Поражает свобода, с которой совсем еще молодой режиссер, Бенжамен Поре, распорядился классическим текстом. При всей избыточности, свойственной трактовке Поре и его актеров-единомышленников из театральной компании «La Musicienne du silence», новый «Платонов» французского театра — невероятно притягательное и яркое режиссерское высказывание.
С легкой руки Жана Вилара (1956, «Ce fou de Platonov»), первая неоконченная пьеса Чехова «Пьеса без названия» («Безотцовщина) прочно заняла свое место на французской сцене. Статус неоконченной пьесы словно даёт режиссёрам карт-бланш: каждый волен нафантазировать собственный сценический вариант на основе восьмичасового действа. Спектакль Бенжамена Поре длится четыре с половиной часа вместе с антрактом. Режиссёру всего двадцать семь лет. Впрочем, столько же, сколько учителю Платонову. Здесь вообще многое совпадает, как будто Поре увидел в персонажах Чехова самого себя и своё поколение. Спектакль был поставлен в 2012 году в театре города Ванв (Бретань), а зимой 2014 «Платонов» был приглашён Люком Бонди на самую престижную сцену Парижа — в Одеон-театр Европы. Поре работает с молодыми актерами-единомышленниками из компании «Музыкантша тишины» (Musicienne du silence), многие из которых, как и он, выпускники Парижской театральной школы «Cours Florent». Поражала свобода, с которой совсем ещё юный режиссёр распорядился классическим текстом (даже если вспомнить, что Чехов тоже был совсем юным в период написания пьесы).
Текст перемонтирован и сокращён (перевод Франсуаз Морван и Андре Марковича). Добавлен длинный монолог Платонова про отца из черновых вариантов, который стал своего рода эпиграфом ко всему спектаклю. Актёр произносит его, смело повернувшись спиной к зрительному залу: «Я не люблю этого ~ русского негодяя! / Тяжело вспоминать... <...> Его болезнь, смерть, кредиторы, продажа имения... и ко всему этому прибавьте ещё нашу вражду... Ужасно!.. Смерть была скверная, нечеловеческая... Умирал человек, как только может умирать развратник до мозга костей, богач при жизни, нищий при смерти... <...> Я имел несчастье присутствовать при его кончине» [С XI, 336]. Поре объясняет эту вставку желанием с самого начала приобщиться к истокам «болезни Платонова», сделавшей его человеком сломанным, неспособным к деятельной жизни.
Первое и второе действия вынесены на пленэр. (Режиссёр ещё и сценограф спектакля). Первый акт — сад. Сцена засыпана настоящей землёй. На заднем плане маленькие деревца, напоминающие оливки. Белая ажурная садовая мебель. Стол со стульями — в глубине сцены, сбоку еще сброшенные в кучу стулья. Открытый рояль. Белые рубашки, канотье, яркие платья женщин, туфли на каблуках. В воздухе разлита атмосфера праздного ничегонеделанья. С правой и левой стороны сцены приготовлены столы с кушаньями. Не бутафорскими. Пространство, открытое в глубину. Никаких пауз — ритм действия закручен, как в фильмах-экшн. И все персонажи очень молодые. Бесшабашные. Вторая сцена — праздник. Столики расставляют на сцене, застилают белыми скатертями. Появляется танцующая между столиками толпа. Дамы с цветочками в руках, с завязанными глазами или в масках итальянского карнавала. Все в черных платьях. Мужчины в черных костюмах и белых рубашках. Гости рассаживаются за столиками. Слуги в смокинге с бабочкой разносят блюда. Сильно пахнет едой, правда столовской. (На пресс-конференции Поре говорил, что едят все по-настоящему). Чисто французский праздник, ярмарочное гулянье, напоминает бал в Мулен де ла Галетт, как на картине Ренуара 1876 года, современнице чеховской пьесы (1878), — танцевальный зал в саду, где по кругу расставлены лавки и столики. Но есть что-то и от знаменитого «Кафе Мюллер» Пины Бауш, где в пространстве танца между столиками складывались и разбивались человеческие жизни.
Ощущение шального праздника, к лицу которому оказывается (совершенно неожиданно для Чехова) и удалая песенка из «Бриллиантовой руки» — «А нам все равно», которую начинает Трилецкий и подхватывают все остальные.
Действие строится по кинематографическому принципу. Вся сцена как будто снята единым дублем. А в него врезаны крупные планы, выхватывающие диалоги персонажей за тем или иным столиком, — так перекомпонованы почти все двойные сцены (явления) 2-го акта. Кто-то подсаживается к роялю, наигрывает мелодию. Конфетти. Все веселятся. «Языческий праздник без конца и края, который дарит иллюзию общности», — объясняет свою задумку Поре. (В этой сцене участвуют 35 человек, в том числе 20 человек — студенческая массовка, но все выстроено безукоризненно).
Поре начал спектакль с показа героев с парадной, праздничной стороны, а дальше выворачивает действие наизнанку, глазами внутрь. Праздник здесь выступает контрапунктом к следующим сценам, открывающим нам внутренние противоречия Платонова.
Платонова играет Жозеф Фурез. Немного слащавый красавчик. Уездный Дон-Жуан, больше самец, чем романтический герой или лишний человек. В каком-то смысле Трилецкий и Войницев, которые здесь очень внешне на него похожи, — двойники Платонова, только менее харизматичные, менее привлекательные, что ли.
Встреча с Софьей обычно трактуется как внутренний слом героя, неожиданно обрушившееся на него понимание того, что жизнь пропала. Этого в спектакле Поре нет. Больше всего искажена, как-то скомкана именно роль Софьи — она здесь только ещё одна дама, льнущая к Платонову, причём самая из всех банальная. (Это впечатление усиливается ещё и чудовищной актёрской беспомощностью Софи Дюмон). Нет слома, нет и темы несостоявшегося человека, подававшего большие надежды в молодости, но растратившего свою силу по мелочам. «Платонов — антигерой, и его единственное отличие от других в том, что он всего лишь делает попытку быть честным», — говорит режиссёр. Но в эту попытку Жозеф Фурез вкладывает так много подлинного страдания, что не симпатизировать ему невозможно.
Саша Маши Дюссар — красивая, полная достоинства, никак не простушка. Скорее играет эту роль «простушки» из отчаянной, беззаветной любви к мужу. Но понимает-то его на самом деле только генеральша. Бесшабашная, распущенная и утончённая Анна Петровна Эльзы Грана ближе всех Платонову. Два полюса спектакля — Платонов и Войницева. Именно с ней, в ее присутствии он ещё способен на душевные порывы. Но разъедающая Платонова экзистенциальная тоска в конце концов словно лишает его силы совершить поступок, любой, он — как юла, которую каждый вертит, как хочет, но, впрочем, все — без толку.
Замечательный Осип Арно Шаррена — бандит с большой дороги здесь самый нежный, самый верный служитель красоты, по-своему рыцарь без страха и упрека.
Иногда избыточность юношеской пьесы Чехова накладывается на избыточность юношеского спектакля Поре — все хочется вместить. Так намёк Войницева о том, что ему хотелось бы сыграть вместе с женой шекспировского «Гамлета», Поре реализует дословно: в интермеццо, помещенном перед второй картиной второго действия, супруги разыгрывают диалог между Гамлетом и Офелией. А этот последний плавно переходит в сцену, когда Войницев представляет себя двойником Платонова и проигрывает с Софьей сцену объяснения из предыдущего действия.
Ночная сцена на просеке очень красиво придумана визуально — в туманной дымке возникает «лес» из множества деревянных качелей, подвешенных к колосникам. Чем дальше, тем кажется больше пространство сужается. Третье действие происходит в совсем узкой выгородке посреди обшарпанных стен. Меняется само пространство игры — простор первых сцен упирается в тупик, здесь нет воздуха.
Значимая деталь — ободранная старая ванная с водой. Тут наш герой охлаждается от запоя, сюда затаскивает жену, в этой же ванне долго и страшно будет убивать его Осип — но убить не успеет из-за появления Саши. Платонов в течение почти всей сцены совершенно голый. Но в этом нет ничего эпатажного — только ещё ярче, страстнее проявляется его мужская самость и абсолютная человеческая убогость.
На всей постановке Поре угадывается печать знаменитого Авиньонского спектакля Эрика Лакаскада. (Жозеф Фурез признался мне после премьеры, что мальчиком видел того «Платонова» и он оказался решающим в определении его жизненного пути.) Особенно заметно это цитирование в третьем акте, когда появляются опять пустые бутылки с подсветкой, образующие своего рода дьявольский пояс вокруг героя.
В четвёртом акте мы видим гостиную барского дома с изысканной обстановкой, опускаются хрустальные люстры. Явно усилена перекличка с «Вишнёвым садом», особенно после того, как Венгерович приходит вместо Бугрова сообщить, что он купил имение Войницевых. (В порезанном тексте оказались сильно выпячены Венгеровичи, отец и сын: все-таки у Чехова предприниматель-еврей выступает в паре с русским купцом Бугровым, они — два сапога пара, оба пройдохи и хищники. С исчезновением из пьесы Бугрова чеховская критика социального явления вдруг обернулась критикой определенного национального типа, что явно не одно и то же.)
Платонов в последней сцене — немощный, сгорбленный, почти старик. Как будто жизнь из него ушла ещё до фатального выстрела.
Выстрел Софьи — это финал. Жирная точка. Никто здесь Платонова оплакивать не будет.
«Мы пытались увидеть историю Платонова без эмпатии, без морали. Как зеркало нашей собственной пустоты», — говорит Поре.
При всей избыточности, свойственной спектаклю Поре, новый «Платонов» французского театра — невероятно притягательное и яркое режиссерское высказывание.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |