Взаимоотношения Чехова и Суворина — предмет живого интереса не только их современников; практически никто из писавших о Суворине и впоследствии не обошел стороной эту тему. Какую роль сыграло в литературной судьбе Чехова знакомство и дружба с издателем крупнейшей российской газеты? В зависимости от подхода к сложной и противоречивой личности Суворина его отношения с Чеховым трактовались двояко. С одной стороны, это мысль о том, что за Сувориным нельзя признать никакой существенной заслуги в становлении таланта Чехова и что «Новое время» могло бы погубить писателя. С другой — это мнение, которое резко осудил в своем дневнике И.Л. Щеглов: Чехов — «суворинская содержанка»1 и «всем от первой нитки до последней, от денег и до славы» он «обязан старику»2. Золотая середина в этом вопросе может быть представлена словами Амфитеатрова: «Создавал Чехова не Суворин, а сам Чехов, но условия, чтобы Чехов мог уверенно создавать, создал, конечно, Суворин. И морально, и материально он — создатель литературной карьеры Чехова»3. Тем не менее, попытки объективно оценить их взаимоотношения очень редки, все написанное так или иначе примыкает к одному из обозначенных полюсов. Очевидно, что выбор позиции здесь во многом предопределен отношением к Суворину и к его детищу — газете «Новое время», с которым Суворина, несмотря на его протест, чаще всего отождествляли.
С самого начала творчество Чехова не встретило достойной критики в печати. Известно, что он внимательно прочитывал критические отзывы о своих произведениях, но в основном они не удовлетворяли его. Недостаток критики Чехов пытался компенсировать общением с людьми, мнение которых он ценил. Среди них ведущее место принадлежит Суворину, с которым Чехова связывали долгие годы частной переписки и личного общения.
Сотрудничество Чехова в «Новом Времени» положило начало новому этапу работы. Участие такого влиятельного и талантливого человека, как Суворин, не могло не обрадовать начинающего писателя. Оно подействовало «освежающе и даже вдохновляющее» (П 1, 149), «толкнуло <...> к самокритике» (П 1, 160). Позже Чехов скажет: «Самая серьезная работа у меня в «Новом времени». В первом же письме к Суворину Чехов благодарит издателя за искреннюю заинтересованность в его творчестве. «Работаю уже шесть лет, — пишет он, — но Вы первый, который не затруднились указанием и мотивировкой». Радует его и то, что Суворин не настаивал на срочности работы, потому что «где срочность, там и спешка и ощущение тяжести на шее, а то и другое мешает работать» (П 1, 149). Наконец, сотрудничество в «Новом времени» дало возможность расширить круг общения и поправило финансовые дела.
В 1887 году в типографии Суворина вышла книга «В сумерках», принесшая Чехову широкую известность. В «Новом времени» Чехов был назван «самым выдающимся молодым беллетристом»4, и в начале 1889 года Суворин предложил ему постоянное место в газете. Предложения Суворина писатель не принял, но продолжал публиковать у него свои произведения.
Сотрудничество Чехова в «Новом времени» продолжалось семь лет. Очевидно, имелись глубинные причины расхождения Суворина и Чехова, которые определенное время носили скрытый характер, а обнаружились явно в полемике вокруг дела Дрейфуса и еврейского вопроса. На фоне этого спора резко обозначились идеологические разногласия Суворина и Чехова и — шире — несовместимость природы искусства и программы, ради которой жило «Новое время»5. Свою роль сыграло также отношение персонала газеты к Чехову. Сам Суворин говорил о том, что «у него сотрудники не любят, когда он сам что-нибудь напишет или пропустит в газету что-нибудь талантливое не из редакции, например, чеховскую «Дуэль»»6.
В 1899 году Чехов продал права на издание собрания сочинений А.Ф. Марксу, и это был еще один шаг, отдаливший его от Суворина. «У деловых людей есть поговорка: живи — дерись, расходись — мирись, — говорил Чехов в одном из немногочисленных писем последних лет Суворину. — Мы расходимся мирно, но жили тоже очень мирно, и, кажется, за все время, пока печатались у Вас мои книжки, у нас не было ни одного недоразумения. А ведь большие дела делали» (П 8, 52).
Письма Чехова Суворину свидетельствуют об оживленном творческом диалоге, происходившем между ними. Чехов охотно откликается на произведения Суворина, художественные и публицистические, делает замечания, критикует, но, в целом, оценивает положительно: «Ваше все хорошо» (П 3, 105). Видя в Суворине интересного и умного собеседника, Чехов касается в переписке с ним важнейших вопросов творчества. Именно в этом отношении письма Чехова к Суворину представляют наибольшую ценность. Неоднократно он предлагает Суворину соавторство. Совместно первоначально была задумана пьеса «Леший». Чехов собирался сделать из «Мужского горя» Суворина «смешную трагедию» (П 3, 153), написать свой вариант финала рассказа «В конце века». Однако из реализованных замыслов такого рода известна только чеховская «Татьяна Репина», написанная как продолжение (возможно, пародийное) к одноименной пьесе Суворина.
По словам писателя, Суворин «представляет из себя воплощенную чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер в охоте на бекасов, т. е. работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всем он самоучка — отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда» (П 2, 297). Этому природному чутью Суворина Чехов доверял и поэтому внимательно прислушивался к его критике, хотя соглашался не со всем.
К сожалению, восстановить полную картину творческих взаимоотношений писателя и критика невозможно, поскольку письма Суворина к Чехову не сохранились, а высказанные Сувориным мысли, запечатленные в его статьях и в воспоминаниях современников, поражают иногда неожиданными поворотами. Например, в дневнике Щеглова подряд идут следующие записи:
«13 июля. Полусердечная беседа с А.С. Сувориным о Чехове <...> 16 июля. У А.С. Суворина. Сердечная беседа о Чехове.
22 июля. Аудиенция у А.С. Суворина <...>. А.С. Суворин о Чехове: «Певец среднего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет...» Видимо, Алексей Сергеевич начинает остывать»7.
Эта запись показательна, поскольку демонстрирует сложность отношения Суворина к чеховскому творчеству. Для Суворина Чехов был представителем нового, молодого поколения писателей, мировоззренческая позиция которого, равно как и многие новации в области поэтики, были ему чужды. Но в то же время Суворин всегда выделял Чехова, ставил его особняком. «Миросозерцание у него совершенно свое, крепко сложившееся, гуманное, но без сентиментальности, независимое от всяких направлений <...>, — писал критик, — оно отличается большим здравомыслием и любовью к жизни; этим я хочу сказать, что в нем нет того пессимизма и «мировой скорби», которым отличается большинство молодых талантов»8.
Однако пессимизм все же был, хотя и иной природы, чем «мировая скорбь» «декадентствующих». Мрачный колорит творчества Чехова отмечал Михайловский, написавший рецензию на сборник чеховских рассказов «В сумерках». Вслед за ним критика стала выделять «сумеречный» период в творчестве писателя, противопоставляя его юмористическому творчеству А. Чехонте. Пессимизм Чехова, как отражение общего настроения эпохи, оставался Суворину непонятен; этому вопросу посвящены страницы писем. Модернистские черты, проявлявшиеся в произведениях писателя, также часто оставались им непонятыми и непринятыми.
В целом ряде вопросов Суворин сходился с позицией других критиков, писавших о творчестве Чехова. Михайловский однажды предложил вынести заглавие рассказа «Холодная кровь» в название сборника чеховских произведений как обозначение творческой манеры автора. Народническая критика обвиняла писателя в равнодушии к общественным проблемам, в художественном безразличии и отсутствии идеала в его творчестве. Эти соображения во многом были сочтены справедливыми и так или иначе прижились. Отношение Суворина к народнической критике, в частности к Михайловскому, было крайне скептическим, но в плане оценки чеховских произведений их взгляды в чем-то совпадают.
Суворин всегда настаивал на необходимости четкой нравственно-этической позиции автора — Чехов назвал это сочетанием «художественности с проповедью» (П 4, 54). Однако это определение не совсем верно, поскольку проповеди, прямых деклараций, дидактизма в художественном творчестве Суворин не принимал, разделяя в этом чеховское представление о необходимости доверия читателю. Но полное отсутствие авторских оценок в произведениях Чехова, по всей видимости, приводило критику в замешательство.
В одном из писем, полемизируя с Сувориным по поводу рассказа «Воры», Чехов говорит: «Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч.». Действительно, Суворин считал, что объективность Чехова порой доходит до бесстрастности. Чехова часто сравнивали с фотографом, который с одинаковой беспристрастностью снимает разные картины. С точки зрения Суворина, правильнее было бы, изображая конокрадов, сказать, что кража лошадей — зло. Возражая ему, Чехов пишет: «Пусть судят их (конокрадов. — Л.А.) присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть» (П 4, 54).
В «поисках» авторского голоса Суворин допускал явные огрехи, отождествляя точку зрения героя с позицией автора. Это вызывало решительный протест Чехова: «Если Вам подают кофе, то не старайтесь искать в нем пива, — отвечает он Суворину по поводу его письма о «Скучной истории». — Если я преподношу Вам профессорские мысли, то верьте мне и не ищите в них чеховских мыслей. <...>. Где Вы нашли публицистику? Неужели Вы так цените вообще какие бы то ни было мнения, что только в них видите центр тяжести, а не в манере высказывания их, не в происхождении и проч.?» (П 3, 266).
В художественной прозе и драматургии самого Суворина авторская позиция задана определенно. В манере повествования чувствуется опыт публициста, стремление показать логику развития мысли, дать исчерпывающую мотивировку действиям и поступкам персонажей. Чехов справедливо отмечал, что в «Татьяне Репиной» Суворина герои «не говорят, а фельетонизируют и философствуют» (П 3, 70). В этом принципиальная разница двух художественных систем.
Несостоятельность попыток «вывести» миросозерцание Чехова из его произведений говорит о том, насколько отличалась чеховская манера повествования от классической модели. В 1890-е годы многие критики пересматривают свое отношение к Чехову и находят, что в его творчестве произошел перелом, следствием которого стало появление некоторой осмысленности в противовес прежней «безыдейности». Чувствуется стремление автора высказать в произведении свой собственный взгляд. А это приближает его к традиционной манере повествования, и критика признает, наконец, талант писателя.
Более серьезный характер имели дискуссии об идеале. Этот вопрос возникал не только в связи с творчеством Чехова, но касался всей молодой литературы. Бессмертные произведения литературы, по словам самого писателя, пленяют тем, что в них, кроме жизни, «какая есть», чувствуется жизнь, «какая должна быть» (П 5, 133). А такое возможно только при наличии цели, которая отсутствует у художников молодого поколения. Была ли эта цель и идеал в творчестве самого Чехова — на этот вопрос современная ему критика отвечала отрицательно. Да и сам он признавался Суворину, как кажется, от имени всех литераторов нового поколения: «Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше — ни тпрру ни ну... Дальше хоть плетьми нас стегайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати» (П 5, 133). Чехов признавал, что современные писатели не могут быть «властителями дум», но не считал такое положение в литературе естественным и подчеркивал, что идеалы нужны. Некоторые критики в самом пессимизме Чехова видели тоску по идеалу.
Нельзя утверждать, что Чехов, описывая духовный недуг современности, старался его оправдать. Отвечая Суворину на его вопрос: «Что должен желать теперь русский человек?», писатель называет состояние души своих современников «кисляйством» и говорит, что русскому человеку недостает прежде всего самого желания, темперамента (П 5, 345). Духовно Суворин был далек от меланхолии и потерянности чеховских героев. Что он бесспорно ценил в произведениях Чехова, — это простоту и ясность изложения, которая позволяла сказать о написанном: «Да, это верно, так и бывает на деле»9. Этой ясности, по мнению Суворина, не хватало современной литературе.
Ясности и здоровых характеров не было и в современном театре, репертуар которого составляли в основном «истерические и исторические драмы»10. Чувствовалась какая-то скука от того, с какой настойчивостью драматурги стремились изобразить больное сознание.
Существует мнение, согласно которому именно в области драматургии стало проявляться соперничество Чехова и Суворина. Однако вряд ли здесь можно говорить собственно о соперничестве, скорее о разных взглядах на природу драматического творчества. Отзывы Суворина о драматургических опытах писателя были очень неровными: от высокой похвалы и восторга, как это было с «Чайкой», до полного неприятия. Отдельную страницу в творческом диалоге Суворина и Чехова представляют две «Татьяны Репины» — драма Суворина и чеховская одноактная пьеса. О пародийной природе последней ведутся споры, этому вопросу посвящено немало исследований.
Сценическая деятельность Чехова-драматурга начинается с «Иванова», и с этой пьесы начинаются упреки писателя в незнании законов сцены. Суворин, взявший на себя заботы о постановке пьесы, разделял некоторые заблуждения критики, в частности, относительно образа главного героя, которого он представлял сначала «подлецом». Это побудило Чехова написать пространное письмо с подробным толкованием характеров действующих лиц. Фрагменты этого письма Суворин затем использовал в своей рецензии, правда, переосмысливая многое по-своему. Однако в его статье чувствовалось стремление понять новизну чеховской пьесы, даже проследить связь с биографией автора. Не случайно Чехов затем скажет, что ценит эту рецензию «на вес не золота, не алмазов, а своей души» (П 3, 146).
Главными недостатками чеховской пьесы, как произведения для сцены, Суворин видел, во-первых, характер Иванова — слишком сложный, чтобы быть раскрытым в небольшой драме, «где значительное место отведено притом второстепенным лицам». Во-вторых, сам способ создания портрета главного героя: мелкие черты этого характера разбросаны в пьесе и довольно искусственно соединены в заключительном монологе. Наконец, отсутствие цельности в структуре пьесы, слабая связь между отдельными сценами. Все это, по мнению Суворина, было препятствием к удачной постановке «Иванова».
Говоря о драматургических просчетах Чехова, Суворин склонен был списывать их на особенность таланта писателя — беллетристического по преимуществу. В критике установилась тенденция рассматривать пьесы Чехова как драматизированную прозу. Это касается и написанного вслед за «Ивановым» «Лешего», который был окрещен в «Петербургской газете» «драматизированной повестью». О «Чайке» же Чехов сам говорил, что написана пьеса «вопреки всем правилам драматического искусства. Вышла повесть» (П 6, 100).
Позицию Суворина относительно драматургического творчества проясняют слова Чехова, обращенные к нему: «Вы делите пьесы на играемые и читаемые <...> Я думаю, что если читаемую пьесу играют хорошие актеры, то она становится играемой» (П 6, 251, 252). Но именно «читаемость» пьесы, ее жизнь вне сцены была для Суворина верным показателем высокого качества произведения и таланта автора. Критик неоднократно сетовал на то, что масса современных пьес совсем не литература, а театральное представление, что при чтении они производят самое жалкое впечатление и не имеют никакого смысла без актера. С творениями Чехова все было иначе, главные трудности возникали при их постановке.
Судьбу «Иванова» во многом повторит затем «Чайка»: то же непонимание со стороны публики на премьере, противоречивые отзывы критики. И снова Суворин окажется практически единственным, кто даст положительный отзыв, отметив на этот раз подкупающую смелость, которая заключалась в намерении «написать пьесу почти вне общепринятых условий сцены»11. Содержание комедии было близко Суворину «по личным несчастьям»: судьба Треплева напоминала трагическую кончину сына Суворина.
«Чайку» Суворин считал правдивой вещью, полной жизненной правды и метких наблюдений. Как недостатки перечислены черты, составляющие суть новаторства чеховской драматургии: «мало действия, мало развиты интересные по своему драматизму сцены и много дано места мелочам жизни, рисовке характеров неважных, неинтересных»12. Суворин присутствовал на генеральной репетиции «Чайки», которая, судя по его впечатлениям, была обречена на провал. И тем не менее он был почему-то уверен в успехе и заранее написал заметку об этом. Суворин видел в Чехове бесспорный талант драматурга и причиной неуспехов считал его сценическую неопытность.
Самым неудачным драматургическим опытом Чехова, по мнению Суворина, была пьеса «Три сестры». «Уходишь из театра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и измен, — писал Суворин. — Какая разница между этими сухими сценами с претензиями и сценами Гоголя и Островского, которые тоже рисовали мелких людей и мелкие страсти. Там юмор очеловечивал всех, здесь противовес — сухость — обесчеловечивает, оглупляет»13.
«Вишневый сад» критик признал лучшей пьесой Чехова, увидев в ней яркую картину русской халатности, надежды на авось, неспособности героев к действию. «Этих жалких овец совсем не жалко, — писал он, — но жаль русскую жизнь, жаль культурных гнезд, которые разоряются не потому, что хищники на них набрасываются <...>, а потому что не умеют сами владельцы гнезд их устроить и обновить»14.
Останавливаясь снова на особенностях «несценичной» драматургии Чехова, Суворин наконец находит объяснение новому типу драмы, указывая на обусловленность формы содержанием. В центре произведения — обреченное на умирание дворянское гнездо, действующие лица комедии — люди пассивные, не способные к действию, разве что к «благородному пустословию». Следовательно, представление о «движении» оказывается вообще излишним, поскольку этого движения нет и не может быть в той среде, которую изображает автор.
В прижизненной критике Чехова главные упреки, предъявляемые автору, сводились к тому, что в его произведениях что-либо «отсутствует»: отсутствуют острые конфликты, отсутствует фабула, нет общей идеи и объединяющего начала. Отсутствует в творческом сознании автора иерархия предметов и явлений, нет стройного миросозерцания. Все это трактовалось как нарушение канонов изобразительности. Долгое время Чехов находил понимание и сочувствие со стороны Суворина и высоко ценил его советы. Но, насколько можно судить из имеющегося материала, Суворину далеко не всегда удавалось проникнуть в суть творческой манеры писателя и раскрыть то принципиально новое, что рождалось под пером Чехова. Здесь стоит вспомнить слова Амфитеатрова о том, что Суворин видел Чехова лишь настолько, насколько тот позволял проникать в себя. Однако глубину критического анализа не следует ставить в зависимость от творческой воли автора, его желания или нежелания быть понятым. «Чехов мечтал о критике, свободной от мировоззренческих догм, доброжелательной, обладающей определенным методом, который, по мнению писателя, «составляет половину таланта» для критика, — пишет Л. Плужнова. — Но в современной критике Чехов так и не открыл для себя достойных имен, а примеры отдельных удачных, с его точки зрения, статей были крайне редкими»15.
Суворин во многом глубже других раскрыл отдельные стороны чеховского таланта, в оценке некоторых произведений писателя (особенно это касается драматургии) он проявил большую дальновидность, чем значительная часть критиков его времени. То, что оставалось непонятым, лежало в основном за гранью реалистического метода, относилось к явлениям переходного характера, которые Суворин не мог осмыслить в полной мере, хотя бы в силу того, что был представителем другого поколения и имел свою четкую шкалу художественных ценностей.
Примечания
1. Литературное наследство. Т. 68. М., 1960. С. 484.
2. Письма А.П. Чехову его брата Ал. Чехова. М., 1939. С. 273.
3. Амфитеатров А.В. Старик Суворин // Новое литературное обозрение. М., 1995. № 15. С. 176.
4. Новое время. 1888. 1 (13) янв. № 4253.
5. Соловьева И., Шитова В. А.С. Суворин: портрет на фоне газеты // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 188.
6. Литературное наследство. Т. 87. М., 1977. С. 305.
7. Литературное наследство. Т. 68. М., 1960. С. 485.
8. Суворин А.С. «Иванов», драма в 4-х д. Антона Чехова // Новое время. 1889. 6 (18) фев. № 4649.
9. Ежов Н.М. Алексей Сергеевич Суворин // Телохранитель России. А.С. Суворин в воспоминаниях современников. Воронеж, 2001. С. 154.
10. Суворин А.С. Театр и музыка // Новое время. 1899. 4 (16) дек.
11. Суворин А. Театр и Музыка // Новое Время. 1896. 19 (31) окт. № 7416.
12. Дневник А.С. Суворина. М., 2000. С. 257.
13. Дневник А.С. Суворина. С. 437.
14. Суворин А.С. Маленькие письма. DIII // Новое Время. 1904. 29 апр. (12 мая). № 10113.
15. Плужнова Л.П. К характеристике мироощущения А.П. Чехова 80—90-х годов XIX века // Русская критика XIX века и проблемы национального самосознания. Самара, 1997. С. 178.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |