Н.В. Новикова. Из рукописей А.П. Скафтымова: «Чайка» среди повестей и рассказов Чехова

Продолжаем рассмотрение рукописных материалов А.П. Скафтымова, относящихся к пьесе «Чайка». Это рассмотрение, начатое с попытки реконструирования исследовательского процесса осмысления «Чайки» в ходе подготовки статьи «Драмы Чехова» [Новикова 2014: 17—35], затем — касающееся подготовительных записей к специальной статье о «Чайке»¹, закономерно подводит ещё к одному «объекту» — к черновой рукописи статьи о «Чайке» в контексте чеховской прозы. В предыдущих сообщениях нам уже доводилось констатировать тот факт, что скафтымовские черновики, отражающие размышления об этом мелиховском детище писателя-драматурга, позволяют говорить о своеобразной «чайковиане» исследователя, состоящей из трёх частей: «Драмы Чехова», «<О «Чайке»>». ««Чайка» среди повестей и рассказов Чехова».

Как известно, видимая часть чеховского «айсберга» в опубликованных трудах А.П. Скафтымова представлена по преимуществу исследованиями драматургии, но в скрытой от глаз творческой лаборатории учёного чеховская проза не только не потеснена, но и наделена ролью исходного — по отношению к драматургии — материала конфликтообразующего, мотивно-тематического плана. Внутренняя взаимосвязанность прозы и драматургии, которую, по А.П. Скафтымову, необходимо учитывать при понимании чеховской картины мира, становится очевидной после знакомства с черновиками скафтымовских работ: они демонстрируют глубину исследовательского проникновения во все пласты чеховского творчества, освоение всех его горизонтов, всего Чехова — прозаика и драматурга.

Впервые печатно А.П. Скафтымов высказывается о «Чайке» в окружении прозы в заключительной главке последней по времени «чеховской» статьи — «К вопросу о принципах построения пьес Чехова». Подводя итоги размышлений о драматургических новациях, учёный, как свидетельствуют черновики, возвращается к своим давним наблюдениям, получившим в его трудах развёрнутое аналитическое обоснование: «Своеобразные особенности драматургии Чехова создавались в зависимости от особого содержания открытого им драматического конфликта как принадлежности жизни его времени» [Скафтымов 2008: 480]. Отсюда — логически мотивированный финал, который намечает перспективы работы, охватывающей весь чеховский мир: «Не только в идейном, но и в структурном отношении в пьесах Чехова имеется много общего с его повестями и рассказами. Иначе и не могло быть при общности отправной точки зрения в восприятии и понимании жизни. Раскрытие этих аналогий позволит представить высказанные здесь наблюдения в большей полноте и законченности» [Скафтымов 2008: 481].

Черновые записи А.П. Скафтымова свидетельствуют о том, что наблюдения и соображения такого рода могли появиться в его творческом сознании около четверти века тому назад, — по крайней мере, фиксируются они примерно с середины второй половины 1920-х годов. Попытка изложить представление о содержательных предпосылках «Чайки» в чеховской же прозе занимает шесть пронумерованных четвертинок листов гладкой бумаги (на такой же — беловой автограф статьи о «Записках из подполья» и первые реплики по прочтении «Чайки», вскоре — на обороте того автографа — переросшие в исследовательский монолог [Новикова 2014: 21]). Записи делаются на обороте заметок к тексту радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», потребовавшихся для написания статьи о нём [Скафтымов 1929: 173—194], ведутся записи простым затупившимся карандашом, крупно и размашисто, что для А.П. Скафтымова нехарактерно, торопливо и потому очень неразборчиво. Перед нами — первоначальный набросок, озаглавленный исследователем «К плану», предваряемый заголовком, который тут же подчёркивается: «Пьеса Чехова «Чайка» среди его повестей и рассказов».

Следует сказать, что с этого момента работа по выявлению образно-смысловых, психологически и структурно значимых точек соприкосновения «Чайки» с чеховской прозой, появившейся как до, так и после пьесы, ведётся учёным неуклонно. О пристальном внимании А.П. Скафтымова к этому аспекту постижения чеховского мира, о планомерной и тщательной подготовке исследователя к разрешению концептуально важной задачи говорит целый блок черновых материалов, который ждёт своего часа. А пока обратимся к черновому варианту статьи о контекстно-эпическом предварении «Чайки», который, на наш взгляд, является плодотворным опытом целостного высказывания по существу поставленной научной проблемы.

Отправными вопросами в черновой рукописи статьи ««Чайка» среди повестей и рассказов Чехова» являются созвучные поставленным в предыдущих скафтымовских заметках о пьесе: «Как ощущается жизнь, в каких чувствах проходит жизнь. Имеется ли счастье? Где оно? В чём? Что мешает человеку жить? Отчего он несчастлив?» Анализ направляется на раскрытие «интереса» писателя «к личному самочувствию человека», при этом сохраняется и структурируется вышесказанное: Чехова «интересует поток жизни в его длительности. Несчастливое состояние не как эпизод и случай, а как принадлежность наиболее постоянного обычного самочувствия. <...> несчастливое состояние в его индивидуальном выражении, как принадлежность одной души, в индивидуальной неразделимости».

А.П. Скафтымов обращает внимание на «некоторые внутренне однородные элементы» в «конструкции» рассказов, где Чехов «как бы подкарауливает человека <...> в такие моменты, когда безрадостность жизни в целом ощущается особенно остро, когда тоска о лучшем поднимается с наибольшей силой», «будто Чехову всё хочется рассказать, как люди хотят счастья и как его не имеют».

Доминирующей задачей становится для исследователя рассмотрение «внутреннего самочувствия человека, <...> того эмоционального тона, в каком воспринимается и переживается жизнь каждым, внутри себя». Обоснованно считая, что «драматургия Чехова <...> находится в непосредственной связи с его повестями и рассказами», А.П. Скафтымов предполагает предметным анализом сопровождающей «Чайку» прозы выявить все нюансы художнически заострённой проблемы: «счастлив человек или несчастлив, чем он несчастлив, что его тяготит, какой радости ему не хватает, что его томит, что ему мешает, в какой мысли волнуются его мечты?»

Учёный останавливается на том, как «уже в раннем творчестве Чехова, среди его юмористических рассказов, стала намечаться тема о самочувствии человека, переживающего несоответствие сложившейся собственной судьбы с теми склонностями и желаниями, осуществление которых, в его глазах, могло бы составить его счастье». Пристальное внимание под этим углом зрения уделяется рассказу «Мелюзга», а для раскрытия «драматической стороны» его «темы» («Поэтическое, трогательное, светлое и чистое на фоне грубости и серости неприветливой жизни». — Н.Н.), получившей «специальное осуществление в дальнейшем творчестве Чехова», привлекаются такие рассказы, как «Муж», «Мечты», «Счастье», «Ванька», «Святою ночью», «Почта», «Поцелуй», «Красавицы», и повесть «Степь».

А.П. Скафтымов избирательно обращается к внутреннему составу перечисленных рассказов, стремясь «проследить в некоторой эволюции» их коренную тему. В «Почте» он различает «конструкцию», которая «направлена к передаче того же впечатления человеческой интимной неустроенности». Конструкция эта, по наблюдениям исследователя, типична для ранних чеховских рассказов, что даёт основания для характерного обобщения: «В этом противоречии между тем, что человек имеет, и тем, осуществления чего он в жизни не находит, стороной, наиболее обойдённой жизнью, уже в ранних рассказах является то, что в человеке имеется наиболее трогательного, светлого, чистого и поэтически возвышенного». Эту идею призваны аргументировать истории Ваньки из одноимённого рассказа и Иеронима из «Святою ночью».

Аналитическое прочтение этих рассказов и соседствующих с ними убеждает А.П. Скафтымова в том, что, «подходя к человеку с каким-то внутренним измерителем, Чехов как бы взвешивает его самочувствие и застаёт его в такие моменты, когда <...> жизнь идёт мимо, и не только мимо, но и вопреки тому, что он считал бы для себя хорошим». Однако этой мысли, органично передающей существо и художническую направленность авторской трактовки героев, придаётся дополнительный оттенок, и обусловливается он, по-видимому, эмоциональным и читательским опытом исследователя: «Но сказать это применительно к Чехову ещё мало. Человек вообще внутренне больше живёт не тем, что у него есть, а тем, чего у него нет. И об этом пишет вся мировая литература». Говоря о «специфике чеховского рассказа и повести», исследователь буквально подчёркивает: «У Чехова речь идёт о духовной неудовлетворённости, о недостатке каких-то светлых, чистых, трогательных и красивых чувств, без которых жизнь представляется грубой, неуютной, скучной, серой и бессодержательной».

По А.П. Скафтымову, именно «мысль о заброшенности и забитости в человеке его духовно-возвышенного существа лежит в основе всей творческой системы повести «Степь»». Она, с точки зрения автора статьи, «как и все только что названные рассказы, говорит о счастье, которого люди не имеют и о котором всегда тоскуют». Более того, «высшие радости красоты и духовной человечности никому не ведомы. Никто не знает счастья. Счастьем дышит лишь одна природа».

В заключение А.П. Скафтымов только касается зрелых рассказов и повестей Чехова (среди них — «Гусев», «Бабы», «В ссылке», «Бабье царство»), которые, на его взгляд, «при разном жизненном материале сохраняют тот же общий тип». Итогово по отношению к сказанному в статье и тезисно — по отношению к тому, что предстоит рассмотреть в ходе дальнейшего изучения поставленной проблемы, звучит аналитический финал: «Суровая и злая сторона жизни освещается путём наложения на то трогательное и светлое, что составляет для человека самое дорогое и что грубо уродуется человеческой несправедливостью и насилием. В центре и фокусе творческого внимания автора находятся тягостность и бессилие тоскующего порыва к далёкому счастью, грубо отодвинутому жизнью». Как видим, принципиально важный этап исследовательского труда завершён, из-под пера А.П. Скафтымова вышла ещё одна первопроходческая работа. Концептуально важное в ней высказано, хотя отделанности, как и в случае со статьёй о «Чайке», действительно недостаёт.

В самом деле, «фрагменты неоконченной статьи» [Гапоненков 1998: 170], в том виде, как они увидели свет [Скафтымов 1998: 171—178], производят впечатление незавершённого труда, который вёлся в несколько приёмов; судя по датам разного рода документов на обороте статейных страниц (машинописных и заполненных от руки) — длился в течение первой половины 1940-х годов, более продуктивно — с 1943 года. А.А. Гапоненкову «черновые фрагменты работы» видятся «не состыкованными в рукописи», и потому он разграничивает их «в публикуемом тексте отбивкой» [Гапоненков 1998: 170]. Однако, на наш взгляд, относительно обособленными друг от друга могут восприниматься только первые три страницы, все же последующие, как показывают видимые и смысловые приметы текста, вытекают из предыдущих. Пожалуй, кажущееся ощущение «нестыковки» вызывает отсутствие плавных переходов: вторая и третья страницы начинаются с обобщённых рассуждений и целеполагающих вопросов, перебивая тем самым наметившееся погружение в текст. Думается, что толчкообразность исследовательской мысли — лишний показатель интервалов в работе. При этом сохранившаяся рукопись свидетельствует о сосредоточенности исследователя на предмете анализа, о вживании его в материал, умении распорядиться изобильной россыпью наблюдений, выстраивая их и систематизируя в соответствии с логической последовательностью определения узловых моментов прочтения «Чайки» через призму чеховской прозы. Таким образом, было бы справедливо назвать опубликованную часть статьи ««Чайка» среди повестей и рассказов Чехова» не фрагментами, а фрагментом.

Этот фрагмент занимает в общей сложности восемь непронумерованных, неперебелённых страниц рукописного текста, к тому же — разноформатных: тетрадных и меньших по размеру, нестандартной оказывается и первая страница. Примечательно: самое начало статьи о взаимосвязях «Чайки» с чеховской прозой заносится поперёк некоего документа — окончания подушного списка, под которым значится: «С тем удостоверяет алексеевский сельский староста А. Зваричъ», подпись скрепляется печатью, на которой в центре прочитывается «СТАРОСТА», а по окружности — «Широкоуступская волость Аткарского уезда Саратовской губернии» (Алексеевский поселковый совет входил в неё с 16.12.1917 по 12.11.1923). Дело в том, что тыльная сторона бумаг с этой же подписью использовалась А.П. Скафтымовым для написания статьи о «Чайке». Эта деталь может указывать на то, что имманентное и сравнительное изучение пьесы велось им параллельно и подведение итогов этой работы в какой-то момент совпало [Новикова 2014: 19].

Статья из восьми опубликованных ранее страниц выглядит незаконченной даже не от того, что ей присуща недосказанность, что в конце её намечаются первоочередные шаги («Дальше о трогательном и поэтическом <...> О любви»), в определённом порядке называются рассказы, которые предстоит соотнести с «Чайкой». Аналогично этому заканчиваются ещё четыре новонайденных страницы, принадлежность которых к опубликованной части статьи не вызывает сомнения, поскольку в них продолжается под тем же углом зрения анализ того же круга произведений. Но вместо ожидаемых итогов здесь — решительное «Переделать: дать не в хронологии, а в системе», и далее тоже следует перечень рассказов и повестей как, надо полагать, мыслимый вариант этой «системы». С одной стороны, намерение «переделать» статью как будто и подтверждает понимание о её незавершённости, говорит о неисчерпанности аналитического потенциала наблюдений и тем самым — о промежуточном, предварительном характере выводов, тем более что часть произведений фигурирует только в назывном порядке, часть присутствует только в конспективном виде. С другой стороны, здесь фактически намечены перспективы работы, программа дальнейшего осмысления материала, но не под другим углом зрения, а в другой плоскости, не с кардинальным пересмотром всего наработанного, а с сохранением всего, что, надо думать, по замыслу исследователя может создать более точную, глубокую, объёмную, более соответствующую чеховским исканиям в драматургии и прозе картину.

Незаконченность же статьи, её черновой характер проявляются прежде всего в том, что, при стратегической продуманности, выношенности стержневой идеи, целостности, закруглённости исследовательского повествования, она остаётся живым, подвижным, развивающимся организмом, который обнаруживает себя десятками исправлений, зачёркиваний, вставок, ссылок, одним словом — уточнений. Правке подвергаются как отдельные слова, словосочетания, так и предложения, фразы, абзацы. Эта сторона рукописи, отражающая поиск максимально точного слова или формулировки, способных с предельной полнотой передать существо исследовательской мысли и приоткрывающих процесс рождения формы научного высказывания, осталась практически невостребованной при первоначальной её публикации.

Стремясь восстановить полную картину создания А.П. Скафтымовым статьи, считаем необходимым расшифровать все зачёркнутые элементы и фрагменты текста, включая те, которые были призваны исправить только что исправленное. Для воспроизведения зачёркнутых реалий текста прибегаем к квадратным скобкам, причём большая часть удалённого автором помещается в сноски, выносится за пределы основного текста, чтобы не перегружать его и не препятствовать восприятию. Кроме того, обращаемся к угловым скобкам для устранения немногочисленных сокращений (замена скафтымовского «члк» полным словом специально не оговаривается), в отдельных случаях корректируем расстановку знаков препинания, сохраняя в то же время эффект спонтанности некоторых записей и фиксируя графически значимые эпизоды черновика. Специально не оговаривая, восстанавливаем то, что осталось непрочитанным при подготовке первой публикации (отмеченное как <нрзб.>) и вносим поправки в то, что было прочитано неточно. Сопровождаем публикацию дополнительными сведениями о «происхождении» каждой страницы, о цитируемых исследователем отрывках, а также о его ссылке на прежние «сообщения», — всё это позволяет более точно определить временные рамки публикуемой статьи.

«Чайка» среди повестей и рассказов Чехова²

Интерес Чехова к личному самочувствию человека. Как ощущается жизнь, в каких чувствах проходит жизнь. Имеется ли счастье? Где оно? В чём? Что мешает человеку жить? Отчего он несчастлив?

Его интересует поток жизни, в его длительности. Несчастливое состояние не как эпизод и случай, а как принадлежность наиболее постоянного обычного самочувствия. Это одно.

Другое: Его интересует несчастливое состояние³ в его индивидуальном выражении, как принадлежность одной души. В индивидуальной неразделимости, когда человек один, когда его горе только его горе, когда оно другим непонятно и м<ожет> б<ыть> неинтересно и когда помочь нельзя.

Те эпизоды и ситуации, какие Чехов выбирает из жизни и какие сложит в своём воображении, делая их предметом своих рассказов, — говорят о том, что Чехов видит и как бы подкарауливает человека⁴ в такие моменты, когда безрадостность жизни в целом ощущается особенно остро, когда тоска о лучшем поднимается с наибольшей силой. Но всё это такие эпизоды, которые являются не исключением, а «правилом». Построение таких эпизодов всегда таково, что читатель видит в них не исключение, а правило⁵. За этими отдельно выбранными эпизодами чувствуется весь груз [жизни] обычного и привычного, столь же безрадостного состояния и лишь не всегда столь заметного.

Конструкция подобных рассказов всегда имеет некоторые⁶ внутренне однородные элементы: 1) поток обыденного, привычного, с обычным ходом впечатлений; 2) случай, послуживший поводом к прорыву за внешне обыденное, и явное присутствие скрытого⁷, таимого и просящего, до сих пор где-то жившего, но заслонённого и незаметного⁸, но не имеющего выхода, теперь ставшего заметным.

«На подводе» (1897, декабрь). Марья Васильевна — учительница⁹.

Будто Чехову всё хочется рассказать, как люди хотят счастья и как его не имеют.

Чуть приоткрывается надежда, и хочется жить, но иною, не этою жизнью¹⁰.

И наоборот, надежда захлопывается и, кажется, уже не будет счастья, что его никогда не бывает, надо смириться и принять (опошление)¹¹. «В родном углу». Всюду присутствует выражение порыва к светлой, чистой, красивой и радостной¹², облагороженной жизни. Оттуда, с этой высоты, свет на обыкновенность.

И состояние чеховских персонажей из этих двух противоположностей¹³.

У всякого большого писателя имеется своя господствующая, основная точка зрения, которая управляет его вниманием, придаёт его созерцанию своеобразную и особую восприимчивость к каким-то особо выделенным сторонам и моментам наблюдаемого мира.

Это у Гоголя, например, сказывается в том, что он видит человека преимущественно в проявлениях опошления, «омертвения души»; у Пушкина — в том, что он интересуется волнами личной самососредоточенности, самоутверждения и альтруистического самоотдания; у Тургенева — в том, что он всегда, больше всего в мужских персонажах, фиксирует степень волевой выдержки или, наоборот, волевого бессилия и разорванности; у Достоевского — в том, что он всегда занят проявлениями индивидуального самосознания, чувствами личного достоинства и человеческой гордости¹⁴.

У Чехова в наблюдениях над человеком была своя преобладающая¹⁵ наблюдательная позиция, свой вопрос, определявший¹⁶

Известно, что 1) Чех<ов> не гнался за особыми сюжетами, которые давали бы богатство событий¹⁷. 2) Он брал жизнь обыкновенную, рядовую, жизнь в том наполнении, в каком она повторяется изо дня в день¹⁸.

Сфера т<ак> наз<ываемой> «обыкновенной» жизни, конечно, велика. Её воспроизведение представимо в самых различных отношениях. В творчестве Салтыкова-Щедрина, Гл<еба> Успенского, Эртеля и др<угих> жизнь не менее обыкновенна. Во многом будет сходна. При всём том у Чехова выступает почти всегда его главная и постоянная тема. Чехов берёт и показывает эту «обыкновенную» жизнь преимущественно со стороны того, как эта жизнь переживается во внутреннем самочувствии человека¹⁹, как она образует собою тот эмоциональный тон, в каком жизнь ощущается каждым внутри себя. Его интересует не то, не то, а вот что.

Чехов интересуется внутренним самочувствием человека²⁰, т<о> е<сть> тем эмоциональным тоном²¹, в каком воспринимается и переживается жизнь каждым, внутри себя²².

Чехов спрашивает: счастлив человек или несчастлив²³, чем он несчастлив, что его тяготит, какой радости²⁴ ему не хватает, что его томит, что ему мешает²⁵, в какой мысли волнуются его мечты²⁶.

Имеется ли в «Чайке» какая-нибудь объединяющая тема? Чем определяется взятый автором²⁷ ансамбль²⁸ действующих лиц²⁹, о чём говорит весь комплекс их переживаний?³⁰ На чём сосредоточены все отдельные эпизоды, разговоры, поступки³¹, интимные признания и общие сцены, составляющие непрерывную ткань всей пьесы в целом? Каким общим смыслом они³² зажжены? В чём состоит их общая собранность и единство?

Совершенно справедливо говорят, что Чехов в этой пьесе изображает интеллигенцию своего времени, разоблачая её жизненный крах и пустоту (цитату!)³³ Но остановиться на таком ответе нельзя³⁴.

В моих прежних сообщениях о Чехове³⁵ приходилось говорить о том, что своеобразные особенности драматургии Чехова складывались в зависимости от особого содержания открытого им жизненного драматического³⁶ конфликта. В буднях жизни, в ровном потоке обычного, наиболее постоянного и длительного пребывания Чехов увидел непрерывное томительное страдание. Раскрытие этого будничного, обычного, внешне мало заметного страдания и является предметом и творческой целью всякой чеховской пьесы. От своеобразия самой природы драматического конфликта возникло то иное, что определяет и составляет в основном главную новизну чеховской драматургии (обилие бытовых деталей, особая замедленность действия, множественность драматических линий, изломы в сценическом движении, новые способы выражения лиризма и пр<очее>)³⁷.

В этом отношении драматургия Чехова (имею в виду его главные четыре пьесы: «Чайка», «Д<ядя> В<аня>», «Три сестры» и «Вишн<ёвый> сад») находятся в непосредственной связи с его повестями и рассказами. Уже в раннем творчестве Чехова, среди его юмористических рассказов, стала намечаться тема о самочувствии человека, переживающего несоответствие сложившейся собственной судьбы с теми склонностями и желаниями, осуществление которых, в его глазах, могло бы составить его счастье³⁸.

Расхождение между данным и желанным, известная грёза о лучшем устроении себя присущи всякому человеку и, вероятно, в любом состоянии. Естественно, что в литературном творчестве едва ли найдётся произведение, в котором герои не имели бы желания как-то поправить свою жизнь, [получить успех в каком-то занятии]. Особенность Чехова состоит в том, что Чехова³⁹ в этом случае интересует не то, что иногда делают и как борются за свою цель⁴⁰, не планы, не замыслы, какие потом реализовались бы⁴¹ в поведении человека на данный случай, а самое состояние недовольства, самое переживание порыва к какой-то иной [и лучшей] жизни, какая ему, данному лицу⁴², кажется более счастливой. Желания могут быть самые маленькие и самые «обыкновенные», Чехова и в этом случае интересует горечь общего самочувствия, которое, исходя из данного момента, у переживающего⁴³ как бы суммирует всё его⁴⁴ восприятие собственной жизни в целом.

Рассказы с подобной темой имеются уже среди юмористики Чехова. Вот, например, рассказ «Мелюзга» (1885 г.). Чиновник Невыразимов дежурит в своём учреждении ночью⁴⁵ накануне Пасхи. Для дежурства это был не его день, но он нанялся подежурить⁴⁶ за товарища, чтобы получить за это два рубля и «галстук на придачу». Через открытую форточку Невыразимов слышит и чувствует [и] мягкий, свежий, весенний воздух, [и] торжествующий звон колоколов, [и] зажжённые плошки⁴⁷, [и] радостное возбуждение людей. В его воображении пробегают картинки праздничного довольства. Ему хочется уйти, включиться в общее оживление, но он знает, что уйти нельзя и что, если б он и⁴⁸ ушёл, то желаемой радости для него всё равно не получилось бы. Он сидит, сердится и тоскует. [Вот и весь рассказ.]

В рассказе нет никакого «события»⁴⁹. Он бессюжетен⁵⁰. Положение Невыразимова не меняется. Весь рисунок сосредоточен исключительно на изображении внутреннего состояния Невыразимова. К обнажению этого состояния направлены все детали, составляющие ткань рассказа⁵¹.

С одной стороны выступает то, что составляет для Невыразимова⁵² серую, привычную⁵³ и постылую обыденность⁵⁴. С другой стороны обозначается⁵⁵ то, что заставляет Невыразимова⁵⁶ находиться в подъёме каких-то⁵⁷ особых⁵⁸ чувств⁵⁹.

Мелкими штрихами в разных местах отмечены детали казённой комнаты:⁶⁰ канцелярский стол, бегающий таракан⁶¹, коптящ<ая> лампа⁶², бурые стены, закопчённые карнизы и пр<очее>. В мыслях и словах Невыразимова раскрыто то, что составляет его постоянную, скучную⁶³ и неотвратимую жизнь (и это опять лишь в нескольких беглых деталях). А за форточкой звон, шум и оживление. Противоположность между тем и другим создаёт режущий конфликт в душе Невыразимова⁶⁴.

«И чем явственней, — пишет автор⁶⁵, — слышался звон, чем громче стучали экипажи, тем темнее казались бурые стены и закопчённые карнизы, тем сильнее коптила лампа».

Рассказ юмористический. Выражению тоски, в какой находится Невыразимов, [при] даны смешные формы. Замызганная дежурная комната кажется Невыразимову⁶⁶ такой пустынной, что ему становится жалко не только себя, но даже таракана... «Я-то отдежурю и выйду отсюда, а он весь свой тараканий век здесь продежурит...» Смешно письмо, какое Невыразимов сочиняет в поздравление своему начальнику. Смешно⁶⁷ высказаны его мечты о том, как бы ему хорошо выпить, да закусить, да спать завалиться, смешно он думает о своей неспособности ни к плутням, ни к доносам, ни к воровству... Многое смешно. Но при всём том рассказ является типичным не только для юмористики Чехова, но и для его грусти⁶⁸. Кое-где юмор⁶⁹ прерывается, грустные чеховские мысли о жизни⁷⁰ получают явственное выражение. «Допустим, — думает Невыразимов⁷¹, — что этот день он провёл бы хорошо, с комфортом, но что же дальше? Всё те же серые стены, всё те же дежурства по найму и поздравительные письма... Невыразимов остановился посреди дежурной комнаты и задумался. Потребность новой, лучшей жизни невыносимо больно защемила его за сердце. Ему страстно вдруг захотелось очутиться на улице, слиться с живой толпой»⁷² и пр<очее>... (179)⁷³.

В этом рассказе характерно для Чехова:

1) Рассказ застаёт своего героя в⁷⁴ таком положении, которое⁷⁵ заостряет противоречие между тем, что человек имеет и чего он хочет⁷⁶.

2) Вся художественная разработка рассказа сосредоточена на обрисовке эмоциональной противоположности между тем, что в данном положении для героя имеется наиболее постоянного, длительного, повторяющегося⁷⁷, надоевшего и тягостного, и тем, что нарушает обыденность, выходит за пределы привычных будней и вызывает полёт желаний.

3) ⁷⁸Через данную частную ситуацию в сознании героя подвергается оценке вся его жизнь в целом⁷⁹. При этом чувство неудовлетворительности жизни соединяется с мыслями о неустранимости препятствий к её исправлению⁸⁰. Рядом с мечтательным порывом параллельно показана неумолимая⁸¹ перспектива его полной неосуществимости. Всё должно остаться по-прежнему.

(Короче сказать: Чехов изображает человека, когда он томится, когда то, что ему представляется светлым, хорошим, счастливым, проходит мимо него⁸².

Поэтическое, трогательное, светлое и чистое на фоне грубости и серости неприветливой жизни.)

То, что представляется хорошим и светлым, проходит мимо него.

«Святою ночью». «Муж». «Мечты». «Ванька». «Верочка». «Счастье». «Почта». «Поцелуй». «Степь». «Красавины»⁸³.

В рассказе «Мелюзга» эта тема лишь намечена, взята поверхностно, юмористическое задание лишало автора возможности представить⁸⁴ состояние героя в его подлин<ном> трагизме. Впечатление тяжёлой стороны жизни нарушается юмористическими представлениями о несложности и примитивности желаний героя и всего его внутреннего мира. Очевидно, для⁸⁵ Очевидно, для целей данного рассказа юмористическое задание имело преобладающее⁸⁶ значение, серьёзность общей мысли⁸⁷ автора отступала на второй план. Рассказ предназначался для юмористического издания («Осколки»).

Драматическая сторона этой темы получает специальное⁸⁸ осуществление в дальнейшем творчестве Чехова. С 1886 года она является уже преобладающей, составляя некий постоянный угол зрения автора при разработке эпизодов самого разнообразного содержания. В таких рассказах, как «Муж», «Мечты», «Ванька», «Почта», «Поцелуй», «Счастье», «Святою ночью», — ⁸⁹видим присутствие той же самой художественной ситуации: мир серых будней, просвет, зовущий к счастью и красоте, и [конец] неумолимая перспектива безнадёжности (продолжение прежних будней).

Во всех этих рассказах положения самые различные, разные люди, разная среда, но всюду⁹⁰ точка зрения одна и та же, наблюдательная позиция художника является общей, и конструкция рассказов совпадает в каком-то коренном единстве.

Бал в скучном городишке⁹¹, с участием случайно остановившихся⁹² офицеров, поднимает⁹³ в обывателях какие-то уснувшие желания и представления об иной, более человеческой, жизни. Наивное упоение⁹⁴ забывшейся на время⁹⁵ Анны Павловны, жены акцизного, грубо нарушается её мужем, который по злобно-ненавистническому чувству возвращает её к реальности⁹⁶ постылых будней («Муж»)⁹⁷.

Муж, глядя на согнувшуюся, убитую горем и униженную фигурку жены, припоминает её⁹⁸ блаженство, которое его⁹⁹ только что раздражало, и переживает победное чувство¹⁰⁰. Но он и сам несчастлив, мелко, озлобленно несчастлив. Ему хотелось, чтобы не только жена, но и все почувствовали, «как ничтожна, плоска эта жизнь, когда вот идёшь в потёмках по улице и слышишь, как всхлипывает под ногами грязь, и когда знаешь, что проснёшься завтра утром — и опять ничего, кроме водки и кроме карт!»

Бродяга, измученный жизнью, мечтает о возможности нового счастья и покоя на поселении в Сибири¹⁰¹. «Под беспорядочным напором грёз, художественных образов прошлого и сладкого предчувствия счастья жалкий человек умолкает и только шевелит губами, как бы шепчась с самим собой». Мечты о счастье заражают и сотских. «Они задумались и поникли головами»... «Сотские рисуют себе картины вольной жизни, какою они никогда не жили»... Мечты прерываются возвращением¹⁰².

А за мечтой следует опять безотрадная реальность¹⁰³. Сотский¹⁰⁴ Никандр Сапожников — «позавидовал ли он призрачному счастью бродяги или, может быть, в душе почувствовал, что мечты о счастье не вяжутся с серым туманом и чёрно-бурой грязью» — напоминает бродяге о суровой невыполнимости¹⁰⁵ его намерений¹⁰⁶. Бродяга пугается¹⁰⁷ перед страшной правдой. Он и сам её¹⁰⁸ знает¹⁰⁹. «Он весь дрожит, трясёт головой, и всего его начинает корчить, как гусеницу, на которую наступили». Путники отправляются дальше. («Мечты», 1886). Дальше «Почта»¹¹⁰.

Предмет желаний у всех различный. Каждый по-своему представляет своё счастье¹¹¹. А иногда и совсем этого никак¹¹² не представляет¹¹³. Что-то хорошее где-то существует и грезится издали¹¹⁴. В фокусе рисунка остаётся [лишь] передача самого состояния томительной неосуществлённости и неосуществимости каких-то желаний¹¹⁵, надежд¹¹⁶ на лучшее. В рассказе «Счастье» речь идёт о кладах, о таинственных¹¹⁷ неразысканных сокровищах, какие, если их найти, должны явиться¹¹⁸ источником неисчерпаемого¹¹⁹ счастья. Предания о кладах, о заветных местах, о талисманах, открывающих желанную тайну скрытых богатств, представлены здесь как воплощение той же всеобщей и¹²⁰ невыполнимой мечты¹²¹ о счастье. Передавая их, «старик говорил с увлечением, как будто изливал перед проезжим свою душу...» Зачем ему клад? «Дед, — спрашивает его парень, — а что ты станешь делать с кладом, когда найдёшь его?» «И старик не сумел ответить... За всю жизнь этот вопрос представился ему в это утро, вероятно, впервые...»¹²² И когда наутро старик и Санька разошлись и стали по краям отары, их не отпускали мысли о счастье, думали о нём каждый по-своему. Они «стояли у противоположных краёв отары, стояли не шевелясь, как факиры на молитве, и сосредоточенно думали. Они уже не замечали друг друга, и каждый из них жил своей собственной жизнью. Овцы тоже думали...»

Дальше о трогательном и поэтическом «Ванька». «Святою ночью».

После «Святой ночи»¹²³ «Степь»¹²⁴.

В рассказе «Почта» (1887)¹²⁵ совсем нет прямых высказываний о том, что человека томит и чего он хочет, но вся конструкция рассказа направлена к передаче того же впечатления человеческой интимной неустроенности. Под молчаливой угрюмостью почтальона рассказ заставляет чувствовать его мысли о¹²⁶ долгой жизни, о длинном ряде дней и ночей с постоянными переездами на кожаных почтовых [мешках] тюках при всяких дорогах, во всякую погоду, с приключеньями и без приключений¹²⁷. За его раздражением¹²⁸ открывается такая невысказанная бессильная тоска о лучшей жизни. Он сердит не на данный случай, а на всю свою жизнь¹²⁹. И рассказ заканчивается обобщающими вопросами: «На кого он сердился? На людей, на нужду, на осенние ночи?» Данный случай лишь обнажил то, что является принадлежностью его общего внутреннего состояния изо дня в день¹³⁰.

После «Почты» — «Счастье»: «Предмет желаний» и пр<очее>¹³¹.

В этом противоречии между тем, что человек имеет, и тем, осуществления чего он в жизни не находит, стороной наиболее обиженной и¹³² обойдённой жизнью¹³³ уже в ранних рассказах является то, что в человеке имеется наиболее трогательного, светлого, чистого и поэтически возвышенного.

2) Потрясающая сила¹³⁴ рассказа «Ванька» (1886) состоит в трагическом положении наивно-ласкового, детски-чистого мира чувств мальчика¹³⁵ Ваньки на фоне¹³⁶ беспощадной грубости, во власти которой он оказался¹³⁷. 1) Письмо Ваньки к дедушке — это тоже порыв к счастью¹³⁸, — порыв бессильный, иллюзорный¹³⁹, опять связанный непобедимой реальностью¹⁴⁰. 3) Жалоба Ваньки, посланная «на деревню дедушке», ничего не изменит. И завтра, и после для него будет то же, что сегодня¹⁴¹.

В рассказе «Святою ночью» (1886), целиком построенном тоже на мотивах [бессильного] несостоявшегося и обманутого порыва¹⁴² к какой-то радости¹⁴³, в состоянии тоскующей неудовлетворённости остались трогательные, поэтически возвышенные чувства Иеронима. Чеховская грусть рассказа и состоит именно в том, что поэтический Иероним вместе с умершим другом¹⁴⁴ Николаем, «пересыпавшим свои акафисты цветами, звёздами и лучами солнца», остались¹⁴⁵ обойдёнными, «непонятыми и одинокими»¹⁴⁶ В «Степи» эти мотивы получили окончательное раскрытие и полную развёрнутость¹⁴⁷. О чём томится

Помешать деловой озабоченности¹⁴⁸

Подходя к человеку с каким-то внутренним измерителем, Чехов как бы взвешивает его самочувствие и¹⁴⁹ застаёт его в такие моменты, когда сам человек чувствует¹⁵⁰, что в нём не всё¹⁵¹ укладывается в его реальную жизнь, что¹⁵² собственная¹⁵³ жизнь идёт¹⁵⁴ мимо, и не только мимо¹⁵⁵, но и вопреки тому, что он считал бы¹⁵⁶ для себя хорошим.

Но сказать это применительно к Чехову ещё мало. Человек вообще внутренне больше живёт не тем, что у него есть, а тем, чего у него нет. И об этом пишет вся мировая литература¹⁵⁷. Важна сфера желаний. Для Чехова характерно, что он этим интересуется как состоянием, как принадлежностью жизненного самочувствия, длительно¹⁵⁸. Специфика чеховского рассказа и повести, о каких здесь идёт речь, состоит, помимо всего иного, в самом¹⁵⁹ содержании тех чувств¹⁶⁰, о неудовлетворённости которых тоскуют его герои.

¹⁶¹Эту сферу неудовлетворённости чеховских героев¹⁶² обозначить какой-нибудь общей формулой едва ли возможно¹⁶³. У Невыразимова («Мелюзга»)¹⁶⁴ одни желания, у Ваньки другие, у бродяги («Мечты») четвёртые, у Иеронима совсем иное, как будто непохожее ни на что предыдущее. Однако, при всём разнообразии и неуловимости тех индивидуальных порывов, за которыми следит Чехов, всё же можно в них заметить нечто общее, и для Чехова в особенности характерное¹⁶⁵.

У Чехова речь идёт о духовной неудовлетворённости¹⁶⁶, о недостатке¹⁶⁷ каких-то светлых, чистых, трогательных и красивых чувств, без которых жизнь представляется грубой, неуютной, скучной, серой и бессодержательной. Если речь идёт о преодолении бедности¹⁶⁸, материальных недостатков, связанности человека¹⁶⁹ физически лишениями, материальной нуждой¹⁷⁰, взятой в её самом элементарном и вопиющем виде, то [всё же] и в этих, наиболее простых случаях, Чехов включает в содержание мечты такие элементы¹⁷¹, для которых¹⁷² числимое¹⁷³ относительное довольство является менее необходимым условием и средством. Материальная зависимость Невыразимова в «Мелюзге», или почтальона в «Почте», или ребёнка Ваньки¹⁷⁴ тем и ужасна, что лишает их элементарно-человеческих¹⁷⁵ радостей [уюта] духовного уюта. Потрясающая сила рассказа «Ванька» состоит в трагическом наложении наивно-ласкового, детски-чистого мира чувств ребёнка¹⁷⁶ на фон беспощадной житейской грубости, во власти которой он оказался¹⁷⁷. В рассказе «Святою ночью»¹⁷⁸, в состоянии тоскующей неудовлетворённости томятся трогательно-поэтические [возвышенные] чувства Иеронима. Чеховская грусть рассказа и состоит в том¹⁷⁹, что этот поэтический Иероним¹⁸⁰ вместе со своим другом, умершим Николаем, «пересыпавшим свои акафисты цветами, звёздами и лучами солнца», оказались обойдёнными, «непонятыми и одинокими».

Именно эта мысль о заброшенности и забитости в человеке его духовно-возвышенного существа лежит в основе всей творческой разработки повести «Степь»¹⁸¹.

В том же смысле томящего желания¹⁸² какой-то духовной наполненности и красоты, приподнимающейся над миром обычного¹⁸³, в рассказе «Поцелуй» чуть тронута тема о любви. После случайного¹⁸⁴ поцелуя неизвестной женщины Рябович чувствовал, «что в его жизни совершилось что-то необыкновенное, глупое, но чрезвычайно хорошее». Он мечтает¹⁸⁵, рисует «своё счастье». А когда трезвая реальность рассеяла мечты, «его жизнь показалась ему необыкновенно скудной, убогой и бесцветной».

Повесть «Степь», как и все только что названные рассказы, говорит о счастье, которого люди не имеют и о котором всегда тоскуют. По всей конструкции, по всем деталям расстановки¹⁸⁶ фигур и общего рисунка повесть исключительно типична для творчества Чехова¹⁸⁷.

Чехова интересует состояние человека в его обычном самочувствии, в буднях жизни¹⁸⁸. Повесть бессюжетна. Здесь нет событий¹⁸⁹. Все лица обрисованы, главным образом, под вопросом: как каждый из них чувствует себя в себе, т<о> е<сть>¹⁹⁰ как переживает свою жизнь в смысле общего эмоционального тонуса, доволен ли он, что его томит?¹⁹¹ В веренице пережитых самых простых и обычных впечатлений встречаются поводы и моменты, где находит себе выражение присутствие скрытой и тоскующей неудовлетворённости¹⁹². На фоне зовущих степных далей показана трудность, серость, бесцветность жизни человеческой¹⁹³. Жизнь бедна чувствами¹⁹⁴. Богатые (Кузьмичёв, Варламов)¹⁹⁵ поглощены хлопотами о наживе, бедные (крестьяне, объездчики)¹⁹⁶ забиты суровым¹⁹⁷ трудом и постоянной нуждой. Высшие радости красоты и духовной человечности никому не ведомы. Никто не знает счастья. Счастьем дышит лишь одна природа. «В трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах» и пр<очем>» с. 217¹⁹⁸ до: «богатство её и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые, никому не нужные»¹⁹⁹.

1) Но все о чём-то грезят, чего-то ждут. Все хотят какой-то «настоящей жизни», не зная, где она²⁰⁰.

2) Когда обозники²⁰¹ увидели Константина, влюблённого и «счастливого до тоски», «всем стало скучно и захотелось тоже счастья».

3) ²⁰²Скучает Пантелей, задумчивый старик²⁰³, переживший свою страшную жизнь и, тоскуя, покорно дожидающийся смерти, скучает Емельян, страстный любитель пения²⁰⁴, изуродованный болезнью и страдающий от своей хрипоты и отсутствия голоса, скучает Дымов, чувствующий, как жизнь проходит мимо, и не знающий, куда девать свою удаль и нерастрач<енную> силу²⁰⁵.

4) «Жизнь страшна и чудесна», и каждый о ней по-своему «думает в одиночку»²⁰⁶.

В рассказе «Красавицы» опять²⁰⁷ та же ситуация. На фоне серой обыденности дан просвет, открывающий в²⁰⁸ самых разных людях²⁰⁹ томящие желания счастья, какого они не имеют. В чём должно состоять это счастье? Где оно? Ответ даётся лишь эмоциональной краской охватившего всех порыва. Каждый по-своему чувствует далёкость своей жизни от тех конечных, высоких и чистых желаний, которые пробуждаются красотой. И сам автор — молодой человек, и его дедушка, и [хохол]²¹⁰ погонщик лошадей на гумне²¹¹ и кучер Карпо, и офицер, и старик-кондуктор — все переживают по-разному охватившую их при виде красоты грустно-волнующую и тоскующую²¹², зовущую тревогу²¹³. Все по-своему тоскуют о том, как жизнь²¹⁴ далека от²¹⁵ счастья.

Позволим себе взять из рассказа только одну цитату. В этом небольшом абзаце в миниатюре сказалась общая²¹⁶ композиция чеховских рассказов с нашей темой о счастье. «Около нашего вагона... далеко, как до неба»²¹⁷.

Состояние²¹⁸ кондуктора воспроизводит обычное для Чехова положение того, что человек имеет, при²¹⁹ неустроенности и грубости [тяжёлой] его усталой и суровой²²⁰ жизни и при его собственной²²¹ внешней и моральной недостаточности и пр<очем>²²², — и тем, что человек²²³ хотел бы для себя иметь хорошего²²⁴, светлого, [чистого] просторного²²⁵ и открытого для чистых чувств. С этими двумя взаимно наложенными противоречиями²²⁶ неразложимо соединяется и третий элемент: мысль о далёкости²²⁷ и неосуществимости взволновавшей²²⁸ мечты. Всколыхнувший момент проходит, и жизнь продолжается²²⁹ по-прежнему²³⁰. Рассказ заканчивается словами: «Знакомый кондуктор вошёл и стал зажигать свечи»²³¹.

Рассказы «Гусев» (1890), «Бабы» (1891), «В ссылке» (1892)²³² при разном жизненном материале сохраняют тот же²³³ общий тип²³⁴. Суровая, [несправедливая] и злая сторона жизни освещается путём наложения на то трогательное и светлое, что составляет для человека самое²³⁵ дорогое и что грубо уродуется человеческой несправедливостью и насилием. В центре и фокусе творческого внимания автора находится тягостность и бессилие²³⁶ тоскующего порыва²³⁷ к далёкому счастью, грубо отодвинутому жизнью²³⁸. ([Гусев] Умирающий Гусев. Бессловно²³⁹ тоскую<щий> татарин). «Бабье царство» — новый вариант жизни без счастья²⁴⁰. Жизнь молодой женщины, обладательницы миллионов, но в тоске, без душевных радостей²⁴¹.

Переделать: дать не в хронологии, а в системе.

1. «Мелюзга», «Муж», «Мечты»²⁴², «Почта», [«Гусев»], «Ванька»²⁴³, «Гусев», «Бабы», «В ссылке».

2. [«Почта»], «Счастье». «Степь». «Красавицы». «Дом с мезонином».

3. Любовь: «Егерь». «Шуточка». «Верочка». «Поцелуй»²⁴⁴. «Рассказ NN»²⁴⁵. «Бабье царство». «Три года».

4. «Скучная история». «Чёрный монах»²⁴⁶.

Литература

Гапоненков А.А. Из черновых записей А.П. Скафтымова о Чехове // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Ю.Н. Борисов и В.Т. Клоков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. Вып. 2. С. 170—171.

Новикова Н.В. «Чайка» в черновых записях А.П. Скафтымова // Наследие А.П. Скафтымова и поэтика чеховской драматургии: Материалы Первых международных Скафтымовских чтений (Саратов, 16—18 октября 2013 г.): Коллективная монография / редкол.: В.В. Гульченко (гл. ред.) [и др.]. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2014. С. 17—35.

Скафтымов А.П. О реализме и сентиментализме в «Путешествии» Радищева. (К 125-летию со дня смерти А.Н. Радищева. 1802—1927) // Учёные записки Саратовского педагогического института. 1929. Т. 7. Вып. 3. С. 173—194.

Скафтымов А.П. I. «Чайка» среди повестей и рассказов Чехова / Сост. вступит. заметка, подгот. текста и примеч. А.А. Гапоненкова // Филология: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Ю.Н. Борисов и В.Т. Клоков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. Вып. 2. С. 171—178; 183—184.

Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес Чехова // Скафтымов А.П. Собрание сочинений: в 3 т. Самара: Изд-во «Век # 21», 2008. Т. 3 / Составители Ю.Н. Борисов и А.В. Зюзин, примечания составила Н.В. Новикова. С. 443—481.

Чехов А.П. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.В. Луначарского и С.Д. Балухатого. М.; Л.: Госиздат, 1930—1933.

Примечания

1. Этому было посвящено наше сообщение «А.П. Скафтымов в работе над статьёй о «Чайке»» на Международной научной конференции «Чеховская карта мира», проходившей в Мелихово 3—7 июня 2014 года. Статья с одноимённым названием сдана в сборник материалов конференции.

2. В рукописи — подчёркнуто.

3. Далее зачёркнуто: «как при».

4. Сверху приписка: «он застаёт человека».

5. Предложение вписано над предыдущим, между строк (эта «сверху приписка» указана при первой публикации [Гапоненков 1998: 183]).

6. Слово вставлено над следующим, место вставки обозначено закруглённой вниз и вверх линией = правой стороной «птички» (в дальнейшем — полуптичкой = пп).

7. Далее зачёркнуто: «не выра».

8. От «до сих пор...» вставлено между строк, над «присутствие...».

9. Далее — зачёркнуто двумя косыми чертами: ««Мысли мешались с другими, хотелось думать о красивых глазах, о любви, о том счастье (слово подчёркнуто красным карандашом. — Н.Н.), какого никогда не будет» (с. 404) (Страница указана по изданию: Чехов А.П. Полное собрание сочинений: В 12 т. / Под ред. А.В. Луначарского и С.Д. Балухатого. Т. VII. М.; Л.: Госиздат, 1931. — Н.Н.). Весь рассказ состоит в раскрытии внутр<еннего> состояния М<арьи> В<асильевны>, возвращающейся из города. Обычное и привычное — это думы об экзаменах, [о начальстве], какая будет задача, трудная или нет, о тревоге, о [грубости сторожа], грубом и обычном (эти три слова — над зачёркнутыми. — Н.Н.), о мужиках, о сугробах».

10. После этой строки через всю страницу теми же чернилами проведена прямая черта, словно отделяющая одну часть от другой.

11. Так в рукописи.

12. Вставлено над соседними определениями.

13. Первая страница рукописи на этом заканчивается, вторая — на обороте.

14. После этого — графический интервал. Следующие три строки, до «Известно...», в первой публикации опущены и заменены <...> [Гапоненков 1998: 172].

15. Слово с пп. вставлено над строкой.

16. Предложение не закончено. Далее — с новой строки и зачёркнуто: «Чехов спрашивает:».

17. Далее — в продолжение строки и почти перпендикулярно ей, по правому краю страницы, зачёркнутое: «Его интересовала жизнь».

18. Здесь ставится значок +, обведённый в кружок, и внизу страницы даётся с таким же значком текст, который следует вставить до «Чехов интересуется...» («Сфера...»).

19. После этого — стрелка вверх, к окончанию зачёркнутого фрагмента, которым и завершается начатое предложение. Четырьмя косыми чертами зачёркнуто следующее:

«[В связи с этим Чехову важен момент.]

[Те надежды, проза и мечты, которые составляют] Построение и (вставлено с пп. — Н.Н.) содержание рассказов Чехова, [свидетельствуют] показывают, что, изображая людей в этой (начало деепричастного оборота вставлено сверху, в птичке. — H. Н.) сфере простой, обычной, для них обыкновенной жизни, Чехов интересуется, как эта жизнь переживается во внутреннем самочувствии каждого человека».

20. Далее зачёркнуто: «его жизненным тонусом».

21. Вставлено над зачёркнутым.

22. Подчёркнуто теми же чернилами.

23. Далее зачёркнуто: «и если несчастлив, то».

24. Далее зачёркнуто: «он ждёт и что ему мешает быть радостным».

25. Далее зачёркнуто: «быть радостным, как это ему самому представляется на данный случай, в данный».

26. Окончание предложения — после запятой — вставлено над зачёркнутым («быть радостным...»). Здесь закончилась вторая рукописная страница.

27. Эти два слова птичкой вставлены над строкой.

28. Далее зачёркнуто: ««Чайка» Чехова ближайшим образом связана».

29. Далее зачёркнуто: «и весь взятый автором».

30. Вместо вопросительных знаков первоначально были запятые. Слева на полях — несколько раз проведённая синими чернилами вертикальная черта, относящаяся к нескольким первым строкам абзаца. Далее — зачёркнуто: «на чём сосредоточены все отдельные эпизоды, разговоры, поступки, индивидуальные мечты и общие сцены, составляющие непрерывный и единый поток жизненного движения, где корень и центр».

31. Далее зачёркнуто «индивидуальные» и над этим — «тайные мечты и общие сцены».

32. Слово с пп. вставлено над строкой.

33. После этого — графический интервал.

34. После этого — волнистая черта, проведённая чернилами и поперёк разделяющая страницу, и затем — опять графический интервал.

35. Первая статья А.П. Скафтымова из посвящённых любимому художнику — «О единстве формы и содержания в «Вишнёвом саде» Чехова» — появилась в печати в 1946 году. «Драмы Чехова» ко времени написания публикуемого варианта статьи о «Чайке» среди повестей и рассказов Чехова оставались в рукописи, незавершённая статья о «Чайке» — тоже (первая увидела свет только в 2000-м году, вторая — в 1998-м). Скорее всего, имеются в виду изустные сообщения: то, что звучало в публичных лекциях, прочитанных профессором А.П. Скафтымовым в аудиториях города, и то, что предлагалось вниманию студентов — участников спецсеминара. Как известно, учёный сначала «публиковал» свои труды именно в такой форме, в основе его выступлений на литературные темы лежали материалы исследований, выход которых в свет откладывался годами. Это обстоятельство подтверждается и скафтымовским предложением статьи «Драматический конфликт в пьесе «Чайка» (вопрос об идейной специфике чеховской драматургии)», сделанным в мартовском письме 1945 года, «для предполагаемых историко-литературных сборников» [Методология и методика изучения русской литературы и фольклора. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1984. С. 145]. Предположение о том, что автор статьи о «Чайке» в окружении прозы ссылается на научные труды, знакомые читателю, а не слушателю, вызывает сомнение: целый ряд признаков указывает на то, что текст публикуемой нами статьи появился не в конце 1940-х годов, а в первой их половине, самое позднее — в середине того десятилетия.

36. Вставлено над зачёркнутым: «конфликта».

37. После этого — графический интервал.

38. После этого — графический интервал.

39. Вставлено над зачёркнутым: «его герои».

40. Далее зачёркнуто: «а сами состояния недовольства».

41. Закончилась третья рукописная страница. На обороте тетрадного листа в клетку — список академической группы с обозначением посещаемости занятий, но без обозначения предмета и года их проведения. В списке 33 фамилии, среди которых есть Астраханова. Возможно, это Л.Ф. Астраханова (1939—2013), впоследствии доцент кафедры истории русской литературы пединститута, чьи студенческие годы пришлись на военное время.

42. Последние два слова вставлены над строкой (пп.).

43. Два слова — над строкой (пп.).

44. Два слова — над строкой (пп.).

45. Слово вставлено над строкой (пп.).

46. Слово вставлено над строкой (пп.).

47. Три слова — вставка над строкой (пп.).

48. Союз вставлен над строкой (пп.).

49. Далее зачёркнуто: «Положение».

50. Вставлено над зачёркнутым.

51. Далее зачёркнуто: «Мелкими штрихами в разных местах даётся угнет<ающая> обстановка, (сверху дважды подряд вставлено пп. и зачёркнуто: «серая, будничная». — Н.Н.) противоположная общему праздничному, серая, замызганная обстановка» (сверху вставлено с пп. и зачёркнуто: «привычная и будничная»).

52. Фамилия героя вставлена над строкой (пп.).

53. Далее зачёркнуто: «для Невыразимова».

54. Далее зачёркнуто: «Мелкими штрихами показано».

55. Вписано над зачёркнутым.

56. Далее зачёркнуто: «чувствовать общий праздник, т<о> е<сть> присутствие какой-то святой».

57. Вписано над зачёркнутым.

58. Слово «особых» подчёркнуто волнистой линией.

59. Далее зачёркнуто: «Мелкими штрихами в разных местах». Сверху и снизу зачёркнутой записи: «Противоположность между тем и другим создаёт режущий горестный конфликт в душе Невыразимова». И всё вместе зачёркивается многочисленными косыми чертами. Так заканчивается четвёртая рукописная страница. На обороте — верхняя половина официальной бумаги с повесткой дня заседания исполкома Октябрьского райсовета депутатов трудящихся г. Саратова на 7-е июня 1943 г., вручённой «чл<ену> исполкома т<оварищу> Скафтымову».

60. Здесь зачёркнуто: «замызганный».

61. Два слова вставлены над строкой (пп.).

62. Далее зачёркнуто: «и пр<очее>».

63. Вставлено над зачёркнутым «жизнь».

64. Весь абзац зачёркнут тремя косыми чертами, но с левой стороны проведена волнистая линия, вдоль которой рукой А.П. Скафтымова написано «Надо».

65. Вставлено над зачёркнутым «Чехов».

66. В обоих случаях исправленная фамилия героя вставлена над опиской «Незнамов».

67. На «смешно» исправлено после зачёркивания слова «мечты» (было: «Смешны мечты»).

68. Далее пропущено: «Юмористика».

69. Далее зачёркнуто: «останавливается, и грустные чеховские мысли о жизни».

70. Написано сверху над тем же, но зачёркнутым: «и грустные чеховские мысли о жизни».

71. В рукописи — описка: «Незнамов».

72. У Чехова: «Ему страстно захотелось очутиться вдруг на улице, слиться с живой толпой, быть участником торжества, ради которого ревели все эти колокола и гремели экипажи. Ему захотелось того, что переживал он когда-то в детстве: семейный кружок, торжественные физиономии близких, белая скатерть, свет, тепло...»

73. В скобках указана страница цитируемого фрагмента по изданию: Чехов А.П. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.В. Луначарского и С.Д. Балухатого. Т. III. Роман и рассказы. 1885. М.; Л.: Росиздат, 1931. С. 179. В томе из скафтымовской библиотеки, переданной в дар НБ СГУ, это место, единственное в рассказе, отмечено значком. Закончилась пятая рукописная страница. На обороте — нижняя половина названной выше повестки дня.

74. Далее зачёркнуто: «момент ситуации» и следующие два слова вписаны над зачёркнутым.

75. Далее зачёркнуто: «застаёт в состоянии лишения чего-то радостного и светлого, застаёт в состоянии обострения».

76. Вписано поверх зачёркнутого. Далее четырьмя косыми чертами зачёркнут следующий фрагмент:

«2) Данное конкретное положение, в каком находится герой, имеет (над этим словом вставлено «трактовано. — Н.Н.) суммирующий смысл; частные детали, отягощающие [жизнь] положение героя (вставлено с пп. над зачёркнутым. — Н.Н.), трактованы не только как принадлежность данного частного случая, а как нечто длительное, кондовое постоянное, неразлучное со всей жизнью. В сознании героя через данную частную ситуацию подвергается оценке вся жизнь в целом.

3) Сопоставление ведётся.

В рассказе присутствуют две основных».

77. Далее зачёркнуто: «неразлучного, надоевшего, с каждым днём».

78. Начало абзаца зачёркнуто: «Перспектива неосуществимости. Оценка всей жизни в целом. Сознание препятствий».

79. Далее зачёркнуто: «Чувство неудовлетворённости соединяется с сознанием неустранимых». Над этим вписано и тоже зачёркнуто: «Сфера человека. Недовольство собственной жизнью».

80. Предложение вписано третьим этажом поверх двух зачёркнутых строк.

81. Два слова вставлены птичкой поверх строки.

82. Подчёркнуто фиолетовыми чернилами, которыми писался весь текст, слева на полях — вертикальная черта синими чернилами.

83. Названия произведений в рукописи — без кавычек, каждое подчёркнуто по отдельности фиолетовыми чернилами, слева на полях — вертикальная черта синими чернилами, захватывающая «То, что...».

84. Далее зачёркнуто: «страдания».

85. Вставлено над зачёркнутым: «Рассказ не». Закончилась шестая рукописная страница. На обороте — верхняя половина машинописного текста, судя по всему, программы занятий аспирантов 2-го курса (1940—1941 учебного года) с общим количеством часов на каждую дисциплину.

86. Эта часть предложения вписана над зачёркнутой строкой: «Специфически чеховская грусть лишь моментами прорывается сквозь».

87. Исправленный вариант «общего смысла».

88. Над этим словом рукой автора, теми же чернилами, поставлен знак вопроса.

89. Перед этим зачёркнуто: «легко заметить».

90. Далее зачёркнуто: «царит одно».

91. Место бала с пп. вписано над строкой.

92. Далее зачёркнуто: «в городе».

93. Слово вставлено над зачёркнутым «нарушает».

94. Определение с пп. вписано над существительным, с которого в первом варианте предложение начиналось.

95. Два слова вписаны с пп. перед именем героини.

96. Слово с пп. вписано над строкой, в результате исправлен падеж двух следующих слов (с дательного на родительный).

97. За скобками — приписка сверху: «1886» и далее в скобках же: «На обороте» (далее в текст включаем абзац, находящийся на обороте страницы. — Н.Н.).

98. Местоимение с пп. вставлено над строкой.

99. Далее зачёркнуто: «раздражало в клубе».

100. У Чехова: «Акцизный шёл сзади жены и, глядя на её согнувшуюся, убитую горем и униженную фигурку, припоминал блаженство, которое так раздражало его в клубе, и сознание, что блаженства уже нет, наполняло его душу победным чувством».

101. Далее зачёркнуто: «Мечты о счастье заражают и сотских».

102. Предложение в конце седьмой рукописной страницы осталось незаконченным. На обороте — нижняя половина названной программы занятий для аспирантов, приводится расчасовка и для 3-го курса. Внизу значится: «Руководитель проф<ессор> А. Скафтымов».

103. Вписано над зачёркнутым началом новой страницы: «Мечты прерываются возвращением к», при этом окончания дательного падежа следующих слов исправлены на окончания именительного.

104. Слово вставлено с пп. перед именем героя.

105. Определение вставлено над существительным.

106. Вставлено над зачёркнутым «мечты».

107. Далее зачёркнуто: «от страшных мыслей».

108. Местоимение вставлено с пп.

109. Далее зачёркнуто: «Его начинает корчить, как гусеницу».

110. Подчёркнуто теми же чернилами. После этого следует два зачёркнутых тремя косыми чертами абзаца: «Потрясающая (вставлено с пп. над изначально первым словом в предложении. — Н.Н.) сила рассказа «Ванька» (сверху: 1886. — Н.Н.) состоит в трагическом (вставлено с пп. над зачёркнутым «этом». — Н.Н.) наложении трогательного [простого], наивно-ласкового, детски-чистого мира чувств, [с его простыми радостями, где мыслится подлинная жизнь] с его простыми радостями душевного тепла [и кроткого уюта], на мир [житейской грубости, деловой] непобедимой грубой беспощадности.

Письмо Ваньки к дедушке — это тот же порыв к счастью, порыв бессильный, связанный непобедимой реальностью, иллюзорный (слово вставлено с пп. — Н.Н.), обречённый на [полную] неотвратимую бесплодность. [Читатель видит, что тяжёлая жизнь Ваньки в том же виде будет продолжена дальше.] Жалобы Ваньки, посланные на деревню дедушке, ничего не изменят, и завтра, и после будет то же, что сегодня».

После зачёркнутого фрагмента — графический интервал.

В первой публикации статьи этот отрывок, снятый А.П. Скафтымовым, реконструируется, но без воспроизведения зачёркнутых элементов и не на своём месте, а в конце страницы, после наблюдений над рассказом «Счастье» [Гапоненков 1998: 177—178].

111. Далее зачёркнуто: «В этом отношении Чехов не гонится за какой-нибудь полнотой и программной ясностью. Перспектива желанного у героев Чехова очень смутная».

112. Слово с пп. вставлено над строкой.

113. Далее зачёркнуто: «В центре рисунка Чехова».

114. Далее зачёркнуто: «а в чём оно состоит, как оно осуществляется, это остаётся в стороне, тут, кроме общего предощущения чего-то радостного, светлого, просторного или поэтически трогательного, у героев Чехова сплошь и рядом никакой определённости не бывает. Чехова, очевидно, занимал самый факт».

115. Слово с пп. вставлено над строкой.

116. Над словом теми же чернилами поставлен вопросительный знак. Далее зачёркнуто: «на радость и счастье».

117. Вставлено над зачёркнутым «каких-то».

118. Далее зачёркнуто: «неисчерпаемым».

119. Вставлено над зачёркнутым «жизненного».

120. Далее зачёркнуто: «

121. Два слова вставлены с пп.

122. Далее зачёркнуто: «а судя по выражению лица». У Чехова: «И старик не сумел ответить, что он будет делать с кладом, если найдёт его. За всю жизнь этот вопрос представился ему в это утро, вероятно, впервые, а судя по выражению лица, легкомысленному и безразличному, не казался ему важным и достойным размышления».

123. Так в рукописи.

124. В рукописи названия рассказов без кавычек, название повести — закавычено. Справа от этой записи ещё более мелким почерком — приписка, обведённая в неровную рамку: «О любви: Егерь. Верочка. О любви после, перед самой Чайкой» (названия произведений тоже без кавычек. — Н.Н.). Так заканчивается восьмая страница скафтымовской рукописи о «Чайке» среди повестей и рассказов Чехова. Это — часть незаконченной статьи, опубликованная А.А. Гапоненковым. На обороте — индивидуальный план аспиранта кафедры русской литературы на 1940—1941 год (3 курс) А. Абрамовича, написанный его рукой и датированный 12 сентября 1940 года. Следующие страницы — из новонайденных.

125. Год вставлен над строкой.

126. Три слова с пп. — над строкой.

127. Далее зачёркнуто: «Оживление и неунывающая разговорчивость спутника-студента, едущего в первый раз, когда для него всё внове. Жизнь берётся опять в её сумме, в обобщающем эмоциональном итоге. Угнетающая ежедневная и многолетняя повторность».

128. Вставлено с пп. над зачёркнутым предложением. Далее зачёркнуто: «рассказ позволяет видеть».

129. Предложение зачёркнуто, затем подчёркнуто волнистой линией и над ним вписано: «Подчёркнутое надо».

130. Все четыре предложения вписаны между зачёркнутыми строками.

131. Указанный фрагмент — на предыдущей рукописной странице. После отсылки к нему — графический интервал в две клетки и абзац, начинающийся с зачёркнутого предложения: «В тех ранних рассказах определилась и ещё одна деталь той же темы Чехова о человеческом счастье».

132. Два слова — над строкой.

133. Далее зачёркнуто: «у Чехова».

134. Определение с пп. вставлено перед существительным.

135. Слово вставлено над строкой.

136. Далее зачёркнуто: «беспощадной грубости» и вписанное над этим: «грубой беспощадности».

137. Предложение зачёркнуто одной тонкой косой чертой.

138. Далее зачёркнуто: «к счастью душевного тепла и уюта, каких он не имеет».

139. Слово вставлено над строкой.

140. Далее зачёркнуто: «иллюзорный, обречённый на неотвратимую безысходность».

141. Судя по всему, порядок следования предложений определён не по ходу записи. После этого абзаца — графический интервал.

142. Определения с пп. третьим этажом вставлены над существительным.

143. Всё это вместе, после обозначения года, птичкой вставлено над строкой.

144. Слово с пп. вставлено над строкой.

145. Слово вписано над зачёркнутым «оказываются».

146. У Чехова: «Этого симпатичного поэтического человека, выходившего по ночам перекликаться с Иеронимом и пересыпавшего свои акафисты цветами, звёздами и лучами солнца, не понятого и одинокого, я представляю себе робким, бледным, с мягкими, кроткими и грустными чертами лица». Далее фрагмент, каждое предложение которого зачёркнуто поочерёдно косыми чертами: «Что-то дорогое и самое ценное в Иерониме (вписано над зачёркнутым «человеке». — Н.Н.) вынужденно задерживается и не имеет применения. И не только теперь — именно в эту «святую ночь», но и раньше, и после.

Таким образом, в творчестве Чехова, ещё до «Степи», определилась специфическая для него сосредоточенность на [темах одинокого будничного страдания от] обнажении* того, что человека томит в (вписано над зачёркнутым; звёздочка — в рукописи. — Н.Н.) его обычно-обиходном (сверху, с пп.: «длительно-изживаемом») состоянии, что в нём заслоняется чем-то иным, но неизменно живёт и ждёт (слово с пп. вставлено сверху), и ищет выхода.

* сосредоточенность на передаче (слово вставлено над зачёркнутым «обыкновенных». — Н.Н.) постоянных, но скрытых порывов к невыполненному счастью не обнажается».

После этого — графический интервал.

147. Далее приписка из двух строк внизу страницы, первые два слова которой написаны красным карандашом, затем обведённым синим, вторая строка написана синим и подчёркнута тем же карандашом.

148. Закончилась девятая рукописная страница (первая из новонайденных). На обороте тетрадного листа в клетку — правая половина плана работы аспиранта кафедры русской литературы А.Ф. Будникова на 1940—1941 учебный год.

149. Далее зачёркнуто: «видит, что в человеке не всё».

150. Часть предложения после предыдущей сноски вписана над зачёркнутыми словами.

151. Вставка над строкой.

152. Далее зачёркнуто: «в нём всегда остаётся (слово вставлено с пп. — Н.Н.) что-то неохваченным жизнью и потому тоскующим человек».

153. Слово вставлено над последними зачёркнутыми.

154. Далее зачёркнуто: «не только».

155. Вставка с пп. сверху перед «но».

156. Далее зачёркнуто: «в жизни».

157. Предложение с пп. вставлено над следующим.

158. Предложение вписано между строк.

159. Далее зачёркнуто: «характере тех желаний».

160. Вписано над зачёркнутым: «той мечты».

161. В начале абзаца по отдельности зачёркиваются первые слова двух предложений: «При всём разнообразии и неуловимости Обозначить эту».

162. Далее зачёркнуто: «едва ли возводили».

163. Далее зачёркнуто: «Однако при всём разнообразии и неуловимости».

164. Далее зачёркнуто: «тоскует».

165. На узкой полоске левого поля, перпендикулярно этому абзацу и предыдущему, приписка: «Трудно не только в силу разнообразия, но и в силу неуловимости, неопределённости. Трудно взять в жизнь».

166. Подчёркнуто синими чернилами.

167. Сверху зачёркнуто вставленное с пп.: «и неудовлетворении».

168. «О бедности» — в птичке над строкой, перед этим вставлено «о преодолении», лишний предлог зачёркнут.

169. Два слова с пп. вставлены над следующими.

170. Далее зачёркнуто: «взятой в самой элементарной».

171. Далее зачёркнуто и подчёркнуто волнистой линией теми же чернилами: «которые возвышаются над материальным довольством».

172. Далее зачёркнуто: «материальное доволь<ство>».

173. Вписано над зачёркнутым.

174. Последний пример с пп. вписан над строкой.

175. Вставлено в птичке после зачёркнутого «духовных».

176. Вставлено над зачёркнутым «мальчика».

177. Далее зачёркнуто: «В том и беда, что наиболее обиженной, обойдённой жизнью, уже и заглушаемой жизнью, является в человеке то, что в нём имеется наиболее».

178. Далее зачёркнуто: «целиком построенном тоже на моменте заглушаемого жизнью порыва к какой-то радости».

179. Подчёркнуто теми же чернилами, волнистой линией.

180. После «что» — вставка с пп. над следующими словами.

181. Закончилась десятая рукописная страница (вторая из новонайденных). На обороте — левая сторона того же плана работы аспиранта А.Ф. Будникова.

182. Вставлено над зачёркнутым «противопоставления».

183. Эта развёрнутая конструкция вставлена с пп. перед изначальным вариантом предложения, открывающего страницу.

184. Определение с пп. вставлено над существительным.

185. Далее зачёркнуто: «он страдает от своей».

186. Слово вставлено над зачёркнутым «общего».

187. Далее с красной строки зачёркнуто: «Повесть бессюжетна». NB: На обороте страницы находится аналогичный фрагмент, зачёркнутый одной косой чертой: ««Степь», как и все только что названные рассказы, говорит о счастье, которого люди не имеют и о котором всегда тоскуют. (И здесь уже совершенно ясно определено, какого именно счастья, по Чехову (вставка фамилии с пп. — Н.Н.), недостаёт людям). По всей конструкции, по всем деталям расстановки фигур и общего рисунка повесть исключительно типична для творчества Чехова».

188. Далее зачёркнуто: «И здесь нет событий».

189. Оба предложения вставлены между строк.

190. Сокращение с пп. — над строкой.

191. Далее зачёркнуто: «Событий нет».

192. Далее зачёркнуто три предложения, но под вторым — пунктирная черта теми же чернилами, что означает отмену действия (на месте его поставим <...>. — Н.Н.): «Поводы к выражению тоскующего чувства. <...> Два главных лица повести — Кузьмичёв и о<тец> Христофор».

193. Предложение зачёркнуто вместе с предыдущим и последующим, но под ним — пунктирная черта теми же чернилами, что означает отмену действия.

194. Далее зачёркнуто: «Одни проходят мимо, (над этим: «У богатых жизнь. Кузьмичёв, Варламов». — Н.Н.) Жизнь проходит. Люди не знают радостей. Жизни, поглощённые деловыми заботами о достатке, о наживе».

195. Фамилии героев вставлены с пп. над строкой.

196. Слова в скобках птичкой вставлены над строкой.

197. Слово вставлено над зачёркнутым «постоянной».

198. Страница указана по изданию: Чехов А.П. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.В. Луначарского и С.Д. Балухатого. Т. VI. Повести и рассказы. 1887—1889. М.; Л.: Госиздат, 1931. С. 217.

199. У Чехова: «И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полёте ночной птицы, во всём, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа даёт отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознаёт, что она одинока, что богатство её и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь её тоскливый, безнадёжный призыв: певца! певца!»

200. Предложение вписано над зачёркнутым: «Все скучают. Думают в одиночку».

201. Слово с пп. вставлено над строкой.

202. Зачёркнуто вставленное над первым словом: «Нежность».

203. Эти два слова с пп. вставлены над строкой.

204. Вставлено над зачёркнутым «попеть».

205. Наблюдения под цифрой «3» следуют после тех, что под «1», стрелкой указано их перемещение на соответствующее место.

206. Далее — графический интервал почти в две клетки, после которого — два зачёркнутых абзаца, первый зачёркнут построчно, затем оба — тремя косыми чертами:

«[Жизнь обычная, серая, деловая примеривается Чеховым к самым отдалённым и высоким идеалам духовной ясности, полноты, чистоты и красоты чувств.]

О каком идеале счастья людского у Чехова идёт речь, это трудно обозначить. Трудно не потому, что у Чехова на этот вопрос нет ответа, а потому, что самые (окончание множественного числа исправлено с единственного: было «самый [идеал], вместо этого с пп. над строкой: «представления, относящиеся к этой области». — Н.Н.) по своему содержанию трудно поддаются [словесному] теоретической формулировке. [На этот вопрос отвечает поэзия.] Об этом говорит поэзия. И Чехов отвечал поэтическим творчеством».

207. Далее зачёркнуто: «речь идёт».

208. Далее зачёркнуто: «людях».

209. Пять слов между причастиями, включая зачёркнутое, с пп. вставлены вправо над строкой.

210. Закончилась одиннадцатая страница рукописи, третья из новонайденных. На обороте тетрадного листа в клетку — Протокол заседания экзаменационной комиссии, составленный профессором А.П. Скафтымовым. По русской литературе (приводится три вопроса) экзаменуется аспирант С.М. Гранин. Председателем комиссии назван заместитель директора Пединститута по учебной части профессор Н.Ф. Познанский. А.П. Скафтымов был профессором пединститута с 1931-го по 1948 год.

211. Уточнение с пп. вставлено над строкой.

212. Слово с пп. вставлено над строкой.

213. Далее — зачёркнуто: «С какой высоты Чехов оценивает жизнь, о каком счастье у него идёт речь, к каким сокровенным идеалам примеривается у него обычная, серая, усталая».

214. Далее зачёркнуто: «их грёзам».

215. Далее зачёркнуто: «от той <два слова нрзб.> ясности и светлого уюта».

216. Слово вставлено над зачёркнутым «обычная».

217. Многоточием обозначен пропуск в рукописи. У Чехова: «Около нашего вагона, облокотившись о загородку площадки, стоял кондуктор и глядел в ту сторону, где стояла красавица, и его испитое, обрюзглое, неприятно сытое, утомлённое бессонными ночами и вагонной качкой лицо выражало умиление и глубочайшую грусть, как будто в девушке он видел свою молодость, счастье, свою трезвость, чистоту, жену, детей, как будто он каялся и чувствовал всем своим существом, что девушка эта не его и что до обыкновенного человеческого, пассажирского счастья ему с его преждевременной старостью, неуклюжестью и жирным лицом так же далеко, как до неба».

218. Слева от начала абзаца, на полях — небольшой косой крест, означающий, видимо, зачёркивание, косая черта, захватывающая три строки (включая слово «просторного»), и поверх неё теми же чернилами: «плохо».

219. Предлог вставлен над зачёркнутым «с его», вслед за чем все окончания существительных творительного падежа исправлены на окончания предложного.

220. После зачёркнутого слова — вставка с пп. поверх строки.

221. После «жизни» — вставка с пп. поверх строки.

222. Вставлено над зачёркнутым «неблагообразии», смена рода существительного повлекла исправление окончаний у прилагательных.

223. Далее зачёркнуто: «ничего бы иметь» и вставленное над этим «прежде всего».

224. Два слова с пп. вставлены над строкой.

225. Далее зачёркнуто: «поэтического (над ним — «открытого». — Н.Н.) таким и радостного чувствам».

226. Четыре слова с пп. вставлены над строкой.

227. Вставлено над зачёркнутым: «сознание невозможности».

228. Вставлено над зачёркнутым: «всей бесплодно волнующей».

229. Далее зачёркнуто: «в прежнем виде».

230. Предложение вписано между строк.

231. После этого — графический интервал.

232. Годы проставлены над названиями.

233. Два слова с пп. вставлены над строкой.

234. Далее зачёркнуто название рассказа: «Бабье царство».

235. Вставлено над зачёркнутым: «способно составить счастье».

236. Вставлено над зачёркнутым «состояния».

237. Далее зачёркнуто: «(Гусев о возможном, но грубо о невозможном счастье)».

238. Вставлено над зачёркнутым и вместо него.

239. Слово с пп. вставлено над строкой.

240. Далее зачёркнуто: «Структура рассказа «Скука жизни» при богатстве, но при отсутствии».

241. Предложение вписано над зачёркнутым, между строк. После этого — графический интервал.

242. Далее зачёркнуто: ««Почта», «Счастье»».

243. Три названия, включая «Гусева», — над двумя зачёркнутыми.

244. Над зачёркнутым «Рассказ».

245. Имеется в виду «Рассказ госпожи NN» (1887).

246. В рукописи все названия — без кавычек. Последняя — двенадцатая — рукописная страница заполнена примерно на две трети. На обороте тетрадного листа в клетку — правая сторона плана занятий аспиранта А.Ф. Будникова, составленного на 1940—1941 учебный год.