В произведениях А.П. Чехова нередко встречаются мотивы, переходящие из текста в текст. Размышление М.П. Громова о том, что повтор — это не случайность, а сознательный прием, призванный ориентировать читателя в художественном мире произведения: «Чехов не повторяется, не переносит описание из рассказа в рассказ, а скорее напоминает читателю о том, что было уже в прежних рассказах или знакомо без всяких описаний. Он, нужно думать, полагался не только на воображение и жизненный опыт читателя, но, конечно, и на его память: то, чего не было в одном из пятисот рассказов, непременно было в других» [Громов 1989: 212], — справедливо не только по отношению к прозаическим, но и драматическим произведениям.
Один из повторяющихся мотивов чеховских пьес — мотив холода. Каково его смысловое наполнение в четырех самых известных пьесах Чехова — предмет данного исследования.
Ж. Баню заметил: «Чехов, будучи знатоком и поклонником Шекспира, заимствует его любимый прием, основанный на установлении соответствия между состоянием человека и погодными явлениями: чувствительные сообщающиеся сосуды. Холод снаружи, холод внутри, холод, который завладевает главными героями, охваченными тревогой, и коварно распространяется повсюду» [Баню 2015: 20].
Троекратно повторенное слово «холодно» возникает в «Чайке» в начале пьесы Константина Треплева: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно» [С XIII, 13]. Слова Мировой души, звучащие в первом действии в исполнении Нины Заречной, отзовутся в последнем, когда Константин признается Нине: «Я одинок, не согрет ничьей привязанностью, мне холодно, как в подземелье, и, что бы я ни писал, все это сухо, черство, мрачно» [С XIII, 57]. Мотив холода соединяется здесь с мотивами одиночества, отчаяния, тоски, неразделенной любви. Треплев чувствует, что не достиг желаемого в творчестве, что он не всеми понят, его произведения не прочитаны даже матерью. Если Дорн высказывает свое мнение о них, то Аркадина в силу своего невнимания к сыну на это не способна:
Дорн. А я верю в Константина Гаврилыча. Что-то есть! Что-то есть! Он мыслит образами, рассказы его красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Ирина Николаевна, вы рады, что у вас сын писатель?
Аркадина. Представьте, я еще не читала. Все некогда [С XIII, 54].
Примечательно, что в начале пьесы Константин на вопрос Сорина о Тригорине подробно отвечает и о нем, и о его литературной деятельности:
Треплев. Человек умный, простой, немножко, знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще не скоро, но он уже знаменит и сыт, сыт по горло... Теперь он пьет одно только пиво и может любить только немолодых. Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина [С XIII, 9].
Однако через несколько минут Треплев сделает вид, что не знаком с его произведениями, предвосхитив слова матери по поводу его собственных книг:
Нина. <...> Ваша мама — ничего, ее я не боюсь, но у вас Тригорин... Играть при нем мне страшно и стыдно... Известный писатель... Он молод?
Треплев. Да.
Нина. Какие у него чудесные рассказы!
Треплев (холодно). Не знаю, не читал [С XIII, 10].
Одна ремарка «холодно» способна передать всю сложность чувств, испытываемых Константином: и ревность, и задетое писательское самолюбие (ведь о его пьесе Нина не отзывается столь восторженно), и нежелание говорить с любимой об известном беллетристе.
Однако Треплев не подозревает, насколько Тригорину могут быть близки и понятны его опасения как драматурга, насколько беззащитным чувствует себя Тригорин перед публикой:
Тригорин. <...> Я не видел своего читателя, но почему-то в моем воображении он представлялся мне недружелюбным, недоверчивым. Я боялся публики, она была страшна мне, и когда мне приходилось ставить свою новую пьесу, то мне казалось всякий раз, что брюнеты враждебно настроены, а блондины холодно равнодушны. О, как это ужасно! Какое это было мучение! [С XIII, 30].
Живущие в душевном холоде герои стремятся вырваться из него, пытаются бороться с ним. Треплев, всюду следовавший за любимой им Ниной, после того как «вернулся домой, получал от нее письма. Письма умные, теплые, интересные...» [С XIII, 50].
Пришедшая ненадолго к Треплеву Нина дважды повторяет наречие «тепло» и дважды — прилагательное «теплый»:
Нина (пристально глядит ему в лицо). Дайте я посмотрю на вас. (Оглядываясь.) Тепло, хорошо... Здесь тогда была гостиная. <...> Хорошо здесь, тепло, уютно... Слышите — ветер? У Тургенева есть место: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый угол». Я — чайка... Нет, не то. (Трет себе лоб.) О чем я? Да... Тургенев... «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам»... Ничего. (Рыдает.) [С XIII, 56—57].
Наречие «тепло» здесь не выполняет информативную функцию: Нина не сообщит Треплеву чего-то принципиально нового о его кабинете. Оказавшись после холодного вечернего сада с завывающим ветром в доме, она согревается рядом с любящим человеком, который давно простил ее. Только пережив испытания, Нина начинает ценить то, что было раньше, и с благодарностью вспоминает: «Хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, — чувства, похожие на нежные, изящные цветы...» [С XIII, 59]. Однако это прошлое ушло безвозвратно, Нина не может справиться с мучающей ее безответной любовью к Тригорину, Треплев — с сильнейшим чувством к Нине, и ему в том же самом кабинете, где так тепло Нине, «холодно, как в подземелье» [С XIII, 57].
Чеховским героям не дано преодолеть одиночества, разделяющей их пропасти не только в «Чайке», но и в других пьесах.
В «Дяде Ване» есть такая деталь, как холодный чай, который пьют в третьем часу пасмурного дня:
Соня. Так вот кстати и пообедаете. Мы теперь обедаем в седьмом часу. (Пьет.) Холодный чай!
Телегин. В самоваре уже значительно понизилась температура.
Елена Андреевна. Ничего, Иван Иваныч, мы и холодный выпьем [С XIII, 69].
В произведении, показывающем сложнейшие взаимоотношения людей, слова с семантикой тепла и холода так же, как и в других драмах Чехова, иллюстрируют нехватку душевности, взаимности, острейшую потребность быть понятым, заниматься тем делом, которое наполнило бы жизнь смыслом. Рассказывая о работе над картограммой, показывающей обеднение флоры и фауны в уезде, Астров описывает радость, которую ему доставляет творчество:
Астров. Здесь в доме есть мой собственный стол... В комнате у Ивана Петровича. Когда я утомлюсь совершенно, до полного отупения, то все бросаю и бегу сюда, и вот забавляюсь этой штукой час-другой... Иван Петрович и Софья Александровна щелкают на счетах, а я сижу подле них за своим столом и мажу — и мне тепло, покойно, и сверчок кричит. Но это удовольствие я позволяю себе не часто, раз в месяц... [С XIII, 94].
В конце пьесы Астров почти буквально повторит эти слова:
Астров. Тишина. Перья скрипят, сверчок кричит. Тепло, уютно... Не хочется уезжать отсюда [С XIII, 113].
В нежелании Астрова покидать дом, где заняты повседневными хлопотами Соня и Войницкий, прячется его осознание собственного одиночества. В этом контексте заслуживает пристального внимания реплика Астрова о жарище в Африке:
Астров. <...> (Подходит к карте Африки и смотрит на нее.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!
Войницкий. Да, вероятно [С XIII, 114].
В.Ш. Кривонос справедливо пишет: «Говоря про «жарищу», герой думает о своем и имеет в виду не только и даже не столько отличительную особенность африканского климата. Ассоциация, которую легко принять за стереотипную, возникает в его речи потому, что на протяжении всей пьесы он мучительно переживает охлаждение к людям и к жизни... Карта Африки, будучи элементом быта, оказывается неустранимой частью жизни героя, в которой недостает согревавшего бы его тепла» [Кривонос 2013: 53].
Вдохновенно рассказывая Елене Андреевне о гибельных изменениях в жизни, Астров останавливается, видя ее равнодушие:
Астров. <...> Тут мы имеем дело с вырождением вследствие непосильной борьбы за существование; это вырождение от косности, от невежества, от полнейшего отсутствия самосознания, когда озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне... Разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего. (Холодно.) Я по лицу вижу, что это вам неинтересно.
Елена Андреевна. Но я в этом так мало понимаю... [С XIII, 95].
Одиночество, нереализованность, безразличие окружающих — мотивы, которые тесно переплетаются с мотивом холода в «Дяде Ване».
Этот мотив очень важен и в «Трёх сестрах». В этой пьесе количество упоминаний слова «холодно», как и число действующих лиц, соотнесенных с мотивом холода, возрастает. Формально лексему «холодно» Чехов использует в связи Ольгой, Ириной, Чебутыкиным, Наташей и Федотиком. На самом же деле это не исчерпывающий список персонажей, столкнувшихся с душевным холодом, чувствующих опустошенность. В начале первого действия Ольга размышляет, как холодно было ровно год назад, когда были похороны отца. Вспоминая с Вершининым Москву, идеализируя ее, представляя ее символом счастливого прошлого и несбыточного будущего, Ольга дважды повторяет, что в городе, где они сейчас живут, холодно:
Вершинин. <...> А здесь какая широкая, какая богатая река! Чудесная река!
Ольга. Да, но только холодно. Здесь холодно и комары... [С XIII, 128].
Холод и комары способны перечеркнуть величие «чудесной» реки.
Переживающий смерть пациентки и страдающий от забывчивости Чебутыкин угрюмо говорит: «В голове пусто, на душе холодно» [С XIII, 160].
Дважды встречается здесь и красноречивая ремарка. Не желая слушать признания Соленого, Ирина останавливает его речь:
Ирина (холодно). Перестаньте, Василий Васильич! [С XIII, 154].
Наташа, захватывающая дом Прозоровых, два раза говорит, что Бобику холодно в его комнате, и это становится поводом для выселения Ирины в комнату к Ольге. За маской мнимого, показного сочувствия Наташи сестрам кроется бесчеловечность:
Наташа. Да... Я, должно быть, растрепанная. (Перед зеркалом.) Говорят, я пополнела... и не правда! Ничуть! А Маша спит, утомилась, бедная... (Анфисе холодно.) При мне не смей сидеть! Встань! Ступай отсюда! [С XIII, 158].
Обеспокоенность Наташи тем, что сын «холодный» (это дважды звучит в тексте), не мешает ей обманывать мужа и руководить жизнью дома, на который она раньше имела не больше прав, чем Маша, Ольга и Ирина.
При прощании Ирины, Тузенбаха и Кулыгина с военными Федотик опасается, что когда-нибудь, лет через десять-пятнадцать, «мы едва узнаем друг друга, холодно поздороваемся...» [С XIII, 172]
Находящиеся в городе, как в клетке, персонажи «Трёх сестёр» остро чувствуют свою неприкаянность, они прощаются с мечтами о счастливой любви, о труде-призвании, который приносил бы им радость (даже Кулыгин, который говорит, что он счастлив, прекрасно понимает, что его жена Маша не любит его). Не оправдываются надежды сестер увидеть Андрея профессором, вернуться в город мечты Москву.
Холод пронизывает и «Вишневый сад», окаймляя пьесу в начале и в конце. В первом действии комедии в саду холодно из-за утренника, Варе так холодно в доме, что у нее руки закоченели, затем холод фигурирует в воспоминаниях Ани о поездке в Париж:
Аня. Выехала я на Страстной неделе, тогда было холодно. <...> Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль... [С XIII, 201]
В четвертом действии Лопахин дважды говорит, как холодно в доме — в нем больше не топят... Замерзают все, кроме Пищика, обрадованного тем, что англичане нашли белую глину на его земле.
По наблюдению Ж. Баню, «у Чехова замерзание становится физической реакцией жертв, которая согласуется, таким образом, с холодом внешним, холодом снаружи. Холод, предшествующий большему холоду, — о его распространении он скажет, создавая план своей следующей пьесы, действие которой должно происходить на Северном полюсе среди вековых льдин» [Баню 2015: 21].
Подводя итог, можно сказать, что мотив холода у Чехова связан не столько с физическим ощущением низкой температуры, сколько с душевным состоянием: он становится символом разобщенности людей.
Страдающий от неразделенной любви к Нине, лишенный материнской ласки, которая так нужна ему, ищущий новые формы в искусстве и не находящий отклика на свое творчество, не выдерживает тяжести жизни Константин Треплев.
Астров, как и Войницкий, одинок, его таланты оказываются нереализованными, а чаяния — неразделенными окружающими. Мечтающие увидеть небо в алмазах, обречены коротать свой век под стук счетов не прерывающие однообразной, тягостной работы Соня и Войницкий.
Мучающиеся от одиночества, тщетно пытающиеся вырваться из оков рутины, сестры ничего не могут улучшить в своей жизни. Наташа является носительницей душевного и духовного холода. Становясь безжалостной разрушительницей их семейного очага, она губит жизнь Андрея, выгоняет из дома Анфису и собирается уничтожить еловую аллею с кленом.
В «Вишневом саде» художественная семантика мотива холода так же соединяет в себе и ощущения, испытываемые замерзающим человеком (в последнем действии все тепло одеты), и переживания. Холодом веет не только от губернского города в «Трёх сестрах», но и от Парижа в «Вишневом саде».
В каждой пьесе драматург показывает одиночество людей, их разобщенность, духовный кризис общества. Мотив холода, наблюдаемый в межтекстовом взаимодействии пьес, позволяет увидеть скрытую общность произведений и персонажей А.П. Чехова при всем различии сюжетов.
Литература
Баню Ж. Красота и заморозки // Последняя пьеса Чехова в искусстве XX—XXI веков: Коллективная монография. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2015. С. 20—21.
Громов М.П. Книга о Чехове. М.: Современник, 1989. 384 с.
Кривонос В.Ш. «...В этой самой Африке теперь жарища...» (авторская ремарка и реплика героя в «Дяде Ване») // Наследие А.П. Скафтымова и поэтика чеховской драматургии: Материалы Первых международных Скафтымовских чтений (Саратов, 16—18 октября 2013 г.): Коллективная монография. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2014. С. 52—54.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |