5.2.5. Пьеса и ее режиссерское видение А.П. Чеховым

Участники дискурса — А.П. Чехов и его корреспонденты: Ал.П. Чехов, А.С. Суворин, Е.М. Шаврова-Юст, О.Л. Книппер-Чехова, К.С. Станиславский, В.И. Немирович-Данченко и др.

Жанр — эпистолярий.

А.П. Чехов в некоторых случаях делает пояснение для режиссеров, анализируя свои пьесы и героев. Один из примеров — письмо к А.С. Суворину от 30 декабря 1888 года, где А.П. Чехов излагает свое понимание героев: «Героев своих я понимаю так».

Понимание — «1. Способность понять, постичь смысл, значение, сущность, содержание чего-л.».

Интерпретация — «Книжн. Толкование, объяснение, раскрытие смысла чего-л. || Творческое раскрытие образа или музыкального произведения исполнителем».

Особенность интерпретации в данном письме заключается в том, что А.П. Чехов анализирует внутреннюю структуру характера каждого героя в тех же предельных характеристиках, как он любит это делать. Эта предельность не заострена А.П. Чеховым, а выявляется в процессе анализа. Между противоположными, взаимоисключающими характеристиками масса нюансов, тонких оттенков.

Вот некоторые контуры противопоставлений в системе осмысления Иванова.

Фрагменты дискурса

«Героев своих я понимаю так. Иванов, дворянин, университетский человек, ничем не замечательный; натура легко возбуждающаяся, горячая, сильно склонная к увлечениям, честная и прямая, как большинство образованных дворян. Он жил в усадьбе и служил в земстве. Что он делал и как вел себя, что занимало и увлекало его, видно из следующих слов его, обращенных к доктору (акт I, явл. 5): «Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках... не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены... Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей...» Вот что у него в прошлом. Сарра, которая видела его рациональные хозяйства и прочие затеи, говорит о нем доктору: «Это, доктор, замечательный человек, и я жалею, что вы не знали его года два-три тому назад. Он теперь хандрит, молчит, ничего не делает, но прежде... какая прелесть!» (I акт, явл. 7). Прошлое у него прекрасное, как у большинства русских интеллигентных людей. Нет или почти нет того русского барина или университетского человека, который не хвастался бы своим прошлым. Настоящее всегда хуже прошлого. Почему? Потому что русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: ее быстро сменяет утомляемость. Человек сгоряча, едва спрыгнув со школьной скамьи, берет ношу не по силам, берется сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство, и за «Вестник Европы», говорит речи, пишет министру, воюет со злом, рукоплещет добру... Но едва дожил он до 30—35 лет, как начинает уж чувствовать утомление и скуку. У него еще и порядочных усов нет, но он уж авторитетно говорит: «Не женитесь, батенька... Верьте моему опыту». Или: «Что такое в сущности либерализм? Между нами говоря, Катков часто был прав...» Он готов уж отрицать и земство, и рацион<альное> хозяйство, и науку, и любовь... Мой Иванов говорит доктору (I акт, 5 явл.): «Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право вам советовать...» Таков тон у этих преждевременно утомленных людей. Далее, авторитетно вздыхая, он советует: «Не женитесь вы так-то и так-то (зрите выше одну из выписок), а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков... Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше... А жизнь, которую я пережил, как она утомительна! ...ах, как утомительна!»

Чувствуя физическое утомление и скуку, он не понимает, что с ним делается и что произошло. Ужасаясь, он говорит доктору (акт I, явл. 3): «Вы вот говорите, что она скоро умрет, а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление... Если со стороны поглядеть на меня, то это, вероятно, ужасно, сам же я не понимаю, что делается с моей душой...» Попав в такое положение, узкие и недобросовестные люди обыкновенно сваливают всю вину на среду или же записываются в штат лишних людей и гамлетов и на том успокаиваются, Иванов же, человек прямой, открыто заявляет доктору и публике, что он себя не понимает: «Не понимаю, не понимаю...» Что он искренно не понимает себя, видно из большого монолога в III акте, где он, беседуя с глазу на глаз с публикой и исповедуясь перед ней, даже плачет!

Перемена, происшедшая в нем, оскорбляет его порядочность. Он ищет причин вне и не находит; начинает искать внутри себя и находит одно только неопределенное чувство вины. Это чувство русское. Русский человек — умер ли у него кто-нибудь в доме, заболел ли, должен ли он кому-нибудь, или сам дает взаймы — всегда чувствует себя виноватым. Всё время Иванов толкует о какой-то своей вине, и чувство вины растет в нем при каждом толчке. В I акте он говорит: «Вероятно, я страшно виноват, но мысли мои перепутались, душа скована какою-то ленью, и я не в силах понимать себя...» Во II акте он говорит Саше: «День и ночь болит моя совесть, чувствую, что глубоко виноват, но в чем собственно моя вина, не понимаю...»

К утомлению, скуке и чувству вины прибавьте еще одного врага. Это — одиночество. Будь Иванов чиновником, актером, попом, профессором, то он бы свыкся со своим положением. Но он живет в усадьбе. Он в уезде. Люди — или пьяницы, или картежники, или такие, как доктор... Всем им нет дела до его чувств и перемены в нем. Он одинок. Длинные зимы, длинные вечера, пустой сад, пустые комнаты, брюзжащий граф, больная жена... Уехать некуда. Поэтому каждую минуту его томит вопрос: куда деваться?

Теперь пятый враг. Иванов утомлен, не понимает себя, но жизни нет до этого никакого дела. Она предъявляет к нему свои законные требования, и он, хочешь не хочешь, должен решать вопросы. Больная жена — вопрос, куча долгов — вопрос, Саша вешается на шею — вопрос. Как он решает все эти вопросы, должно быть видно из монолога III акта и из содержимого двух последних актов. Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, разводят руками, нервничают, жалуются, делают глупости и в конце концов, дав волю своим рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд «надломленных» и «непонятых».

Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости, а такая возбудимость присуща нашей молодежи в крайней степени. Возьмите литературу. Возьмите настоящее... Социализм — один из видов возбуждения. Где же он? Он в письме Тихомирова к царю. Социалисты поженились и критикуют земство. Где либерализм? Даже Михайловский говорит, что все шашки теперь смешались. А чего стоят все русские увлечения? Война утомила, Болгария утомила до иронии, Цукки утомила, оперетка тоже... Утомляемость (это подтвердит и д-р Бертенсон) выражается не в одном только нытье или ощущении скуки. <...> Она очень не ровна. Все утомленные люди не теряют способности возбуждаться в сильнейшей степени, но очень не надолго, причем после каждого возбуждения наступает еще большая апатия. <...> Падение вниз, как видите, идет не по наклонной плоскости, а несколько иначе. Объясняется Саша в любви. Иванов в восторге кричит: «Новая жизнь!», а на другое утро верит в эту жизнь столько же, сколько в домового (монолог III акта); жена оскорбляет его, он выходит из себя, возбуждается и бросает ей жестокое оскорбление. Его обзывают подлецом. Если это не убивает его рыхлый мозг, то он возбуждается и произносит себе приговор. (А.С. Суворину 30 декабря 1888 г.)

При всем том, что А.П. Чехов нашел много негативного в характере Иванова, он, тем не менее, пишет в этом же письме: «Я не хочу проповедовать со сцены ересь. Если публика выйдет из театра с сознанием, что Ивановы — подлецы, а доктора Львовы — великие люди, то мне придется подать в отставку и забросить к черту свое перо. Поправками и вставками ничего не поделаешь. Никакие поправки не могут низвести великого человека с пьедестала, и никакие вставки не способны из подлеца сделать обыкновенного грешного человека». По-видимому, Иванов и есть тот «обыкновенный грешный человек», в котором много позитивного, но ведь он живет в миру, отсюда и грехи.

Грех — «1. У верующих: нарушение религиозно-нравственных предписаний. 2. Предосудительный поступок, ошибка, недостаток. 3. Разг. Предосудительно, нехорошо, грешно».

А.П. Чехов не случайно говорит об исповедальности его монолога. Отношение к Абсолюту у А.П. Чехова не внешнее, а глубоко органичное, внутреннее, думается, что подлинно христианское, православное. В метапоэтике А.П. Чехов вновь обращается к «Иванову». Выведен конкретный человек, детально индивидуализированный, но чеховское перо направлено на типологию, более того он хочет выявить особенности, в том числе и этнопсихологические, русского характера. Для чего? С тем чтобы этот характер мог развиваться. Здесь критика позитивная, критика, которая должна вести к исправлению ошибок. «Чехова интересуют не просто надломленные судьбы, люди слабые, Чехова интересуют люди, которые сознательно выбирают путь к надлому, к ослаблению — вот это стремление надо распознать в человеке... человек не таков, каков он есть, а сам выбирает свою судьбу и становится тем, кем он не был! Разница» [Розовский 2003: 82]. Метод А.П. Чехова мы бы назвали пластически-критическим, потому что он и сочувствует своему герою и хочет бороться за него путем позитивной критики. «Русский человек», «обыкновенный грешный человек», видимо, представляют авторские концепты метапоэтики А.П. Чехова.

Ключевые слова и словосочетания: честная, прямая, большинство, не понимает, плачет, исповедуясь, чувство вины, возбуждение, хандрит, молчит, ничего не делает, утомляемость, утомлен, одинок, падают, надломленных, непонятых, нытье, скука, апатия, падение.

Честный — «1. Проникнутый искренностью и прямотой, добросовестный. 2. Заслуживающий уважения, безупречный».

Прямой — «4. Откровенный, правдивый. || Выражающий откровенность, правдивость».

Большинство — «Большая часть, большее число».

(Не) понимать — «Уяснить себе, уразуметь смысл, сущность, содержание чего-л., постичь что-л.».

Понимание — «1. Способность понять, постичь смысл, значение, сущность, содержание чего-л.».

Плакать — «1. Проливать слезы (от горя, боли и т. п.). || перен. Горевать, сожалеть по поводу чего-л. 2. перен. Издавать протяжные, тоскливые звуки».

Исповедоваться — «1. Покаяться (каяться) на исповеди; побывать (быть) на исповеди. || перен. Чистосердечно признаться (признаваться) в чем-л.; рассказать (рассказывать) о себе что-л. хранимое до сих пор в тайне».

Вина — «1. Проступок, преступление».

Возбуждение — «2. Состояние по глаг. возбудиться-возбуждаться (во 2 знач.); нервный подъем, волнение».

Возбужденный — «2. Находящийся в нервно-приподнятом состоянии; взволнованный».

Хандрить — «Быть в мрачном настроении, испытывать чувство тоски, уныния».

Хандра — «Мрачное, тоскливое настроение, тоска, уныние».

Молчать — «1. Ничего не говорить, не издавать звуков голосом. || Не высказывать жалоб, не протестовать, молча сносить что-л. 2. Не нарушать тишины, не производить звуков. 3. Не рассказывать, не говорить о ком-, чем-л., хранить в тайне что-л. || Не высказывать открыто своего мнения, обходить молчанием что-л. || Разг. Не писать писем, не отвечать на них».

Ничего не делать — «Бездельничать».

Утомляемость — «Способность утомляться, уставать».

Утомиться — «Почувствовать утомление, усталость; устать».

Утомление — «Ослабление сил от усиленной деятельности, напряжения; усталость».

Утомленный — «Испытывающий утомление; усталый. || Выражающий утомление, усталость».

Одинокий — «1. Находящийся, пребывающий где-л. отдельно от других».

Падать — «8. Становиться хуже; ухудшаться. 9. Утрачивать положительные нравственные качества; опускаться. || Утрачивать прежнее уважение, признание, расположение со стороны кого-л.».

Надломленный — от надломить — «2. перен. Ослабить, подорвать чем-л. (здоровье, силы и т. д.). 3. перен. Вызвать резкое ослабление душевных и физических сил; надорвать».

Непонятый — «1. Недоступный пониманию кого-л. || Такой, который трудно понять, в котором трудно разобраться; неясный. || Такой, который трудно определить, охарактеризовать».

Нытье — от ныть — «2. Надоедливо жаловаться на что-л.».

Скука — «Состояние душевного томления, уныния, тоски от безделья или отсутствия интереса к окружающему. || Уныние, тоска, царящие где-л., вызываемые чем-л.».

Апатия — «Состояние полного безразличия, равнодушия».

Падение — «2. Упадок нравственных, духовных сил. || Нравственное или бытовое разложение. || Устар. Потеря, утрата целомудрия».

Наиболее частотными являются слова с семантикой «устать, утомиться».

Утомляемость — один из основных авторских концептов метапоэтики А.П. Чехова.

По данным современных физиологических исследований: утомление — физиологическое состояние организма, возникающее в результате чрезмерной умственной или физической деятельности и проявляющееся временным снижением работоспособности. Нередко как синоним употребляют термин «усталость», хотя это не равнозначные понятия. Усталость — субъективное переживание, чувство, обычно отражающее утомление, хотя иногда оно может возникать без реального утомления. Умственное утомление характеризуется снижением продуктивности интеллектуального труда, ослаблением внимания (трудностью сосредоточения), замедлением мышления и пр.

Физическое утомление проявляется нарушением функции мышц: снижением силы, точности, согласованности и ритмичности движений. Недостаточный по времени отдых или же чрезмерная рабочая нагрузка в течение длительного времени нередко приводят к хроническому утомлению или переутомлению. У молодых людей и лиц с определенным типом нервной системы интенсивный умственный труд может вести к развитию неврозов, которые возникают чаще при сочетании умственного переутомления с постоянным психическим напряжением, большим чувством ответственности, физическим изнурением и т. п.

Быстрота утомления зависит от специфики труда: значительно скорее оно наступает при выполнении работы, сопровождающейся однообразной позой, напряжением мышц, менее утомительны ритмичные движения. Важную роль в появлении утомления играет также отношение человека к выполняемой работе. Хорошо известно, что у многих людей в период эмоционального напряжения длительное время не возникают признаки утомления и чувство усталости. Обычно, когда необходимо продолжать интенсивную работу при наступившем утомлении, человек расходует дополнительные силы и энергию — изменяются показатели отдельных функций организма (например, при физическом труде учащаются дыхание и сердцебиение, усиленное потоотделение и т. п.). При этом продуктивность работы снижается, а признаки утомления усиливаются. Утомленный человек работает менее точно, допуская сначала небольшие, а затем и серьезные ошибки.

Утомление, утомленность в психологии — «состояние временного снижения функциональных возможностей человеческого организма вследствие интенсивной или длительной деятельности» [КМЭ].

Метапоэтический термин утомляемость в концептуальном плане выражает «врачебную память» А.П. Чехова (в середине творчества реализовавшуюся в незаконченной диссертации «Врачебное дело в России») и одновременно — это семантический элемент его произведений. Теме утомляемости посвящены отдельные рассказы («Спать хочется»), «усталыми» является череда создаваемых образов, усталостью, утомительностью, по ощущению некоторых современников, наделены пьесы А.П. Чехова: «Я не знаю произведения, которое было бы более способно «заражать» тяжелым навязчивым чувством <...> «Три сестры» камнем ложатся на душу» [Ярцев 1901: 173].

Л. Андреев акцентировал в той же пьесе и в то же самое время жизнеутверждающее начало: «По-видимому, с пьесой А.П. Чехова произошло крупное недоразумение, и, боюсь сказать, виноваты в нем критики, признавшие «Три сестры» глубоко пессимистической вещью <...> Тоска о жизни — вот то мощное настроение, которое с начала до конца проникает пьесу и слезами героинь поет гимн этой самой жизни» [Андреев 1901].

Г.А. Товстоногов утверждал, что «душевная пассивность не есть величина имманентная, а всегда зависимая. Что «причины здесь общие», исторические, складывающиеся не днями, а десятилетиями, и что человек не властен стряхнуть с себя груз прошлого в один день» [Строева 1965].

Лексема «усталость» в метапоэтическом дискурсе характеризует как работу над произведением, так и самих персонажей.

Иванов — честный, прямой, ему присущи искренность, добросовестность, это человек, заслуживающий доверия, в чем-то даже безупречный, правдивый, откровенный. Вот что дают нам словарные дефиниции.

Иванов не может понять, осмыслить причин своего одиночества, надломленности, проливает слезы, исповедуется, считая, что за ним какой-то проступок, может быть, даже преступление. Возбуждение, то есть волнение, нервный подъем сменяется мрачным тоскливым настроением, скукой, безделием, апатией. Утомленность, надломленность и в итоге падение (самоубийство — грех в христианском смысле) — это не черты подлеца, это следствие сложности характера, отсутствия сил справляться с жизненными проблемами. В каждом человеке, по-видимому, есть Иванов. А.П. Чехов в одном из писем отмечает, что А.С. Суворин признавался: «Я Иванова хорошо понимаю, потому что, кажется, я сам Иванов» (В.Н. Давыдову, 1 декабря 1887 г.). Не случайно вся жизнь А.П. Чехова — это жесткое самовоспитание, глубокий анализ собственных поступков и исправление ошибок, с тем чтобы постоянно ощущать рост духовности, рост знаний, рост нравственности. Одно из подтверждений — поездка на Сахалин, работа там в качестве врача в тяжелейших условиях, которая очень сильно ухудшила здоровье, но укрепила дух А.П. Чехова.

«Иванов объясняет происшедшие в нем перемены, утрату «энергии жизни» тем, что надорвался, смолоду взвалив на себя непосильный груз забот и дел. А.П. Чехов не спорит с ним, но расширяет поле анализа — от единичной судьбы героя до национального бедствия, и пользуется полюбившимся ему термином «утомляемость» — но видимости медицинским, «клиническим», а на деле говорящим о социальных и психологических процессах. Утомляемость, по Чехову, сменяет периоды общественного возбуждения, которые у русской интеллигенции кратковременны и следствием своим имеют упадок сил и разочарование в себе и в жизни.

Об утомляемости будет говориться и после «Иванова». В «Рассказе неизвестного человека» герой-террорист, разочарованный в целях и средствах своей деятельности, упорно и тщетно ищет причины утомления: «Но вот вопрос... Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к 30—35 годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет в чахотке, другой пускает пулю в лоб, третий ищет забвения в водке, картах, четвертый, чтобы заглушить страх и тоску, цинически топчет ногами портрет своей чистой, прекрасной молодости? Отчего мы, упавши раз, уже не стараемся подняться и, потерявши одно, не ищем другого? Отчего?»

Прямого и полного ответа на все эти «отчего?» А.П. Чехов в своих произведениях не дает: и по цензурным, вероятно, соображениям; и потому, что сам еще всего ответа не знает; и намеренно <...> Ясно и постоянно у него лишь одно: он ищет внеличные причины и объективные условия — «слишком далеко зашла эпидемия российской утомляемости, чтобы винить в ней только отдельных людей» [Шах-Азизова 1970: 38].

Тонкие замечания по поводу драматических образов разбросаны в метапоэтическом дискурсе А.П. Чехова: «8) Шарлотта — знак вопроса. В четвертом акте я вставлю еще ее слова; вчера у меня очень болел живот, когда я переписывал IV акт, и я не мог вписать ничего нового. Шарлотта в IV акте проделает фокус с калошами Трофимова. Раевская не сыграет. Тут должна быть актриса с юмором» (О.Л. Книппер-Чеховой, 14 октября 1903 г.).

А.П. Чехов говорит о фокусе с калошами, но терпеть не может балагана на сцене, поэтому говорит об «актрисе с юмором».

Юмор — «1. Добродушно-насмешливое отношение к кому-, чему-л., умение представить события, недостатки, слабости и т. п. в комическом виде».

Таким образом, нужно не только быть комичным, но и понимать суть комизма.

Интересно рассмотрение многосложного образа Лопахина: «Станиславский будет очень хороший и оригинальный Гаев, но кто же тогда будет играть Лопахина? Ведь роль Лопахина центральная. Если она не удастся, то, значит, и пьеса вся провалится. Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек. Грибунин не годится, он должен играть Пищика. Храни вас создатель, не давайте Пищика Вишневскому. Если он не будет играть Гаева, то роли другой ему нет у меня в пьесе, так и скажи. Или вот что: не хочет ли он попробовать Лопахина? Буду писать Конст<антину> Сергеевичу, от него я вчера письмо получил» (О.Л. Книппер-Чеховой, 30 октября 1903 г.).

А.П. Чехов говорит об этой роли как центральной. Лопахин — купец, но мягкий человек. И далее: «Для меня письма теперь очень дороги, потому что, во-первых, я сижу один-одинешенек и, во-вторых, пьесу я послал три недели назад, письмо же получил только вчера от Вас, и если бы не жена, то я ровно бы ничего не знал и мог бы предполагать все, что только бы в голову мне полезло. Когда я писал Лопахина, то думалось мне, что это Ваша роль. Если она Вам почему-либо не улыбается, то возьмите Гаева. Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов, и мне вот казалось, что эта роль, центральная в пьесе, вышла бы у Вас блестяще. Если возьмете Гаева, то Лопахина отдайте Вишневскому. Это будет не художественный Лопахин, но зато не мелкий. Лужский будет в этой роли холодным иностранцем, Леонидов сделает кулачка. При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любила Варя, серьезная и религиозная девица; кулачка бы она не полюбила» (К.С. Алексееву (Станиславскому), 30 октября 1903 г.).

Мы видим сопряжение практически противоположных характеристик, взаимодополнительность. Купец и порядочный человек, благопристойный, интеллигентный. Наградить интеллигентностью купца, который покупает имение за долги, рубит вишневый сад, — высшая степень артистизма драматурга.

Интересны и важны многие другие замечания в метапоэтическом дискурсе А.П. Чехова, касающиеся осмысления А.П. Чеховым его произведений. Например, дом в пьесе «Вишневый сад»: «Дом должен быть большой, солидный; деревянный (вроде аксаковского, который, кажется, известен С.Т. Морозову) или каменный, это все равно. Он очень стар и велик, дачники таких домов не нанимают; такие дома обыкновенно ломают, и материал пускают на постройку дач. Мебель старинная, стильная, солидная; разорение и задолженность не коснулись обстановки. Когда покупают такой дом, то рассуждают так: дешевле и легче построить новый поменьше, чем починить этот старый» (К.С. Алексееву (Станиславскому), 5 ноября 1903 г.).

Такая глубокая разработка обстановки в пьесе, установка на то, что при всем разорении усадьбы это не коснулось обстановки — барской, старинной, стильной, да еще и то, что дом не годится для дач, и по обыкновению, такие дома, уже довольно обветшалые, ломают, — все это подкрепляет характеры и Раневской, и Лопахина.

Важной чертой режиссерского видения является сохранение этического, интеллигентного начала писателя, драматурга. Терпение и смирение, скромность материальных запросов («нищета духом»), любовь и сердечная теплота, даже терпеливое безмолвие («молчание... молчание...») — черты нравственного мира его героев. Сам А.П. Чехов, отказавшийся от прямой проповеди, вложил суждения об этом в их уста.

«...главное не слава, ...а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни» (Нина Заречная, «Чайка»);

«...чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть <...>. ...те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом? — ...Люди не помянут, зато Бог помянет» (Астров с няней, «Дядя Ваня»);

«Мы... будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали... и Бог сжалится над нами, и мы... отдохнем» (Соня, «Дядя Ваня».);

«...счастья нет, не должно быть и не будет для нас... Мы должны работать и работать» (Вершинин, «Три сестры».);

«...страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас» (Ольга, «Три сестры».).

В.И. Немирович-Данченко отмечал: «Что этот талант требует и особого, нового сценического, театрального подхода к его пьесе, такой мысли не было не только у критиков, но и у самого автора, вообще не существовало на свете, не родилось еще» [Немирович-Данченко 1979: 14]. Важно, что драматург, режиссер осмысляет творчество А.П. Чехова через определение театральный подход к пьесе.