На сходство писем Чехова, написанных весной 1887 года во время путешествия по югу России, и рассказов «Обыватели» (1887), «Счастье» (1887), «Перекати-поле» (1887), «Холодная кровь» (1887) исследователи обращали внимание уже не раз1. Однако в большинстве работ эта мысль либо звучит как тезис, либо рассматривается на очевидном материале. В нашей статье мы попытаемся провести детальный текстологический анализ указанных писем и рассказов Чехова в рамках актуальной для современного литературоведения проблемы — формирование индивидуального стиля писателя.
Прежде всего следует отметить, что известные в данном случае аналогии в плане содержания, — история контролера о том, как «Лозово-Севастоп<ольская> дорога украла у Азовской 300 вагонов и выкрасила их в свой цвет» (П 2, 56), которая фигурирует в рассказе «Холодная кровь», и описание Святогорского монастыря, почти целиком вошедшее в рассказ «Перекати-поле» (П 2, 80—85), — не являются единственными. В письме Н.А. Лейкину от 7 апреля Чехов рассказывает о нерадивом почтальоне: «Письмо Ваше получил вчера. Принес его мне почтальон в рыжем пальто и с добродушной рожей; сдав письмо, он положил свою сумку около таза на скамейку и сел в кухне пить чай, нимало не беспокоясь об адресатах. Совсем Азия!» (П 2, 54). Позднее этот факт он использует в качестве сюжетного мотива в рассказе «Обыватели»: городской архитектор Франц Степаныч Финкс вместо того чтобы осмотреть треснувшую в подвале женской гимназии стену, проводит целый день в гостях у своего знакомого, «поручика из поляков» Ивана Казимировича Ляшкевского.
Определенный интерес в этой связи вызывают также некоторые детали. Не секрет, что Чехов, естественник по образованию, всегда обращал особое внимание на физиологические ощущения и впечатления. Некоторыми из них он «делился» со своими героями. Так, например, рассказывая в письме родным от 25 апреля о казацкой свадьбе, «с музыкой, бабьим козлогласием и возмутительной попойкой» (П 2, 72), Чехов замечает: «Молодые, вероятно, в силу местного обычая, целовались каждую минуту, целовались взасос, так что их губы всякий раз издавали треск от сжатого воздуха, а у меня получался во рту вкус приторного изюма и делался спазм в левой икре (здесь и далее подчеркнуто автором статьи. — ред.)» (П 2, 73). Впоследствии эта «физиологическая» деталь перешла в рассказ «Обыватели»: «Это черт знает что такое! — возмущается Ляшкевский. — Я очень рад, что у меня нет ружья или револьвера, иначе бы я стрелял в этих кляч <...> Ей-богу, у меня даже судороги в икрах делаются. Не могу равнодушно видеть этих архаровцев!» (6, 195).
В этом же письме Чехов рассказывает о впечатлении, которое на него произвела ночная тишина на железной дороге: «В Звереве придется ждать от 9 вечера до 5 утра. В прошлый раз я там ночевал в вагоне II класса на запасном пути. Вышел ночью из вагона за малым делом, а на дворе сущие чудеса: луна, необозримая степь с курганами и пустыня: тишина гробовая, а вагоны и рельсы резко выделяются из сумерек — кажется, мир вымер... Картина такая, что во веки веков не забудешь» (П 2, 74). Подобная «картина» несколько раз возникает в рассказе «Холодная кровь»: «Длинный товарный поезд давно уже стоит у полустанка. Паровоз не издает ни звука, точно потух: около поезда и в дверях полустанка ни души» (6, 371); «Проходит минута в глубоком молчании: вагон не движется, стоит на месте, но из-под него начинают слышаться какие-то неопределенные звуки, похожие на скрип снега под полозьями; вагон вздрагивает, а звуки стихают. Наступает опять тишина» (6, 374); «Яша берет у старика трехрублевую бумажку и прыгает из вагона. Его тяжелые шаги глухо раздаются вне вагона и постепенно стихают. Тишина...» (6, 375).
Примечательны в этом отношении также постоянные жалобы Чехова, — посетившего за время своего путешествия массу знакомых, — на жесткую, неудобную постель: «Вообще, нечистый знает, где только не приходится мне ночевать: на кроватях с клопами, на диванах, на диванчиках, на сундуках... В последнюю ночь ночевал в длинной и узкой зале под зеркалом, на диване...» (П 2, 69); «Спать мне приходится на чахоточном диване, очень жестком и необитом» (П 2, 75); «Кормили меня супом из гуся, клали спать на деревянный диван, будили стрельбой из ружей...» (П 2, 79); «Монахи, весьма симпатичные люди, дали мне весьма несимпатичный № с блинообразным матрасиком» (П 2, 82). Такие же неудобства испытывает его герой из рассказа «Перекати-поле»: «Мой номер был мал и тесен, без стола и стульев, весь занятый комодом у окна, печью и двумя деревянными диванчиками, стоявшими у стен друг против друга и отделенными узким проходом. На диванчиках лежали тощие, порыжевшие матрасики и мои вещи» (6, 255).
Общими для писем и рассказов Чехова являются также некоторые языковые особенности. Во-первых — конструкция «однородные члены + обобщающее слово всё».
| ПИСЬМА | РАССКАЗЫ |
| «Курганчики, водокачки, стройки — всё знакомо и памятно» (П 2, 56); «Хохлы, волы, коршуны, белые хаты, южные речки, ветви Донецкой дороги с одной телеграфной проволокой, дочки помещиков и арендаторов, рыжие собаки, зелень — всё это мелькает, как сон...» (П 2, 5657); «Нет ни одной грамотной вывески, и есть даже трактир «Расия»; улицы пустынны; рожи драгилей довольны; франты в длинных пальто и картузах, Новостроенка в оливковых платьях, кавалери, баришни, облупившаяся штукатурка, всеобщая лень, уменье довольствоваться грошами и неопределенным будущим — всё это тут воочию так противно, что мне Москва со своею грязью и сыпными тифами кажется симпатичной...» (П 2, 60); «В 8 часов вечера дядя, его домочадцы, Ирина, собаки, крысы, живущие в кладовой, кролики — всё это спало и дрыхло» (П 2, 62); «Комоды, подоконники — всё завалено патронами, инструментами для починки ружей, жестянками с порохом и мешочками с дробью» (П 2, 75). | «Счастье»: «Окруженное легкой мутью, показалось громадное багровое солнце. Широкие полосы света, еще холодные, купаясь в росистой траве, потягиваясь и с веселым видом, как будто стараясь показать, что это не надоело им, стали ложиться по земле. Серебристая полынь, голубые цветы свинячей цибульки, желтая сурепа, васильки — всё это радостно запестрело, принимая свет солнца за свою собственную улыбку» (6, 218).
«Перекати-поле»: «Весь он, от края до края, куда только хватало зрение, был густо запружен всякого рода телегами, кибитками, фургонами, арбами, колымагами, около которых толпились темные и белые лошади, рогатые волы, суетились люди, сновали во все стороны черные, длиннополые послушники; по возам, по головам людей и лошадей двигались тени и полосы света, бросаемые из окон, — и всё это в густых сумерках принимало самые причудливые, капризные формы...» (6, 253); «Пение пасхального канона, колокольный звон, удары весел по воде, крик птиц — всё это мешалось в воздухе в нечто гармоническое и нежное» (6, 264). «Холодная кровь»: «Крыши и площадки вагонов, земля, шпалы — всё покрыто тонким слоем пушистого, недавно выпавшего снега» (6, 376). |
Во-вторых — конструкция «однородные члены, соединенные повторяющимися союзами ни..., ни...».
| ПИСЬМА | РАССКАЗЫ |
| «Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, грудные ребята, но нигде ни газет, ни книг... Местоположение города прекрасное во всех отношениях, климат великолепный, плодов земных тьма, но жители инертны до чертиков... Все музыкальны, одарены фантазией и остроумием, нервны, чувствительны, но все это пропадает даром... Нет ни патриотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже приличных булочников» (П 2, 54); «Столов нет, если не считать ломберных и круглых, поставленных только ради украшения комнат. Нет ни плевательниц, ни приличного рукомойника...» (П 2, 58); «Как ни скучна и ни томительна таганрогская жизнь, но она заметно втягивает; привыкнуть к ней не трудно» (П 2, 68). | «Обыватели»: «Нет ни заработков, ни доходов» (6, 1931: «Ни труда, ни нравственных и умственных интересов, а одни только растительные процессы» (6, 196).
