3.3. Театр и постановка пьес

Участники дискурса — А.П. Чехов, А.С. Суворин, Ал.П. Чехов, И.Л. Леонтьев, М.П. Чехова, В.И. Немирович-Данченко, В.Ф. Комиссаржевская, О.Л. Книппер-Чехова, И.Я. Павловский и др.

Основные жанры — эпистолярий и записная книжка.

Углубляется осмысление театра через постановку пьес А.П. Чехова. Речь идет о пьесах «Медведь», «Иванов», «Леший», «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», то есть основных драматургических произведениях А.П. Чехова.

Театры, в которых идут пьесы: Малый театр, театр Корша, Художественный театр и др. Говорится об освещении постановок в газете «Новости дня».

Фрагменты дискурса

«Да, моя «Чайка» имела в Петербурге, в первом представлении, громадный неуспех. Театр дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я — по законам физики — вылетел из Петербурга, как бомба. Во всем этом виноваты ты и Сумбатов, так как это вы подбили меня написать пьесу» (Вл.И. Немировичу-Данченко, 20 ноября 1896 г.).

«Каждый идет в театр, чтобы, глядя на мою пьесу, научиться чему-нибудь тотчас же, почерпнуть какую-нибудь пользу, а я вам скажу: некогда мне возиться с этой сволочью» (Записная книжка I, с. 130).

«Подожду весны. Читал, что седьмое представление «Чайки» прошло при переполненном театре» (М.П. Чеховой, 18 января 1899 г.).

«Моя «Чайка» идет в Москве уж в 8-ой раз, театр всякий раз переполнен. Говорят, поставлена пьеса необыкновенно, и роли знают отлично» (В.Ф. Комиссаржевской, 19 января 1899 г.)

«Мне в театре поднесли венок» (Е.Я. Чеховой, 25 сентября 1901 г.).

Ключевые слова: злоба, научиться, польза, переполненный, венок.

Злоба — «Чувство недоброжелательства, враждебности по отношению к кому-л.; желание причинить зло».

Польза — «1. Хороший результат, благоприятные последствия для кого-, чего-л.».

Научиться — «Приобрести навыки, умение делать, понимать, чувствовать и т. п. что-л.».

Переполненный — от переполнить — «Наполнить, заполнить сверх меры».

Венок — «Украшение из цветов или ветвей, сплетенных в виде круга».

А.П. Чехов испытывает неприятное состояние, связанное с недоброжелательным восприятием его пьес, ему неприятно также утилитарное отношение к театру и постановкам пьес как поиски выгоды в приобретении опыта, даже каких-то знаний, так как, в его понимании, театр — это не элементарное натаскивание, а подлинное искусство художника. По воспоминаниям актрисы М.М. Читау, «ни одна, кажется, пьеса так мучительно плохо не исполнялась на сцене Александринского театра и никогда не случалось нам слышать не только шиканья, но именно такого дружного шиканья на попытки аплодисментов и криков «всех» или «автора»». Даже «исполнители погрузились во тьму провала» [Читау 1986: 354]. Но А.П. Чехов все-таки находит понимание со стороны зрителя, и свидетельство этому — переполненные залы, венки славы художника.

Все эти смыслы рождаются постепенно, в процессе осмысления разнородных мнений, противоположных точек зрения. В метапоэтическом дискурсе А.П. Чехова указанные значения находятся в зыбком, колеблющемся состоянии, говорят скорее не о твердом знании, а о его поиске художником.

Пьесы других драматургов у А.П. Чехова в поле зрения. О драматургии говорят его герои («Три года»), сам он беседует об этом с А.Н. Плещеевым, А.С. Сувориным, И.Л. Леонтьевым, О.Л. Книппер-Чеховой. Выкристаллизовываются понятия о театральной жизни, драматургии.

На традиционные исторические пьесы А.П. Чехов смотрит с некоторой иронией, как и на «ворохи новых пьес». Постановка в одном из провинциальных театров спектакля «Вторая молодость» вызвала отрицательную реакцию: «Сапожники». От плохих пьес, по мнения А.П. Чехова, театр «пухнет».

Фрагменты дискурса

«— Мы, дачницы, затеваем здесь спектакль для детей, — сказала она. — Уже все есть у нас — и театр, и актеры, остановка только за пьесой. Прислали нам десятка два разных пьес, но ни одна не годится. Вот вы любите театр и хорошо знаете историю, — обратилась она к Ярцеву, — напишите-ка нам историческую пьесу» («Три года»).

«Когда имеешь дело с каким-нибудь историческим источником и когда читаешь даже учебник русской истории, то кажется, что в России все необыкновенно талантливо, даровито и интересно, но когда я смотрю в театре историческую пьесу, то русская жизнь начинает казаться мне бездарной, нездоровой, неоригинальной» («Три года»).

«У Вас есть переводная пьеса «Медные лбы» Скриба. Ее хочет поставить на свой бенефис артист коршевского театра Н.В. Светлов. Если Вы ничего не имеете против и если нет законных препятствий, то потрудитесь уведомить возможно скорее. Ответьте или мне или же «Николаю Васильевичу Светлову, театр Корша в Москве»» (А.Н. Плещееву,

1 октября 1888 г.).

«Честное слово, на Вашем месте я не бросал бы ни театра, ни художественной критики, ни Н. Лаврецкого! Мне гораздо приятнее читать Вашу новую пьесу, чем услыхать, что Вы отвоевали у англичан Персию» (А.С. Суворину, 4 января 1889 г.).

«Если Вы летом напишете драму, то не пожелаете ли поставить ее на сцене Малого театра в Москве?» (И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 6 мая 1889 г.).

«В Сумах есть театр. Актеры собираются поставить 16 пьес из новейшего репертуара, не говоря уж о старом. Видел я «Вторую молодость». Сапожники» (И.Л. Леонтьеву (Щеглову), 6 мая 1889 г.).

«Во всех театрах ворохи новых пьес» (А.С. Лазареву (Грузинскому), 23 ноября 1889 г.)

«Лучше бы Вы написали для этого необыкновенного театра 4-х актную пьесу, щегловскую, настоящую художественную вроде «Гордиева узла», без репортеров и без благородных стариков-писателей» (И.Л. Леонтьеву (Щеглову),

2 февраля 1900 г.).

«Очень хвалят пьесу Найденова «Дети Ванюшина». В самом ли деле это незаурядная вещь? Если так, то почему пропустил Худож<ественный> театр? Мне кажется, что Немирович много прозевывает. Вот если б я читал пьесы, то репертуар ваш был бы богаче. Как ты думаешь?» (О.Л. Книппер-Чеховой, 24 декабря 1901 г.).

«Как суворинский «Вопрос»? А Чириков пишет уже третью пьесу? Какое обилие пьес однако! Этак театр распухнет» (О.Л. Книппер-Чеховой, 6 декабря 1902 г.).

«Читала фельетон Буренина насчет «На дне»? Я думал, что начнет царапать ваш театр, но бог миловал; очевидно, имеет в виду (это быть может!) поставить у вас пьесу, например «Бедного Гейнриха» в своем переводе» (О.Л. Книппер-Чеховой, 25 февраля 1903 г.).

Обратим внимание на элементы дискурсивной данности. Называются пьесы: «Медные лбы» Скриба, «Вторая молодость», «Гордиев узел», «Дети Ванюшина» Найденова, пьеса Горького «На дне», «Бедный Гейнрих». Упоминаются артист театра Светлов, критик Лаврецкий, драматург Чириков, фельетонист Буренин и др. Театральная жизнь с ее артистами, режиссерами, критиками, фельетонистами и т. д. представлена различными мнениями, интерпретациями, осмыслениями и переосмыслениями. Здесь много жизни, шума, разговоров, признаний, прозрений, подглядываний, живого схватывания театральной реальности.

Ключевые слова: ворохи, сапожники.

Ворох — «1. Куча, груда (преимущественно о чем-л. легком)».

Сапожник — «2. Прост. пренебр. О неумелом, неискусном в каком-л. деле человеке».

Русский театр, как и театр А.П. Чехова, в процессе становления. Здесь еще много непонятного, безмерного, неумелого. Но сквозь это неумение А.П. Чехов не пробегает, а осмысляет, в чем оно, и строит свой театр, свою драматургию. А.П. Чехов воспитывает себя театром: «Если посмотреть сегодня на характер сохранившейся правки, которую Чехов вносил по ходу дела в рукопись «Трех сестер» не с позиций заведомой апологетики, видно, что он менял текст далеко не всегда в сторону, лучшую для пьесы именно как драматургического жанра, но всегда — в сторону органической манеры «высказывания», свойственной ему как прозаику. В этой правке он сознательно подчинял слово условиям сцены, но этому подчинению одновременно сопротивлялся слух прозаика. Здесь видится потребность быть адекватно понятым со сцены и сказать нечто, что можно сказать только в прозе» [Гитович 2002: 14]. Это дает осознание, просматривающееся во всех фрагментах метапоэтического дискурса: «сценическое слово — всегда внешнее слово, оно заведомо предполагает определенное вторжение внутрь себя, потому что рассчитывается на то, что будет не прочитано, а сыграно, доиграно, т. е. чем-то дополнено. И в таком только виде обретет свою полную жизнь» [Гитович 2002: 13]. А.П. Чехов критично относится и к себе, и к своим творениям.