То, что Гоголь самым существенным образом отозвался в Достоевском, доказывать не надо. Фактически Достоевский «пережил», «преобразовал» Гоголя внутри себя — и в смысле «больших» идей и общего тона миропонимания. Что же касается собственно линий преемственности, особенно по части сюжетных ходов и создания тех или иных характеров, то здесь она не так заметна, а иногда и вовсе не заметна. Тем более интересно обратиться к тем гоголевским персонажам, которые могли бы каким-то образом «отозваться» в главном герое «Преступления и наказания». Вместе с тем, помимо литературных персонажей, существуют и реальные человеческие типы, которые, собственно, и дают жизнь этим самым персонажам. Поэтому, когда мы угадываем черты сходства в выведенных писателями характерах, необходимо помнить об этой стороне дела.
Если все же взяться за поиск «предшественников» Раскольникова в гоголевских сочинениях, то, скорее всего, выбор падет на героя повести «Портрет». Я приведу несколько сопоставлений между этой вещью Гоголя и романом Достоевского, не претендуя на оригинальность, но с целью создания общей картины возможных смысловых и сюжетных перекличек. Оттолкнувшись от нее, можно будет затем провести сопоставления менее очевидные, а вернее, и вовсе не очевидные.
Бедный молодой художник Чартков жил в верхнем этаже грязного подъезда («С трудом и одышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями»); комнату свою не любил и мечтал о «славной квартире».
Бедный молодой студент Раскольников жил в верхнем этаже пятиэтажного дома («Каморка его приходилась под самою кровлей»); в бреду Раскольникову является «лестница, совсем темная, вся залитая помоями»1: комнату свою не любил. Хотя названные квартиры и отличаются друг от друга по размеру, важно то, что обе имеют общую неприятную особенность. Комната Чарткова была «низенькая» (что для художника мучительно); комната же Раскольникова была «до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко» (что мучительно не только для художника). Оба персонажа нервны и чувствительны. О Раскольникове это сказано много раз, о Чарткове — в начале повести: «воображенье его и нервы были чутки».
Оба задолжали за квартиру, что естественно для бедного съемщика и может быть вполне отнесено к самой действительности, диктующей сочинителю свои подробности. Что же касается деталей (если иметь в виду возможную текстовую перекличку), то они весьма схожи. В «Портрете» «человек» Никита сообщает Чарткову о том, что приходили за деньгами хозяин и квартальный, т. е. полицейский. В «Преступлении и наказании» Настасья говорит Раскольникову, что приходила хозяйка за деньгами и обещала пожаловаться в полицию (примечательно, что оба персонажа в этот момент лежали на кровати: Чартков прилег, чтобы отдохнуть, Раскольников еще не поднялся после сна). В продолжение темы бедности идет и мотив отсутствия свечей. В «Портрете» Никита говорит Чарткову о том, что «Свечи нет», да и «вчера еще не было». В «Преступлении и наказании» в шестой главе также сказано: «Между тем стемнело; свечи у него не было».
Перекликаются между собой также и две связанные друг с другом темы преступления и сна (помрачения сознания). В «Портрете» Чартков ворует один из упавших на пол свертков с золотом («полный страха, смотрел, не заметит ли старик»). Сделал Чартков это во сне или в состоянии, похожем на сон, не столь важно, поскольку реальность от фантазии он в этот момент не отличал. В «Преступлении и наказании» Раскольников убивает старуху-процентщицу, также находясь в состоянии если не сонном, то полубредовом, болезненном. Цель в обоих случаях одна и та же — завладеть чужим золотом, и эта цель — несмотря на различную тяжесть содеянного (воровство не убийство) — все же сближает оба преступления. Сближает их и то, что делал обезумевший Чартков в финале повести: брал в руки нож и резал на куски хранившиеся у него портреты, то есть убивал, говоря метафорическим языком, заключенные в них жизни2.
Особенно важна тема сна или бреда. После покупки портрета сознание Чарткова находится в особом, измененном, как сказал бы психиатр, состоянии. Что же сказать о Раскольникове, который и задумывал и осуществил свое преступление, будучи не вполне вменяемым человеком. Герой гоголевского «Портрета» во время описываемых событий — просыпается трижды, и всякий раз оказывается, что он не проснулся, а перешел из одного сна в другой. У Раскольникова похожая картина, он то засыпает, то просыпается, то бредит или действует в сомнамбулическом состоянии.
Чартков после тяжелой ночи, проведенной рядом с портретом (то есть после кражи золота), приходит в себя: «Проснулся он очень поздно и почувствовал в себе то неприятное состояние, которое овладевает человеком после угара; голова его неприятно болела».
Раскольников еще до кражи, до преступления, но уже в состоянии, в котором оно будет совершено: «Он проснулся на другой день уже поздно, после тревожного сна, но сон не подкрепил его. Проснулся он желчный, раздражительный, злой и с ненавистью посмотрел на свою каморку». Следующее пробуждение Раскольникова, перекликающееся с «пробуждениями в сон» Чарткова: «Он поднялся с усилием. Голова его болела».
Сравнение цитат показывает, что совпадает многое. Вполне можно представить себе, как из Чарткова вырастет персонаж, в чем-то подобный Раскольникову. Однако этого не происходит, и главный поворотный пункт здесь — обретение золота. После своего преступления Раскольников смотреть не может на деньги, он их вообще «хоронит» под камнем, чтобы уже не воспользоваться ими никогда, поскольку в нем открывается чувство и возможность восстановления в себе человека.
Чартков же, напротив, завладев золотом, совершенно изменяется: «И как взглянул он еще раз на золото, не то заговорили в нем 22 года и горячая юность. Теперь в его власти было все то, на что он глядел доселе завистливыми глазами, чем любовался издали, глотая слюнки» и т. д.
Конечно, важно, повторю еще раз, то, что Раскольников убил, а Чартков нет, однако близость черт характера наводит на размышления о том, как может повернуться человеческая судьба. В одном случае, мы видим персонажа, уходящего в конце своей жизни в безумие, убийцу портретов, в другом — персонажа, начинающего с безумия, с убийства, но обретающего в конце концов себя как человека.
Если смотреть на дело шире, то в числе возможных — условно говоря — прототипов Раскольникова могут оказаться и другие персонажи, входящие, по выражению В.Н. Топорова, в «Петербургский текст», простирающийся от пушкинской эпохи до двадцатого века. «Оставляя в стороне те произведения, которые в этом отношении достаточно верно следуют образцам Гофмана, французской «неистовой» словесности и т. п., следует особо выделить лермонтовский отрывок «У графа В... был музыкальный вечер», датируемый весной 1841 г. и впервые опубликованный в сборнике «Вчера и сегодня», кн. 1, в 1845 г.» В. Топоров пишет, что этот отрывок во многих отношениях предвосхищает роман Достоевского, особенно «в связи с темой особого душевного состояния героя, ср.: «С некоторого времени его преследовала постоянная идея, мучительная и несносная... Непостижимая лень овладела всеми чувствами его... голова болела, звенело в ушах... ему стало ужасно грустно. Он начал ходить по комнате; небывалое беспокойство им овладело; ему хотелось плакать... он бросился на постель и заплакал...» (ср.: еще: «...признаки постоянного и тайного недуга... от ипохондрии... какое-то неясное, но тяжелое чувство...»)». Все это «при сходных описаниях у Достоевского, ср. хотя бы: «С некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожим на ипохондрию...»»3.
* * *
У Гоголя во втором томе «Мертвых душ» выведен похожий персонаж по фамилии Тентетников. Во всяком случае, таковым он был в свои молодые годы. Остепенившись же, он расстается с раздражительностью и ипохондрией и становится совсем другим человеком — лентяем и лежебокой. Если можно в данном случае говорить о развитии темы, то на первое место здесь выйдет гончаровский Обломов. Не касаясь вопроса о том, мог ли Гончаров что-то позаимствовать от Гоголя (текст второго тома поэмы еще не был напечатан, первые читки его также относятся к более позднему времени, нежели начало работы Гончарова над «Обломовым»)4, приведу лишь несколько параллельных мест, которые, в таком случае, придется отнести к общности идей, порождающей и общность в логике описания и в его деталях. Первые слова об Обломове: «Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности...». Неженатый. Первые слова о Тентетникове: поместье принадлежало «Андрею Ивановичу Тентетникову, молодому тридцати трехлетнему счастливцу и притом еще и неженатому человеку». Обоих персонажей мы застаем поутру в кровати с единственной разницей во времени просыпания, да и то видно, что чаще всего оба просыпались поздно. «Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано <...> с полчаса он все лежал...» О Тентетникове: «Поутру просыпался он очень поздно и, приподнявшись, долго сидел на своей кровати, протирая глаза».
Сходство исходной ситуации на этом не заканчивается. Илья Ильич долго лежит в кровати, затем несколько раз зовет слугу Захара с тем, чтобы, наконец, подняться и умыться: «Умыться готово? — спросил Обломов. — Готово давно! — отвечал Захар, — чего вы не встаете? — Что ж ты не скажешь, что готово? Я бы уж и встал давно» и т. д. Нечто похожее происходит в гоголевской поэме, «...долго сидел на кровати, протирая глаза. И так как глаза на беду были маленькие, то протиранье их производилось необыкновенно долго, и во все это время у дверей стоял человек Михайло с рукомойником и полотенцем. Стоял этот бедный Михайло час, другой, отправлялся потом на кухню, потом вновь приходил — барин все еще протирал глаза и сидел на кровати».
Далее — облачение в халат. С Обломовым все понятно, мотив эмблематический. У Тентетникова: «Наконец, подымался он с постели, умывался, надевал халат...».
Сходство решительно во всем. Другое дело, что если у Гоголя на все описание ушло несколько предложений, то Гончаров разворачивает картину обломовского пробуждения на десяток страниц.
* * *
От примеров очевидных — к неочевидным. Вернемся к началу романа Достоевского и к началу второго тома поэмы Гоголя. Теперь мы будем сравнивать Раскольникова и Тентетникова.
Детство и юность Раскольникова от нас по большей части закрыты, хотя то состояние, в котором мы застаем его уже на первых страницах романа, позволяет предположить, каким было его прошлое.
Детство и юность Тентетникова, напротив, представлены весьма подробно; и содержание этих описаний — если бы оно было приложено к Раскольникову — во многом походило бы на правду. То, что Раскольников был бедным человеком, а Тентетников не бедствовал, в данном случае не столь существенно, поскольку речь идет о характере и душевных свойствах, независящих напрямую от благополучия; сделавшись богачом, Раскольников стал еще более раздражительным и грубым (не улучшили деньги и характера Чарткова из «Портрета» Гоголя).
Тентетников — «Двенадцатилетний мальчик, остроумный, полу-задумчивого свойства, полуболезненный» — растет в обстановке для него чуждой и губительной. В «учебном заведении» изучал «медицину, химию, философию и даже право, и всеобщую историю человечества». Но все это не оставило в нем подлинного интереса, он желал чего-то большего. «Честолюбие его, — как пишет Гоголь, — уже было возбуждено, а деятельности и поприща ему не было». Когда же, наконец, определился он на службу в департамент «необыкновенно странное чувство проникнуто неопытного юношу». Тентетников понял, что никакой подлинной пользы он здесь принести не сможет, а ведь это именно то, к чему он стремился.
Весьма похоже на то, что известно о характере Раскольникова, для которого также свойственны и задумчивость, и болезненность, и честолюбие, и стремление принести действительную пользу.
Вот случай, который еще более сближает обоих персонажей. Когда Тентетников первый раз вошел в департамент, он почувствовал себя совсем неважно. «Комната закружилась, перемешались чиновники и столы, и чуть удержался он от мгновенного потемнения». Раскольников также оказывается в похожем положении, оказавшись в «конторе», он падает в обморок, и хотя департамент и контора заведения разные, все же много в них и общего для человека постороннего: официальное место, столы, бумаги, чиновники. И что важно, — и Тентетников, и Раскольников приходят в официальное место в первый раз. Что касается мотива головокружения, потери сознания, то он, как известно, вообще очень важен для «Преступления и наказания»: это связано и с «теорией», согласно которой преступник совершает свое злодеяние в состоянии болезненном, полусознательном, и с реальной болезненностью Раскольникова, его полуголодным существованием.
Раскольников часто описывается как человек раздражительный. Тентетников также бывал раздражителен. Друзья его говорили о несправедливом устройстве общества, и эти «негодованья» скоро разбудили в нем «нервы и дух раздражительности, и заставили замечать все те мелочи, на которые он прежде и не думал обращать внимания».
Текст, прочитанный с особым вниманием и интересом (а именно таким было отношение Достоевского к сочинениям Гоголя), оставляет следы в тексте человека, его читавшего. Это, как говорится, «общее место». Однако интересно всякий раз проследить, как именно все это происходит. В данном случае то впечатление, которое произвело на Достоевского чтение самого начала второго тома гоголевской поэмы (я имею в виду не обязательно «потрясение», а просто вдумчивое, «впитывающее» чтение), могло сказаться на каких-то планах, сюжетных ходах или деталях его собственных сочинений. В частности, сказаться на самом начале романа «Преступление и наказание». Мы это уже видели на некоторых примерах; теперь можно этот ряд продолжить.
Раздражительность заставила Тентетникова обращать внимание на «все те мелочи», которые он прежде не замечал. В начале «Преступления и наказания» эта тема становится выделенной, особенно важной. Как говорит Раскольников по поводу своей слишком приметной шляпы: «Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить <...> Мелочи, мелочи главное!». Можно было бы и не сводить вместе «мелочи» Гоголя и Достоевского, если бы не подготавливающий или окружающий их фон, а именно то, что именно произвело «дух раздражительности» и в Раскольникове, и в Тентетникове.
Раскольников стал обращать внимание на мелочи только тогда, когда задумал свое дело, продиктованное во многом его состоянием — нервами и раздражительностью. В явлении злодейского плана важным было само чувство, ощущение, которое испытал Раскольников, увидев старуху-процентщицу: «с первого же взгляда, еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение». Нечто похожее и в настроении Тентетникова; калибр поменьше, но направление чувства то же самое. Тентетников испытывал к своему начальнику, то есть к человеку, олицетворявшему для него несправедливость общественного устройства, «отвращение нервическое и хотел ему зла». Он даже доискивался ссоры с ним «с каким-то особым наслаждением и в том преуспел». Похожим образом действует и Раскольников, когда оказывается в конторе и «скандализирует» тамошнюю обстановку: если вспомнить о его поведении, то нужно сказать, что действует он довольно грубо.
В наследовании текста нет жестких правил, поэтому «мелочи» из одного текста могут быть осмыслены иначе в тексте другом5. Возможно даже переворачивание смысла того или иного мотива, но при сохранении самого этого мотива. У Гоголя «негодование против общества» завершает карьеру Тентетникова, у Достоевского, напротив, открывает «карьеру» Раскольникова. Дело даже не в сравнении деталей из двух взятых нами сочинений, а в статусе деталей исходного текста. Здесь — деталь, упоминание, мелочь; в тексте же ему наследующем — то же самое, но уже выросшее в мотив, тему, сюжет. Другое дело, что Тентетников «негодовал» против государственного устройства, будучи (некоторое время) членом «тайного общества», а Раскольников действовал в одиночку.
В первой главе второго тома гоголевской поэмы рассказывается про некое «филантропическое общество», целью которого было «доставить прочное счастие всему человечеству». В «тайное общество» Тентетникова «затянули его два приятеля, принадлежавшие к классу огорченных людей, добрые люди, но которые, от частых тостов во имя науки, просвещения и будущих одолжений человечеству, сделались потом формальными пьяницами. Тентетников скоро спохватился и выбыл из этого круга. Но общество успело уже запутаться в каких-то других действиях, даже не совсем приличных дворянину, так что потом завязались дела и с полицией».
И. Золотусский по этому поводу пишет: «Не рискнем утверждать, что Гоголь изобразил здесь кружок Петрашевского, но некоторые совпадения в составе участников и в программе «общества» и кружка налицо <...> Цель «общества» — доставить счастье всему человечеству — цель учения Фурье. А именно этим учением был «опьянен» руководитель кружка Петрашевский, а одно время и Федор Михайлович Достоевский <...> Нельзя не учесть того, что второй том «Мертвых душ» создавался как раз в конце 1840-х — начале 1850-х гг., когда арест петрашевцев, а затем и суд над ними (1849) сделались предметом разговоров в обеих столицах»6. И. Золотусский не сравнивает Тентетникова с Раскольниковым, однако в нашем случае важно то, что сама тема возмущения персонажа против государственного устройства — общая. У Гоголя речь идет о целом «тайном обществе» — отсюда и соответствующий масштаб: забота обо всем человечестве. В романе Достоевского, где действует одиночка, — масштаб тоже присутствует, но все же поменьше. Из начала шестой главы: «Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц...». Сравнивая два этих описания, можно сказать, что юный, неопределившийся пока еще в жизни Тентетников мыслит в том же направлении, что и уже «дозревший» до настоящего дела Раскольников.
Как и в случае с сопоставлением Тентетникова и Обломова, та же разница в объемах: то, что сказано Гоголем о «бунте» Тентетникова в нескольких предложениях, у Достоевского вырастает во многие страницы описания замыслов и переживаний Раскольникова. И если перебрать в уме всех заметных персонажей Гоголя и Достоевского, то — наряду с Чартковым — ближе всех друг к другу окажутся Тентетников и Раскольников. Ближе не в состоявшейся, прописанной судьбе, а в ее истоке, в начале, в самой возможности движения характера именно в эту сторону.
Конечно, не все одинаково в характерах Тентетникова и Раскольникова. Первый превратился в обленившегося помещика, второй — взял в руки топор. Обобщая ситуацию, можно сказать, что в герое «Преступления и наказания» есть именно развитие, переосмысление того, что деталями явилось в портрете персонажа из второго тома «Мертвых душ». И если это так, то и от Тентетникова в том числе, — персонажа в русской литературе не очень известного — тянутся смысловые ниточки к знаменитому герою «Преступления и Наказания» — Родиону Романовичу Раскольникову.
* * *
Если сравнить между собой фамилии героя Достоевского и героя Гоголя, то в них также обнаруживается некоторое — хотя и условное — сходство. У Гоголя нет более фамилий, похожих на фамилию «Тентетников», у Достоевского — на фамилию «Раскольников». Обе фамилии четырехсложные, обе заканчиваются пятью одинаковыми буквами. Что же касается первой части фамилии, то здесь сходство имеет не буквенный, не звуковой, а смысловой характер (хотя к звуку это и имеет определенное отношение).
Герой «Преступления и наказания» более всего связан с двумя вещами, ставшими его своего рода эмблемами. Это топор и колокольчик, которые составляют символическую пару и связаны друг с другом, не только символически, но и фактически: топором ударяют, в колокол ударяют (см. «тело» колокола). Раскольников звонит в колокольчик особым образом, звонит многократно и громко («в колокольчик стал звонить, мало не оборвал»), затем специально приходит после убийства, чтобы еще раз позвонить (звонил с особым болезненным наслаждением). Раскольников тот, кто раскалывает: смысл «раскалывания» в данном случае может быть отнесен и к удару топором по голове и к самому колокольчику, в который тоже надо ударить, чтобы он зазвонил. За колокольчиком же слышны удары церковного колокола, с его ободряющими смыслами и надеждой на восстановление падшего человека. Иначе говоря, звон — колокольчика или колокола — так или иначе примешивается к фамилии героя «Преступления и наказания»; думая о Раскольникове, мы невольно слышим и этот звук, за которым последовало убийство и раскаяние в содеянном преступлении.
Если держаться предположения о том, что кое-что из Тентетникова перешло в Раскольникова, то и первая часть его фамилии приобретает еще одно смысловое измерение. Тен-тет-ников. В русском языке словосочетания «тен-тен», или «тень-тень» (а ближе к этой фамилии ничего не подберешь), означают «звон», а глагол «тенькать», как пишет В.И. Даль, — «звонить, бреньчать, по(пере)званивать», «теньтень» — «звон колокольчика»7. Таким образом, в фамилии «Раскольников» можно расслышать отзвук фамилии гоголевского персонажа: слабое «теньканье» перерастает здесь в грозные раскалывающие удары.
* * *
Скорее всего, я не взялся бы за эти заметки, если бы не одна фраза, с которой, собственно, и началось движение в избранном направлении и появились все те детали и соображения, которые были изложены выше. Фраза эта, как бывает в таких случаях, запоминающаяся, выделенная, до известной степени эмблематическая.
В «Преступлении и наказании» есть эпизод в трактире, где Раскольникову под звук бильярдных ударов впервые приходит мысль об убийстве и ограблении. «Странная мысль наклевывалась в его голове, как из яйца цыпленок, и очень, очень занимала его».
А вот — Тентетников, который только что проводил Чичикова, озадачившего его разговорами о «мертвых душах»: «Обрывки чего-то, похожие на мысли, концы и хвостики мыслей лезли и отовсюду наклевывались к нему в голову».
Еще в том же духе. Тентетников: «Возмущение нервическое обдало его всеми чувствами <...> То садился на диван, то подходил к окну, то принимался за книгу, то хотел мыслить. Безуспешное хотенье! Мысль не лезла к нему в голову...».
Похожее состояние нервического возмущения у Раскольникова: «Клочки, обрывки каких-то мыслей так и кишели в его голове, но он ни одной не мог схватить, ни на одной не мог остановиться, несмотря даже на усилия».
Приведенные цитаты, как кажется, говорят сами за себя. Настрой общий, да и способ описания похожий: в одном случае были «концы и хвостики мыслей», в другом — «клочки, обрывки каких-то мыслей». Поддерживается все это и общим фоном «Преступления и наказания», где тема мыслей, смешивающихся, кружащихся («все мысли его кружились»), тема мысли странной и настойчивой представлена во всей полноте. Раскольников ощущал в себе «странную мысль»; у Тентетникова — то же самое. «Странное состояние» — подумал он, размышляя над чичиковским предложением. «Странный» — одно из важнейших слов Достоевского8, и в контексте нашего сопоставления оно говорит как раз в пользу этого сопоставления.
* * *
«Мертвые души» (если иметь в виду весь план поэмы) и «Преступление и наказание» похожи друг на друга своей «большой», хотя и по-разному представленной идеей. Чичиков совершает преступление, затем раскаивается, и Раскольников, хотя вина его потяжелей, также преступает и раскаивается. Все, о чем шла речь в этой заметке, — попытка показать, как могут быть — совсем незаметным образом — связаны два этих сочинения в плане выбора персонажа, в его потенциальной или свершившейся судьбе. Иначе говоря, как могут быть связаны между собой такие разные на первый взгляд фигуры, как Тентетников и Раскольников.
Примечания
1. Это описание взято из шестой главы III части романа.
2. Тема жизненности портрета, особенно глаз, важнейшая в гоголевской повести.
3. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 213, 214. См. об этом также у А.Л. Бема, ссылающегося на работы Д. Мережковского, Д. Дарского, М. Столярова и О. Форш: Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе. М., 2001. С. 45.
4. Гончаров относил время начало работы над романом к 1847 году. Что касается пред-замысла, то он и вовсе уходит в ранние времена. «Мне кажется, у меня, очень зоркого и впечатлительного мальчика, уже тогда, при виде всех этих фигур, этого беззаботного житья-бытья, безделья и лежанья, и зародилось неясное представление об «обломовщине»». Гончаров И.А. Собр. соч. Т. 7. М., 1954. С. 242.
5. Например, одна фамилия может откликнуться в другой, как анаграмма. Так, в числе «разумных», «рассудительных» персонажей у Гоголя — Муразов, у Достоевского — Разумихин. И оба выступают в роли спасителей.
6. Золотусский И. Гоголь и Достоевский. Вступление в тему // Н.В. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия. Первые гоголевские чтения. М., 2002. С. 242.
7. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка в 4-х тт. М., 1991. С. 398. «Тен-тень» как повторяющийся звон; Раскольников у двери старухи: «Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз...»
8. См.: Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 200.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |