А.П. Чехов | Публикации | В.Я. Линков. Художественный мир прозы А.П. Чехова | Глава I. Идейно-художественные искания середины 80-х

Как известно, Чехов начал свой писательский путь в малой прессе в качестве автора небольших юмористических рассказов. Персонажей ранних чеховских произведений можно охарактеризовать названием одного рассказа писателя тех лет — мелюзга: мелкие чиновники, дрожащие перед начальством; гимназисты, не выучившие урок; девицы, мечтающие о замужестве; молодые люди, ускользающие от брачных уз. Герои ранних рассказов Чехова отмечены «смешными» фамилиями (Подзатылкина, Ахинеев, Прачкин, Козявкин, Невыразимов, Дворнягин), как бы выводящими их из круга серьезных человеческих проблем и отношений. Из героев русской литературы к ним ближе всех гоголевские персонажи. Но у Гоголя даже самые ничтожные герои соотнесены с миром всеобщего, как Иван Иваныч и Иван Никифорыч, например, с героическим миром прошлого. В ранних рассказах Чехова изображен «маленький» человек не в смысле низкого социального происхождения, как у Гоголя, Пушкина, Достоевского, а как человек, совершенно не связанный с большим миром истории и культуры, человек, полностью погруженный в атмосферу частного бытия. Любая его соотнесенность или связь со всеобщим может быть только комически ничтожной и высмеиваемой. Герой рассказа «Радость» Митя Кулдаров в восторге, что о нем узнает вся Россия из газеты, сообщившей, что коллежский регистратор Дмитрий Кулдаров, будучи в нетрезвом состоянии, был сбит на улице лошадью.

Среда, изображенная в ранних произведениях Чехова, малокультурная, ее интересы не выходят за рамки повседневного прозаического существования. «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном» (3, 75) — так обрывают на свадьбе гостя, пытающегося вести «умный» разговор об электричестве. Все высокое, духовное может быть подано в мире ранних произведений Чехова только как неоправданная претензия, как пародия.

Во второй половине 80-х годов растет популярность Чехова и его требовательность к себе. Он начинает входить в большую литературу. В его рассказах появляются новые, необычные для него темы. «Вы читали мое «На пути»... Ну как вам нравится моя храбрость? Пишу об «умном» и не боюсь... Несколько ранее трактовал о «непротивлении злу» и тоже удивил публику» (13, 264) (Из письма А.П. Чехова от 14 января 1887 г.). Очевидно, что для писателя рассказы «На пути» и «Хорошие люди» — новое и принципиальное явление. В его творчестве появляются герои, решающие общие проблемы. Как же они соотносятся с героями Тургенева, Гончарова, Достоевского?

В романах этих писателей жизнь героев, их поступки, отношения к ближним определяются содержанием тех идей, что они усвоили. Совершенно очевидно, как оценивается автором идея Раскольникова, приведшая его к полному жизненному краху. Раскольников, Базаров, Марк Волохов представляют определенные общественно-политические, философские взгляды. У Чехова ни один герой не может быть назван представителем какой-либо системы взглядов. Содержание идей, которые они выражают, не обсуждается писателем. «Авторский пафос, обобщение обнаруживаются в принципиально иной плоскости»¹. Неверно было бы утверждать, что до Чехова русская литература не знала ничего подобного. Герои Толстого в «Анне Карениной» высказывают суждения по различным общим проблемам: социально-экономическим, общефилософским, политическим, эстетическим. Само по себе содержание этих высказываний не оценивается автором. «Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления» — так представляя своего героя, Толстой, очевидно, не высказывается о сути его мыслей. Для писателя важно только отношение героя К ним. Не становятся в «Анне Карениной» предметом исследования и оценки увлечение политикой Кознышева, Вронского, либеральные идеи Облонского, христианство мадам Шталь в силу несерьезного отношения к своим взглядам самих героев. Для них эти взгляды, теории, рассуждения и даже деятельность служат либо средством от скуки, развлечением, либо маской, скрывающей их истинное лицо. Думается, что вопрос о том, как относится А. Блок к темам разговоров, о которых он пишет в своем стихотворении из цикла «Жизнь моего приятеля», не имеет смысла.

День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом.
Все говорили кругом
О болезнях, врачах и лекарствах.
О службе рассказывал друг,
Другой — о Христе,
О газете — четвертый.
. . . . . .
После — собрат по перу,
До глаз в бороде утонувший,
О причитаньях у южных хорватов
Рассказывал долго.
Критик, громя футуризм,
Символизмом шпынял,
Заключил реализмом².

В стихах Блока воссоздается особая атмосфера культурного бескультурья, когда любое духовное начало теряет свое животворное значение.

Чехов одним из первых сумел осознать новое явление недейственности культуры в среде образованных людей, которые порой много читают, посещают выставки, театры.

Слова героини рассказа «Жена» (1892): «Вы образованны и воспитаны, но в сущности какой вы еще... скиф!» (8, 36) — могут быть обращены ко многим персонажам Чехова. Если в начале своего творческого пути писатель изображал бескультурье людей, не доросших до высших духовных интересов, то с середины 80-х годов в его рассказах, повестях и пьесах появляются герои, внешне, формально приобщенные к культуре, но она не облагораживает их жизнь. С этого времени через все творчество Чехова проходит герой, теоретические знания, общие идеи которого не только не помогают ему ясно видеть окружающих и свои отношения с ними, но прямо мешают, затемняя его разум.

Знакомство Рагина («Палата № 6») с философией стоицизма не сделало его стоиком, а послужило только для оправдания лени и равнодушия к чужим страданиям. Мировоззрение, требующее от человека мужества и бодрости духа, используется героем для самообмана, помогающего не видеть собственные слабости. Для Власича («Соседи») его вольнодумство было «личинкой», оно «крепко приросло к нему и пило из его сердца кровь» (8, 98). В произведениях Чехова много героев, горячо и убежденно высказывающих определенные общественно-политические взгляды, но нет таких, которые бы поступали согласно с ними. Чехов показал, как люди опошляют идеи или прикрывают ими свою пустоту. Разъясняя образ одного из своих героев, он писал: «Это полинявшая недеятельная бездарность, узурпирующая 60-е годы; в V классе гимназии она поймала 5—6 чужих мыслей, застыла на них и будет упрямо бормотать их до самой смерти» (14, 184—185). Человек, «узурпирующий» идеи, — еще один вариант бездуховного существования, глубоким исследователем которого был Чехов.

Его творчество запечатлело поразительное множество совершенно различных форм бездуховности, маскирующейся «идейной» фразой.

Недейственность современной культуры была постоянной темой размышлений и Л. Толстого. «Наше общество, — отмечал он в дневнике 24 августа 1906 г., — с своими журналами, газетами, книгами, лекциями, совершенно подобно ошалевшей толпе, в которой все говорят и никто не слушает»³.

«Приехала Hapgood. Hapgood: Отчего не пишете? Я: Пустое занятие... Книг слишком много, и теперь какие бы книги ни написали, мир пойдет все так же... Нам надо перестать писать, читать, говорить, надо делать»⁴.

В октябре того же 1888 года Чехов высказывает в некрологе, посвященном Пржевальскому, мысли, близкие толстовским. Он пишет, что русский путешественник относится к числу тех подвижников, которые указывают обществу, «что, кроме людей, ведущих спор об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что, кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели» (7, 477). Здесь отчетливо выразилась точка зрения Чехова, согласно которой «скептики, мистики, психопаты, иезуиты, философы, либералы и консерваторы» попадают в один ряд и совершенно уравниваются. Разъясняя замысел рассказа «Именины», Чехов писал Плещееву: «Но ведь я уравновешиваю не консерватизм и либерализм, которые не представляют для меня главной сути, а ложь героев с их правдой» (14, 184).

В чем же состояла «главная суть» для Чехова, каков его аспект изображения человека и действительности? Только решив этот вопрос, мы поймем сущность оценки писателя и идейную направленность его творчества, пафос его художественного мира. При этом следует прежде всего отказаться от мысли, что Чехов изобразил действительность более правдиво, чем Толстой, Достоевский или Лесков, мысли, которая, хотя и не высказывается прямо, подразумевается во многих исследованиях. Художественный мир Чехова не менее условен и ограничен и не более соответствует действительности, чем мир любого другого писателя-реалиста. «Художник, строя свой мир, не может, разумеется, воспроизвести действительность с той же свойственной действительности степенью сложности. В мире литературного произведения нет много из того, что есть в реальном мире. Это мир, по-своему ограниченный»⁵.

В двух первых произведениях Чехова, в которых он начинает писать об «умном», выявится тот аспект изображения человека, который останется центральным на протяжении всего творческого пути писателя.

Чехов в «Хороших людях» рассказывает о взаимоотношениях двух близких людей. Брат — литературный критик, пишущий поверхностные статьи о плохих произведениях, «не знал никаких сомнений и, по-видимому, был очень доволен собой» (5, 234). Когда сестра, обожавшая брата, поставила под сомнение его понимание «непротивления злу», их отношения резко изменились и стали враждебными. В конце концов эти «хорошие люди» (Чехов называет их так без иронии) равнодушно расходятся, как чужие. Оба неправы, оба не понимали друг друга. Чехова волнует не истинность или ложность толстовских идей, а равнодушие героев и бессодержательность их жизни.

В газетной публикации рассказ оканчивался так: «Только на своем столе он умел находить «жизнь», все же, что творилось кругом него и что происходило в нем самом, странным образов ускользало от его внимания» (5, 495). Жизнь человека оказывается загубленной ради мертвого дела, совершенно искренне принимаемого им за высокое творческое призвание.

Через месяц Чехов печатает рассказ «На пути», герой которого Лихарев представляется на первый взгляд антиподом критика из «Хороших людей». Лихарев всю свою жизнь менял убеждения, искренне увлекаясь различными теориями и учениями. Он был наделен «необыкновенной способностью верить» и совершенно лишен способности трезво и здраво судить о себе и своих отношениях с людьми. Длинный ряд увлечений героя начинается в детстве верой, что «главное в жизни суп! Я верил, — признается он, — ел этот суп по десяти раз в день, ел как акула, до отвращения и обморока» (5, 270). Став взрослым, Лихарев начинает увлекаться политикой, философией, наукой. Но каково бы ни было содержание идей, покорявших героя, итог был неизменным, всегда одним и тем же: Лихарев приносил несчастье своим близким. «...как часто, — говорит он, — в своих увлечениях я был нелеп, далек от правды, несправедлив, жесток, опасен!» (5, 272). Лядовский и Лихарев, хотя один был верен догме, омертвившей его жизнь, а другой беспрестанно менял увлечения, оцениваются одинаково. Первый так же, как и второй, был жесток и несправедлив и так же «потратил жизнь впустую», «жил, но в чаду не чувствовал самого процесса жизни» (5, 272). Им не хватает некоторой доли скептицизма, умения здраво и спокойно отнестись к идеям, которые они берутся проповедовать.

Явление, раскрытое в рассказах «На пути» и «Хорошие люди», помогает оценить чеховское умение сказать «не знаю», воздержаться от суждения и вывода. В записной книжке писателя встречается такая фраза: «Боже, не позволяй мне осуждать или говорить о том, чего я не знаю и не понимаю» (12, 262). Нельзя не обратить внимание на то, что слова Чехова звучат как, заклинание: «Боже, не позволяй мне...» Это значит, что в его глазах стремление осуждать, говорить, рассуждать, независимо от понимания предмета, было сильной страстью, подавить которую можно только сознательным усилием. В произведениях Чехова немало героев, буквально одержимых страстью суДить и говорить о том, чего они не знают. Отвечая на письмо писателя К.С. Баранцевича, Чехов, не соглашаясь с его мрачным взглядом на будущее, писал: «У человека слишком недостаточно ума и совести, чтобы понять сегодняшний день и угадать, что будет завтра, и слишком мало хладнокровия, чтобы судить себя и других...» (14, 148). И далее, продолжая свою мысль: «Кто из нас прав, кто лучше? Аристархов ответил бы на этот вопрос, Скабичевский тоже, но мы с Вами не ответим и хорошо сделаем. Мнения наших судей ценны постольку, поскольку они красивы и влияют на розничную продажу...» (14, 148). «Не ответим и хорошо сделаем», потому что не будем судить о том, чего не знаем, не пойдем против истины и совести и не совершим ошибку. Неумение усомниться в своей правоте, осознать возможность ошибки, непоколебимая уверенность в истинности своих суждений — отрицательная характеристика у Чехова.

Слова архитектора из повести «Моя жизнь»: — «Я справедлив, все, что я говорю, это полезно...» (9, 189) — показывают ограниченного, самодовольно-тупого и потому жестокого человека.

Ничто так надежно не скрывает истину от героев в произведениях Чехова, как иллюзия обладания ею. Чем больше уверен чеховский герой в своей правоте, тем неотвратимее он совершает жизненные ошибки. «Ошибка» — это слово употребляет сам писатель, говоря о героях «Дуэли», и оно самое подходящее к ситуациям его произведений.

Иллюзии, ошибки, недоразумения постоянно преследуют человека в произведениях Чехова и определяют принципы построения многих его рассказов, повестей и пьес как раннего, так и зрелого периода творчества. В произведениях Чехова можно вычленить своеобразную иерархии ошибок, которые совершают его герои: от комических мелочей до трагического непонимания того, что жизнь проходит впустую. Один герой вместо водки впотьмах выпивает керосин («Неосторожность»), другой садится в поезд, идущий не в Петербург, куда ему нужно, а в Москву («Счастливчик»), а третий всю жизнь посвящает ничтожеству, считая его настоящим ученым («Дядя Ваня»). Но особенно жестоко смеется жизнь над героями-теоретиками. «Х. всю жизнь говорил и писал об испорченности прислуги и способах, как исправить и обуздать ее, и умер, покинутый всеми, кроме своего лакея и кухарки» (12, 256) (из записной книжки писателя). По этой схеме примерно изображаются все его рассуждающие герои, претендующие на знание истины. В зависимости от свойств художественного мира находится характер событий, которые могут в нем произойти. У героев Чехова две основные возможности: либо они в какой-то момент начинают понимать, что живут не так, как нужно, и это становится единственным событием, здесь повествование оканчивается; либо они живут, не сознавая истинного значения своих поступков и цены бессодержательного существования. Отсюда две разновидности героев: не сознающих и сознающих себя и свою жизнь. К первым можно отнести Лядовского («Хорошие люди»), Гусева и Павла Иваныча («Гусев»), Матвея Саввича («Бабы»), Жмухина («Печенег»); ко вторым — Лаевского («Дуэль»), Никитина («Учитель словесности»).

Герой Чехова может познать истину только на собственном жизненном опыте, в этом отношении он близок герою Толстого. Существенная разница в том, что у Толстого прозревший человек начинает жить иначе, в соответствии с обретенным новым смыслом, имеющим значение общеобязательной нормы. Так, главный герой «Смерти Ивана Ильича» открыл истину за несколько часов до своего конца, и этого было достаточно, чтобы придать его существованию смысл, неуничтожимый смертью. Брехунов («Хозяин и работник») под влиянием страха близкой смерти увидел ничтожность своей жизни приобретателя, внутренне преобразился и спас своего работника.

Как правило, чеховский герой только успевает узнать истинную цену себе и своей жизни, нередко слишком поздно, когда поправить уже ничего невозможно, или его просветление мгновенно проходит. Один из самых ранних рассказов, героиня которого осознает свое положение с полной ясностью, — «Знакомый мужчина» (1886 г.). Героиня — женщина легкого поведения, «выписавшись из больницы, очутилась в положении, в каком она раньше никогда не бывала: без приюта и без копейки денег» (5, 31). Она выведена из привычного жизненного круга, растерянна и подавлена. Это исходная ситуация, в которой она начинает остро сознавать самое себя, свое «я». Сначала ее мысли не проникают в сущность жизни и открывают только пошлую и ничтожную женщину. «Ей казалось, что не только люди, но даже лошади и собаки глядят на нее и смеются над простотой ее платья» (5, 31). Но мелкие, будничные оскорбления и неудачи пробуждают в ней глубокое чувство собственной жизни. «Шла она по улице, плевала кровью, и каждый красный плевок говорил ей об ее жизни, нехорошей, тяжелой жизни, о тех оскорблениях, какие она переносила и еще будет переносить завтра, через неделю, через год — всю жизнь, до самой смерти...» (5, 34). Чехов хотел назвать рассказ «Немножко боли», имея в виду душевную боль, которая неотделима от осознания, хотя кратковременного, но, как вспышка молний, в один миг освещающего целую жизнь. В этом осознании заключена и авторская оценка. Как точно заметил Д. Пристли, у Чехова «кажущаяся простая объективность положения служит тончайшей субъективности автора»⁶.

Уже с конца 80-х годов Чехов нигде прямо не осуждает своих героев, а либо показывает их ошибки как сознаваемые ими самими, либо рассказывает о героях, не способных оценить свою истинную сущность.