«Счастье»: «...и они, стоя теперь как вкопанные, не замечали ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак» (6, 210): «Ни в ленивом полете этих долговечных птиц, ни в утре, которое повторяется аккуратно каждые сутки, ни в безграничности степи — ни в чем не видно было смысла» (6, 216). «Перекати-поле»: «Было в его лице что-то характерное, типичное, очень знакомое, но что именно — я никак не мог ни понять, ни вспомнить» (6, 256); «Я же, засыпая, думал, что этот человек никогда не будет иметь ни своего угла, ни определенного положения, ни определенной пищи» (6, 262); «Было здесь много богомольцев и неопределенного типа, вроде моего Александра Иваныча: что они за люди и откуда, нельзя было понять ни по лицам, ни по одежде, ни по речам» (6, 264). «Холодная кровь»: «Всех быков в вагоне восемь <...> Им тесно <...> Нет ни яслей, ни коновязей, ни подстилок и ни клочка сена...» (6, 371); «Он лезет в карман, достает оттуда десятирублевку <...> без предисловий, не меняя ни тона голоса, ни выражения лица...» (6, 373); «Яша лениво плетется на станцию <...> Лицо его не выражает ни скуки, ни желаний: ему, по-видимому, решительно все равно, где ни быть: дома ли, в вагоне, около ли паровоза...» (6, 381). |
В-третьих — вводные слова и конструкции, в основе которых лежит «вероятностный» способ познания мира: по-видимому, вероятно, судя по... и др. (с точки зрения эпистемической логики, они соответствуют понятию «мнения»)2.
| ПИСЬМА | РАССКАЗЫ |
| «Владимирчик, наружно напоминающий того тощего и сутуловатого Мищенко, к<ото>рый у нас был, кроток и молчалив: натура, по-видимому, хорошая» (П 2, 57); «...не ужинают они, вероятно, умышленно, иначе их дом давно бы взлетел на воздух» (П 2, 57); «Евгения Иасоновна живет без мужа. Ужасно подурнела. По всем видимостям, несчастна» (П 2, 60); «Его белобрысая Маня — жирный, польский, хорошо прожаренный кусок мяса, красивый в профиль, но неприятный en face <...> По-видимому, бедовая» (П 2, 61); Вероятно, благодаря моему пьяному состоянию здешние девицы нашли, что я остроумен и «насмешники»» (П 2, 72—73); «Молодые, вероятно, в силу местного обычая, целовались каждую минуту, целовались взасос, так что их губы всякий раз издавали треск от сжатого воздуха, а у меня получался во рту вкус приторного изюма и делался спазм в левой икре» (П 2, 73); «...после обеда подают кофе, приготовляемый, судя по вкусу и запаху, из сжареного кизяка» (П 2, 75). | «Обыватели»: «Обыватель отлично слышит эту брань, но, судя по выражению его помятой фигурки, она не трогает его. По-видимому, он давно уже привык к ней, как к жужжанию мух, и находит излишним протестовать» (6, 192).
«Счастье»: «На сажень от них в сумраке, застилавшем дорогу, темнела оседланная лошадь, а возле нее, опираясь на седло, стоял мужчина в больших сапогах и короткой чумарке, по всем видимостям, господский объездчик. Судя по его фигуре, прямой и неподвижной, по манерам, по обращению с пастухами, лошадью, это был человек серьезный, рассудительный и знающий себе цену...» (6, 210); «И старик не сумел ответить, что он будет делать с кладом, если найдет его. За всю жизнь этот вопрос представился ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению его лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления» (6, 218). «Перекати-поле»: «Лицо его сияло; вероятно, в эти минуты, когда кругом было столько народу и так светло, он был доволен и собой, и новой верой, и своею совестью» (6, 265); «Он не решался занять своею особою целый номер и, по-видимому, уже стыдился того, что жил на монастырских хлебах» (6, 266). «Холодная кровь»: «Судя по качке вагона и по стуку колес, поезд летит быстро и неровно (6, 376); «Старик доволен. Приятное впечатление, оставленное молодым человеком в шершавом пальто, крепко засело в нем, выпитая водка слегка туманит голову, погода великолепная, и, по-видимому, все обстоит прекрасно» (6, 380); «Яша <...> слушает и хочет сесть на стул, но, вероятно, вспомнив про свою тяжесть, отходит от стула и садится на подоконник» (6, 384). |
Существенно сходство писем и рассказов Чехова и в некоторых образных выражениях: например, в сравнениях. Так, в письме родным от 7 апреля он иронически описывает местных жителей, сравнивая их головы с дыньками: «Впечатления Геркуланума и Помпеи: людей нет, а вместо мумий — сонные дришпаки и головы дынькой»: «Егорушка <...> знаком с Мамаки, с Горошкой, с Бакитькой и другими барышнями, созданными исключительно для того только, чтобы пополнять вакансии голов дыньками» (П 2, 57), а в письме от 25 апреля подобным образом высказывается об общем знакомом: «Скажите Я.А. Корнееву, что ему кланялся некий Похлебин — субъект с бакенами и с головой редькой хвостом вверх» (П 2, 73)3. Позднее тот же прием Чехов использует в рассказе «Обыватели»: «Мало того, что они лентяи и дармоеды, но они еще и мошенники. То и дело берут из городского банка деньги, а куда девают их? Пустятся в какую-нибудь аферу вроде отправки быков в Москву или устройства маслобойни по новому способу, а чтобы быков в Москву гнать или масло бить, надо иметь голову на плечах, ну, а у этих каналий на плечах тыквы. Конечно, всякая афера к черту...» (6, 193).
Итак, очевидно, что чеховские письма (апрель-май 1887 года) и рассказы («Обыватели», «Счастье», «Перекати-поле», «Холодная кровь») обладают лексико-синтаксическим единством4. Письма в данном случае выполняют роль «черновиков» будущих художественных произведений: в них фиксируется важный фактический материал и, как на опытном поле, испытываются изобразительные приемы. Примечательно, что с течением времени Чехов отказывается от писем с пространными географическими и этнографическими описаниями, однако их функцию берут на себя записные книжки. Все это позволяет говорить о необходимости целостного подхода к изучению эпистолярного и художественного наследия Чехова — только таким образом можно понять процесс формирования индивидуального стиля писателя.
Литература
Ваганова Л.П. Синтаксические способы активизации читательского внимания в произведениях А.П. Чехова // Творчество А.П. Чехова. Особенности художественного метода. Ростов-на-Дону, 1979.
Винокур Г.О. Об изучении языка литературных произведений // О языке художественной литературы. М., 1991.
Глушков С.В. Письма А.П. Чехова как малый литературный жанр (панорама провинциальной жизни) // Малые жанры в русской и советской литературе. Киров, 1986.
Захарова В.Е. Средства экспрессивно-публицистического синтаксиса в письмах А.П. Чехова // Типы текста и специфика функционирования языковых средств. Куйбышев, 1986.
Малахова А.М. Поэтика эпистолярного жанра // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974.
Муравьев В.С. Эпистолярная литература // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001.
Федорова Л.Л. Некоторые особенности речевого поведения представителей гуманитарной и технической интеллигенции // Язык. Культура. Гуманитарное знание. М., 1999.
Чудаков А.П. Единство видения // Чудаков А.П. Слово — вещь — мир. М., 1992.
Примечания
1. См.: Глушков С.В. Письма А.П. Чехова как малый литературный жанр (панорама провинциальной жизни) // Малые жанры в русской и советской литературе. Киров, 1986; Малахова А.М. Поэтика эпистолярного жанра // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974; Чудаков А.П. Единство видения // Чудаков А.П. Слово — вещь — мир. М., 1992.
2. «Модели поведения человека в обществе в известной мере определяются характером мировосприятия, способом познания мира — достоверным или вероятностным, в основе которого лежит противопоставление знания и мнения. <...> Знание порождает уверенность, определенность, категоричность. Мнение сродни сомнению, неуверенности, осторожности». — См.: Федорова Л.Л. Некоторые особенности речевого поведения представителей гуманитарной и технической интеллигенции // Язык. Культура. Гуманитарное знание. М., 1999. С. 231.
3. Выражение взято из произведения Н.В. Гоголя «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
4. Интересно, что рассказ «Холодная кровь» был написан позже других, но стилистически все равно близок к общему «источнику».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |