На мой взгляд, два самых крупных писателя, оказавших огромное влияние на литературу 20-го века, — это Антон Павлович Чехов и Франц Кафка. Существует большое количество исследований о каждом из них, однако недостаточно работ сравнительного характера. Упомяну некоторые работы, в которых, на мой взгляд, сделаны продуктивные сопоставления. Во-первых, в монографии профессора Катаева «Проза Чехова. Проблемы интерпретации»1 уделяется место этому сравнению. В моем исследовании я во многом опирался на эту работу. А также в сборнике «Чехов и Германия» заслуживают внимания интересные статьи Стива Татеосиана «Чехов и Кафка: символика смерти» и Рандольфа Йессля «Чехов, Кафка и гибель охотника»2.
Татеосиан рассматривает роль смерти в произведениях Чехова и Кафки, тогда как Р. Йессль анализирует проблему движения метафорического образа охотника. Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть проблему безысходности и безнадежности в произведениях Чехова и Кафки. Я сосредоточусь на повести Чехова «Палата № 6» и романе Кафки «Процесс». Сюжеты, идеи и судьбы героев (Йозефа К. и доктора Рагина) настолько похожи, что можно предположить, что Чехов предвидел такие проблемы существования человека XX века, как отчуждение, бездействие, пассивное созерцание, бессмысленная жизнь, бессилие перед системой и безысходность. Совпадение? Я согласен с мнением профессора Катаева, что это не случайно.
Чехов — один из первых писателей, кто принялся писать об универсальной проблеме безысходности. В этом смысле он должен рассматриваться как предшественник Кафки и экзистенциалистов XX века, таких как Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. У Камю герой «Мифа о Сизифе» — символ безысходности.
Для Чехова, как и для экзистенциалистов, умственное бездействие является одним из проявлений зла. Если человек не пытается ежедневно идти на риск и ставить свою философию под сомнение, то его мысли застывают и он становится рабом своей собственной философии или своих представлений. Он оказывается как бы в умственном заколдованном круге, из которого он не может вырваться и познать настоящий мир. О равнодушии Рагина и его философии бездействия Л. Шестов писал так: «Все настраивает к абсолютному несопротивлению и фатальному равнодушию: пусть пьянствуют, дерутся, грабят, насильничают — все равно, так, видимо, предопределено на высшем совете природы. Исповедуемая доктором философия бездействия точно подсказана и нашептана неизменными законами человеческого существования. Кажется, нет сил вырваться из ее власти»3.
И, в самом деле, Рагин не имеет сил вырваться из власти своей собственной философии. Поэтому с этой философией бездействия он обречен на смерть, ибо для экзистенциалистов примирение и бездействие, особенно умственное, есть смерть.
Момент, когда человеку открывается ложность его существования и пробуждение как будто ото сна, очень важны для экзистенциалистов и, видимо, для Чехова. Хотя Рагин пропал, он, по крайней мере, перед смертью осознал неправильность своей прежней позиции. Следуя философии стоицизма, он считал, что не следует придавать значение физической боли, страданию до тех пор, пока не испытал это на себе.
Еще одна важная идея в повести «Палата № 6» — идея бессилия и бесправия перед системой. К концу повести, после того, как Рагина обманули, посадили в палату № 6, он понимает, что попал в заколдованный круг: «Редкий человек под конец жизни не испытывает того же, что я теперь. Когда вам скажут, что у вас что-нибудь вроде плохих почек и увеличенного сердца, и вы станете лечиться, или скажут, что вы сумасшедший или преступник, то есть, одним словом, когда люди вдруг обратят на вас внимание, то знайте, что вы попали в заколдованный круг, из которого уже не выйдете. Будете стараться выйти и еще больше заблудитесь. Сдавайтесь, потому что никакие человеческие усилия не спасут вас» (8, 118).
Рагин в результате того, что начал общаться с безумным Громовым, вызвал подозрения окружающих его людей. Все начали думать, что он психически болен. Когда общество считает какого-либо человека душевнобольным или преступником, он становится вредным, опасным, ненужным. Как доктор ни старался выйти из этой ситуации, он никак не мог изменить свое положение. Он обречен на смерть, потому что обществу не важно, болен человек или нет, главное, чтобы он не мешал общественному порядку.
Страшно не только то, что это может случиться со всяким человеком, страшнее, что это может быть ошибкой, как в случае с Рагиным. Хотя Громов — больной человек, он очень точно говорит о том, как может произойти такая ошибка в обществе, где господствуют бюрократизм, бездушие, формальное отношение к человеку, некомпетентность: «А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного. Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например, судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе, как формально; с этой стороны они ничем не отличаются от мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови» (8, 77—78).
Рагин подтверждает опасения Громова: «Нравственное отношение и логика тут не при чем. Все зависит от случая. Кого посадили, тот сидит, а кого не посадили, тот гуляет, вот и все» (8, 95). Попав под колесо бюрократического механизма, человек бессилен остановить этот процесс. Человек слишком слаб, чтобы изменить ситуацию, если он попал в заколдованный круг, о котором говорит Рагин. В сущности говоря, между положениями Рагина и Громова нет никакой разницы, так как они оба попали в этот круг.
Судьбы Рагина и Громова удивительно похожи на судьбу героя Кафки Йозефа К. Роман «Процесс» начинается с кажущегося неоправданного ареста Йозефа К. «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест»4. Кажется, что именно та бюрократическая ошибка, о которой говорил Громов, и случилась с Йозефом К.
Процесс и арест Йозефа К., хотя и абсурдны, совершенно реальны. Как утверждает художник Титорелли, «легкомысленных обвинений не бывает, и если уж судьи выдвинули обвинение, значит, они твердо уверены в вине обвиняемого, и в этом их переубедить очень трудно» (166). К. попал в заколдованный круг, точно так же, как и доктор Рагин, и у него нет выхода из этого положения, потому что общество уже считает его виновным, и колесо бюрократии запущено. «Словом, у него уже не было выбора, принимать или не принимать этот процесс, он попал в самую гущу и должен был защищаться. А если он устал — тем хуже для него» (141).
На протяжении романа К. повторяет одни и те же ошибки, и это очень вредит делу. «А в последнее время К. чувствовал, как ему со всех сторон угрожают эти ошибки и он нипочем не может их избежать» (238). А почему он не может избежать этих ошибок? Потому что, как и доктор Рагин, К. — раб своих представлений. Он слишком легко относится ко всему, даже когда узнает, что процесс может иметь серьезные последствия. «Всегда он был склонен относиться ко всему чрезвычайно легко, признавался, что дело плохо, только когда действительно становилось очень плохо, и привык ничего не принимать заранее, даже если надвигалась угроза» (8).
Лишь перед казнью у К. происходит важное пробуждение ото сна, что так важно для философии экзистенциализма. Наконец-то К. понимает ложность своего прежнего существования:
Единственное, что мне остается сейчас сделать, ...единственное, что я могу сейчас сделать, — это сохранить до конца ясность ума и суждения. Всегда мне хотелось хватать жизнь в двадцать рук, но далеко не всегда с похвальной целью. И это было неправильно. Неужто и сейчас я покажу, что даже процесс, длившийся целый год, ничему меня не научил? Неужто я так и уйду тупым упрямцем? (271).
Как и Рагин, Йозеф К. умирает, не найдя выход из заколдованного круга. Как и Рагина, Йозефа К. пассивность и ложное прежнее существование привели к смерти. И, наконец, как и Рагин, он пришел к выводу об иллюзорности своего прежнего представления о жизни через страдание, эмпирическим путем.
Итак, как видим, в мировоззрении Чехова и Кафки много общего. Но чем же эти писатели отличались друг от друга? Тем, как они относились к проблеме познания мира. Несмотря на то, что Чехов хорошо осознавал трудности, с которыми сталкивается человек на пути к познанию мира, он оставлял для своих героев возможность познать мир, их стремление к этому не безнадежно5. Для Чехова познание мира — это процесс, и каждое новое представление человека о мире не тождественно предыдущему.
А у Кафки наоборот. Как пишет Катаев, «трагичную иронию человеческого бытия Кафка видел в том, что невозможно проникнуть в смысл происходящего в мире и остается быть лишь созерцателем «проходящих мимо». Абсурдным оказывается само стремление людей кафкианского мира «заглянуть в недра Закона»»6. По Кафке, мир принципиально непознаваем, потому что абсурден. Наилучшим примером этого служит рассказ священника о мудром человеке, который всю жизнь не мог войти через ворота в «Закон», хотя дверь в «Закон» была только для него предназначена. Он всячески пытался войти, но сторож у дверей не разрешал. Значит, все его попытки понять «Закон» и уговорить сторожа допустить его к «Закону» были напрасны и кажутся абсурдными. У Йозефа К. та же самая проблема. Несмотря на то, что суд всегда открыт для него и он может приходить и уходить, когда ему угодно, он не может этого понять. Он чувствует, что обязательно должен явиться в суд, хотя никто его не заставляет делать это. Даже в конце романа, когда к К. пришли палачи, чтобы казнить его, кажется, что, если бы К. хотел убежать от них, он смог бы, потому что палачи не останавливали его. Он как бы по своей собственной воле идет на смерть. Всякая попытка познать мир и его «законы», по мнению Кафки, абсурдна. А для Чехова такая попытка не абсурдна, а просто трудна.
Примечания
1. Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979.
2. Чехов и Германия / Молодые исследователи Чехова. Вып. 2. М., 1996.
3. Шестов Лев. Творчество из ничего. Цит. по: Чехов pro et contra. СПб., 2002. С. 588.
4. Кафка Франц. Процесс. СПб., 2004. С. 5. Далее страницы этого издания указаны в тексте.
5. См.: Катаев В.Б. Указ. соч. С. 185.
6. Там же. С. 216.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |