Это слова одного из персонажей романа «Преступление и наказание», который излагает свою теорию улучшения общественного устройства. Буквально в нескольких строках уместились и оценка положения дел и суть замысла: «...Молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи <...> существований <...> и все это на ее деньги. Убей ее и возьми деньги, с тем, чтобы с их помощью <...> Да и что стоит жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана <...> Она чужую жизнь заедает: она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!».
Пассаж весьма выразительный и не только в эмоциональном отношении, но и в тематическом: здесь мы встречаем набор мотивов или смыслов, который трудно назвать распространенным. Любопытным образом практически тот же самый набор смыслов или мотивов мы находим в коротком монологе «бабушки» — Антониды Васильевны — из романа «Игрок», где она также говорит о богатстве и смерти: «Я, мать моя, все знаю, как вы телеграмму за телеграммой в Москву посылали — «скоро ли, дескать, старая бабка ноги протянет?» Наследства ждали; без денег-то его эта подлая девка, как ее — de Cominges, что ли, — и в лакеи к себе не возьмет, да еще со вставными-то зубами. У ней, говорят, у самой денег куча, на проценты дает, добром нажила. Я, Прасковья, тебя не виню; не ты телеграммы посылала; и об старом тоже поминать не хочу. Знаю, что характеришка у тебя скверный — оса! укусишь, так вспухнет...». При всем видимом различии в тоне и содержании высказываний они совпадают в главном: в определении того, что смерть одного человека является необходимым условием счастья других. То, что в одном случае речь идет о сотнях и даже тысячах людей (тысячи, конечно, преувеличение), а в другом всего о двух — племяннике и его возлюбленной, — сути дела не меняет: условие будущего счастья молодых и в «Преступлении и наказании» и в «Игроке» одно и то же — смерть богатой старухи. И хотя племянника-генерала в «Игроке» трудно назвать «молодым», все же в сравнении с тетушкой он достаточно молод и к тому же пребывает в положении, свойственном по большей части молодым людям, — влюблен и собирается жениться на красавице-француженке.
То же самое относится и к факту смерти человека как условию для счастья другого: пассивное ожидание смерти бабушки, которое мы видим в «Игроке», не более чем ослабленный вариант действий Раскольникова. Персонажи «Игрока» не просто ждут смерти Антониды Васильевны, а ждут ее страстно, нетерпеливо; другого варианта, способного устроить их жизни, для них просто не существует.
Что касается сходства в мотивах и даже деталях, которые объединяют оба эпизода, то оно также представляется весьма очевидным. Мало того, что речь в обоих случаях идет о богатой старой женщине и пользе от ее смерти, общей оказывается и мысль о том, что имеющиеся богатства, если их не взять вовремя самому, пропадут для людей и уйдут по другому «ведомству»: в «Преступлении и наказании» деньги старухи обозначены как «обреченные в монастырь» (как уточняется ранее, «на вечный помин души»), в «Игроке» — бабушка, как выясняется через минуту разговора, на свои деньги собиралась «церковь из деревянной в каменную перестроить», то есть сделать нечто близкое намерениям старухи-процентщицы Алены Ивановны.
Кстати, о «процентах»: они также присутствуют в обоих случаях. В «Игроке» Антонида Васильевна напрямую называет это слово («у самой денег куча, на проценты дает»), в «Преступлении и наказании» слово «процент» через посредство слова «процентщица» проходит через весь текст; она занимается именно тем, чем в «Игроке» упомянутая de Cominges. То, что процентами занимается молодая женщина, а не старуха, значения не имеет. В данном случае важно то, что именно в этом месте большого текста, в окружении других важных и именно здесь появившихся деталей, возникает словосочетание «у самой денег куча, на проценты дает», напрямую отсылающее нас к старухе-процентщице из «Преступления и наказания».
Сходным образом можно истолковать и произнесенное бабушкой из «Игрока» слово «оса». Оно относится к молодой женщине, однако, как и в предыдущем случае, оказывается — в окружении других «нужных» слов — неслучайным. Оса — насекомое жалящее, кусающее. В «Преступлении и наказании» место осы в характеристике Алены Ивановны занимают другие насекомые — жизнь злобной старушонки оценивается как «жизнь вши, таракана». Иначе говоря, первым упоминается больно кусающееся насекомое, и в ряду приводившихся выше соответствий это уже не выглядит чем-то случайным.
В «Игроке» в интересующем нас фрагменте сказано так: «Знаю, что характеришка у тебя скверный — оса! укусишь, так вспухнет». Ход достаточно неожиданный при определении характера человека. Однако если вспомнить о фрагменте из «Преступления и наказания», то мы увидим в соответствующем месте похожие слова студента о старухе-процентщице: «...Она намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!». Палец, укушенный со зла, и «скверный» характер, который уподоблен укусу осы и распухшей от него ране, — это снова из ряда интересующих нас соответствий. Ко всему прочему, они подтверждаются в дальнейшем при описании внешнего вида Раскольникова: «Недоставало какой-нибудь повязки на руке или чехла из тафты на пальце для полного сходства с человеком, у которого, например, очень больно нарывает палец, или ушиблена рука». Для «полного сходства» и в нашем сравнении недоставало лишь этого укушенного, нарывающего, то есть напухшего пальца — «оса! укусишь, так вспухнет».
Наконец, находят свое место и «зубы», упомянутые в «Игроке» («и в лакеи к себе не возьмет, да еще со вставными-то зубами»). Деталь, вроде бы, совсем уж случайная, однако на фоне сказанного и она оказывается объяснимой, поскольку оказывается как раз рядом с «кусающейся» Аленой Ивановной.
Приведенный ряд сопоставлений хорошо показывает, как некая мысль, чувство или «сцепление» мыслей или чувств могут воплощаться во внешне непохожих, но внутренне родственных другу другу вариантах. Это напоминает картину, которую мы видим, когда прослеживаем разворачивание какого-либо важного исходного смысла в цепочке его воплощений или иноформ. Да, по сути, так оно и есть, и поэтому законы, действующие здесь, — те же самые, что и в случае развертки исходного смысла: главное — не четкая привязка каких-либо деталей или признаков к определенным персонажам, а сам факт присутствия этих признаков независимо от того, к какому именно персонажу или ситуации они прикреплены. Иначе говоря, важен сам набор смыслов или мотивов, а не его конкретная конфигурация. Поэтому только что упоминавшиеся «укусы» или «зубы» могут легко отдаваться персонажам, которые не составляют полноценной пары: в одном случае пускает в ход зубы злая старушонка, в другом — кусается (как оса) молодая женщина, а само слово «зубы» прикрепляется к генералу. Внешне — полный хаос, на самом же деле — четкая работа по привязке необходимых смыслов или признаков к различным персонажам (примеры подобной работы дает мифология, где такого рода смысловое распределение становится важнейшим принципом организации текста).
Все это говорит о том, что в своей подоплеке авторская мысль часто отталкивается от своего рода «схем» (как бы неромантично это ни прозвучало), которые имеют прочные основания в подсознании автора и включаются в тот момент, когда в них является потребность. Таким образом и возникают внешне различные, но внутренне родственные, идущие от одного корня смысловые сгущения, вроде тех, что мы здесь рассмотрели, когда выстраиваются один за другим «необходимые» мотивы и смыслы, начиная от самых общих (смерть одного человека, как условие счастья другого) до частных, включая сюда «проценты», «укусы», «вспухания», «вши», «осы» вместе с деньгами, «обреченными в монастырь» или на перестройку церкви.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |