи поэта и спектакль «Каштанка» Национального академического драматического театра им. М. Горького, новая постановка и новая интерпретация чеховского рассказа «Каштанка», где актёр сыграл «таинственного незнакомца».
В зеркале времени отражаются и эссеические произведения Душечкина, основным достоинством которых являются точность и краткость. Книги «По ту сторону зеркала», «Отражения» содержат лирические миниатюры, точные, остроумные, увиденные им в зеркале времени. Причем хочется подчеркнуть, автор не растекается мыслью по древу: его лирические миниатюры легковесны по объёму и лапидарны по содержанию.
Благодушный, беззаботный смех окрашивает и смягчает его прозу. Театр, сцена помогли ему перенести это ощущение лёгкости бытия и в литературу, представляющей сплав философии, юмора, сценичности, но не лишённой и налёта трагичности. К примеру, многие чеховские тексты соотносятся между собой по системе зеркала. Так происходит и у Душечкина, когда даже сон превращается в отражение реальной действительности. Да, автор, сообразно классическим законам, переносит сны в свои тексты, как в его миниатюре «Сон второй». Сны и сновидения составляют существенную часть художественных сюжетов чеховских произведений. Зеркало отражает и видения снов, преломляющихся в сознании, что ярко проявляется в рассказе Чехова «Зеркало», открывающем перекрёстки разных художественных миров. Сны у Чехова являются воспоминаниями прошлого, но они могут проецировать и настоящее, могут предопределять будущее. Подобный наглядный пример противоречивых взаимоотражений мы видим в повести «Дуэль».
Любопытна в творчестве Душечкина и тема, представляющая жизнь людей искусства и по-своему оригинально выдерживающая некоторые моменты сопоставления с рассказами Чехова: «Критик», «Актерская гибель», «И прекрасное должно иметь пределы», «Правила для начинающих авторов». Размышляя о путях развития преемственности культуры, мы понимаем, что у каждого жанра свой особый счёт времени, когда необходимо не потерять эту связь с окружающим миром, сохранить общечеловеческое, то, что всегда вне времени. Душечкин эту связь классической отечественной традиции соединяет в единое целое с традицией мировой литературы и продолжает в своём творчестве.
Проделанный литературный анализ позволяет говорить об общей основе мировосприятия творчества Чехова, о преемственности духовно-культурной традиции русской классики, о её роли и значении в творческом раскрытии проблем современности. Тоска по чеховским идеалам нашла своё яркое, неординарное воплощение в произведениях авторов из Беларуси. Весь опыт истории литературы свидетельствует: поэзия и проза не могут ограничиться только новыми темами. Ахматова подчёркивала: «Традиция — это грядущее, созревшее в прошедшем». В полной мере это можно отнести и к современной литературе. Здание литературы не только XIX века, но и нашей эпохи, по-прежнему держится триадой — правды, добра, красоты, — утвержденной Пушкиным, Некрасовым, Достоевским, Чеховым, Тургеневым.
Сегодня назрела острая необходимость преодоления культурной интеграции, необходимость выявления с новой силой извечных ценностей, которые присутствуют во всех духовно-культурных традициях народов, населяющих Землю. Диалог культур и литератур — наиболее продуктивная парадигма современности, во всём предполагающая творческое равенство, взаимную информативность, открытость. Чехов именно так и жил, он трудился во имя человека, во имя его счастливого грядущего. «Я верю, что ничто не проходит бесследно, и что каждый малейший шаг, — писал он, — имеет значение для настоящей и будущей жизни».
Список использованных источников
1. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. — М.: Изд-во художественной литературы, 1986.
2. Аврутин А.Ю. Просветление: книга поэзии. — Мн., 2016. — 463 с.
3. Аврутин А.Ю. Времена: Избранные стихи и переводы в двух томах. — СПб., 2013.
4. Аврутин А.Ю. По другую сторону дыхания. — Мн., 1998.
5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М., 1979. — 423 с.
6. Душечкин А. Два неба: сборник поэзии. — Мн., 2019. — 98 с.
7. Душечкин-Климов А.А. Отражения. — Мн., 2001. — 87 с.
8. Душечкин-Климов А.А. Письма Луны. — Мн., 2000.
9. Душечкин-Климов А.А. По ту сторону зеркала. — Мн., 1998.
10. Жигалова М.П. «Спешите медленнее жить...» А.Ю. Аврутин: жизнь и творчество. Монография. — Брест, 2018. — 164 с.
11. Камейша К. Цвет доброты Г. Чарказяна. Страницы жизни и творчества. — Мн., 2012.
12. Кунильский А.Е. «Лик земной и вечная истина»: Монография. — Петрозаводск, 2006. — 304 с.
13. Саламаха У.П. Сусвет дабрыні: эссе, артыкулы, дыялогі. — Мн., 2005.
14. Скафтымов М.Е. Нравственные искания русских писателей. — М., 1972.
15. Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX — начала XX века. — 4-е изд., доп. и перераб. — М., 2000.
16. Чарказян Г.Б. Белая вежа: проза и поэзия. — Мн., 2010. — 463 с.
17. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 томах. Т. 2—9, 13—15. — М., 1986.
Примечания
Воробьёва Людмила Анатольевна — литературный критик, член Союза писателей Беларуси; Республика Беларусь, Минск.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |