Универсальная парадигма Киркегора, представляющая эстетическое и этическое как важнейшие модусы человеческого существования позволяет нам рассмотреть героев чеховских произведений, созданных после 1885 г., когда Чехов познакомился с отдельными частями из киркегоровской книги «Наслаждение и долг», в экзистенциальном измерении.
Пьеса «Иванов», генетически восходящая к гоголевским произведениям (о чем свидетельствует целый пласт гоголевских цитат, аллюзий и реминисценций), типологически соотносится с киркегоровской антропологией. Образ Иванова — один из первых чеховских вариантов киркегоровского эстетика, новый для русской драматургии XIX века тип героя-ироника, отрицающего окружающий его мир фантомов, но не способного обрести подлинность собственного существования в силу своего экзистенциального предпочтения. Скучающий, нравственно разбитый меланхолик Иванов в поисках утерянных наслаждений погружается в отчаяние и, оказавшись на перепутье между эстетическим и этическим, отказывается от себя «необыкновенного», но не может примириться с «обыкновенным» человеком в самом себе, воспринимая свою обыкновенность еще негативно, с эстетической точки зрения, а не с этической, для которой «обыкновенность» — это проявление общечеловеческого начала, а потому может и должна быть оценена положительно. Финальная катастрофа обусловлена отказом героя от настоящего экзистенциального выбора (в киркегоровском смысле), — выбора своего истинного Я в его отношениях с общечеловеческим.
Один из ярких признаков эстетического модуса — преклонение перед искусством как особой сферой человеческого духа, для романтиков почти эквивалентом религиозного. Проблема взаимоотношений искусства и жизни привлекала к себе творческую энергию Чехова и Киркегора. Противопоставление идеального мира литературы несовершенной прозе жизни, характерное для эстетика, нашло свое отражение в чеховском художественном мире в типе «человека литературного». Главный герой повести «Три года», экзистенциально переживая и критически переосмысливая эстетический этап своей жизни, в конце концов отказывается от «человека литературного», благодаря осознанию личностного долга выбирает путь самоосуществления.
В творчестве Чехова и Киркегора проблема «эстетического сознания» была тесно связана с проблемой предназначения искусства и художника, их ролью в обществе. Чехов и Киркегор, каждый своими способами, будь то художественное произведение или философский трактат, опровергали романтический миф об искусстве как высшей сфере человеческой жизни, наполняющей существование человека смыслом, придающей ему значимость, рождающей претензии на бессмертие, и поэте-пророке, способном определить судьбу всего человечества и отдельного человека. Чехов и Киркегор налагали на художника этическую ответственность перед жизнью, перед человеком и перед самим собой. Обожествление мира иллюзий неизбежно оборачивается эстетическим нигилизмом, отрицанием собственного подлинного существования и пренебрежением жизнью другого человека.
Герой-этик в киркегоровском духе достаточно редко появляется в произведениях Чехова. Однако анализ чеховской повести «Моя жизнь» позволяет считать ее откликом на киркегоровскую концепцию этического.
Опираясь на концепцию датского философа о таланте и призвании, развернутую им в трактате «Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал», мы предположили, что заметка на стр. 65 из I записной книжки Чехова о «бездарном ученом» и «переплетчике», не атрибутируемая ранее учеными-чеховедами, относится к работе над повестью «Моя жизнь» и связана с системой персонажей повести.
Мисаил Полознев отнюдь не толстовец, а скорее этик в киркегоровском смысле. Этическая концепция труда помогает чеховскому герою не только определить, но и этически-сознательно выбрать пределы своего земного бытия, помогает быть. И Киркегор, и Чехов ставили на необыкновенную высоту самого обыкновенного человека, способного взять на себя ответственность за собственное Я, за окружающий мир.
Этическая стадия жизненного пути не предстает в киркегоровских и чеховских произведениях в качестве высшей, идеальной сферы человеческого существования. Этический выбор не избавляет человека от сомнений, от отчаяния, не дает никаких гарантий, что герой-этик обретает подлинное существование, обретает истину.
Для Киркегора только на религиозной стадии осуществляется истинный выбор собственного «Я», что означает выбор самого себя в вечном значении, осознание и обретение только подлинной, не мнимой связи с Богом.
И если Киркегор всю жизнь прорывался к третьей, самой подлинной, реальной для него сфере человеческого существования — религиозной, то для Чехова до конца его дней Бог оставался лишь гипотезой, хотя и экзистенциально значимой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |