Уже достаточно много написано о необычности чеховской ремарки [Ищук-Фадеева 2001; Ивлева 2001; раздел о Чехове в: Зорин 2008; гл. 5 и заключение в: Тютелова 2012]. Затрагивались как общие тенденции, так и частные проявления данной разновидности паратекста. В данной работе мы коснёмся одного паратекстуального элемента из последней пьесы Чехова. Приведём эпизод, в которой выделим заинтересовавшую нас ремарку:
Трофимов. Кто-то идет.
Показывается Прохожий в белой потасканной фуражке, в пальто; он слегка пьян.
Прохожий. Позвольте вас спросить, могу ли я пройти здесь прямо на станцию?
Гаев. Можете. Идите по этой дороге.
Прохожий. Чувствительно вам благодарен. (Кашлянув.) Погода превосходная... (Декламирует.) Брат мой, страдающий брат... выдь на Волгу, чей стон... (Варе.) Мадемуазель, позвольте голодному россиянину копеек тридцать...
Варя испугалась, вскрикивает.
Лопахин (сердито). Всякому безобразию есть свое приличие!
Любовь Андреевна (оторопев). Возьмите... вот вам... (Ищет в портмоне.) Серебра нет... Все равно, вот вам золотой...
Прохожий. Чувствительно вам благодарен! (Уходит.)
Смех.
Варя (испуганная). Я уйду... я уйду... Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.
Любовь Андреевна. Что ж со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы!..
Лопахин. Слушаю [С XIII, 226].
Здесь необычно то, что в ремарке, сопровождающей и характеризующей речь, используется не привычное здесь наречие, а причастие — не «испуганно», а «испуганная». Сразу скажем, что во всех этих случаях в пьесах Чехова, когда надо было передать испуганную интонацию реплики, использовалась традиционная ремарка — ремарка в виде наречия «испуганно». В «Чайке», «Дяде Ване» и «Трёх сёстрах» эта ремарка возникает тогда, когда персонажи страшатся будущего, пугаются того, что ещё только может произойти.
Будет ли заметна данная тенденция в «Вишнёвом саде»? В этой пьесе ремарка «испуганно» дважды характеризует речь Любови Андреевны (в первом и втором действиях) и один раз речь Вари (в первом действии). Что касается реплик Раневской, то тут, как представляется, страх именно за будущее налицо. Пищик съедает таблетки, которые принимает Любовь Андреевна, и та вполне предсказуемо пугается — не за утрату таблеток, а за здоровье Пищика. За то, что в будущем, именно в будущем Пищику может стать плохо.
Пищик. Не надо принимать медикаменты, милейшая... от них ни вреда, ни пользы... Дайте-ка сюда... многоуважаемая. (Берет пилюли, высыпает их себе на ладонь, дует на них, кладет в рот и запивает квасом.) Вот!
Любовь Андреевна (испуганно). Да вы с ума сошли!
Пищик. Все пилюли принял.
Лопахин. Экая прорва.
Все смеются.
Фирс. Они были у нас на Святой, полведра огурцов скушали... (Бормочет.)
Любовь Андреевна. О чем это он?
Варя. Уж три года так бормочет. Мы привыкли.
Яша. Преклонный возраст [С XIII, 208].
Впрочем, как видим, ситуация тут же разрешается комически — воспоминанием Фирса о том, сколько огурцов скушал Пищик. Вторая испуганная реплика Любови Андреевны вызвана тем, что Лопахин, обидевшись на Гаева, хочет уйти.
Лопахин. Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили! (Гаеву.) Баба вы!
Гаев. Кого?
Лопахин. Баба! (Хочет уйти.)
Любовь Андреевна (испуганно). Нет, не уходите, останьтесь, голубчик. Прошу вас. Может быть, надумаем что-нибудь!
Лопахин. О чем тут думать!
Любовь Андреевна. Не уходите, прошу вас. С вами всё-таки веселее...
Пауза [С XIII, 219].
Вероятнее всего, указание «испуганно» относится здесь только к первому предложению реплики Раневской. Чего же боится Раневская, желая, чтобы Лопахин остался? Возможно, боится того, что Лопахин уйдёт не только в этот момент, а вообще. То есть опять страшится будущего — будущего без человека, который, в отличие от многих других, в состоянии принимать решения, в состоянии что-то предпринять для спасения усадьбы и её обитателей, то есть, если брать по большому счёту, Любовь Андреевна страшится будущего без Лопахина, потому что только на него вся надежда. Таким образом, обе испуганные реплики Раневской, как и испуганные реплики персонажей более ранних пьес, являют собой не выражение сиюминутного страха как реакции на внешнее событие, а являют страх перед тем, чему ещё только предстоит случиться.
Теперь испуганная реплика Вари, та реплика, что сопровождается ремаркой «испуганно».
Варя (сердито). Да уходите же наконец!
Лопахин. Ухожу, ухожу... (Уходит.)
Гаев. Хам. Впрочем, пардон... Варя выходит за него замуж, это Варин женишок.
Варя. Не говорите, дядечка, лишнего.
Любовь Андреевна. Что ж, Варя, я буду очень рада. Он хороший человек.
Пищик. Человек, надо правду говорить... достойнейший... И моя Дашенька... тоже говорит, что... разные слова говорит. (Храпит, но тотчас же просыпается.) А все-таки, многоуважаемая, одолжите мне... взаймы двести сорок рублей... завтра по закладной проценты платить...
Варя (испуганно). Нету, нету!
Любовь Андреевна. У меня в самом деле нет ничего.
Пищик. Найдутся. (Смеётся.) Не теряю никогда надежды. Вот, думаю, уж всё пропало, погиб, ан глядь, — железная дорога по моей земле прошла, и... мне заплатили. А там, гляди, ещё что-нибудь случится не сегодня-завтра... Двести тысяч выиграет Дашенька... у неё билет есть [С XIII, 209].
Пищик хочет занять денег у Любови Андреевны, чем пугает Варю. Почему Варя пугается? Да потому что её куда как в большей степени, чем Любовь Андреевну, заботит материальное состояние дел в усадьбе, отсюда и такая реакция на желание Пищика занять деньги. Таким образом, и эта реплика Вари, реплика, сопровождаемая ремаркой «испуганно», вполне вписывается в ту парадигму «испуганных» реплик, которую мы обозначили выше, вписывается тем, что и она направлена в будущее — Варя, будучи подлинной хозяйкой усадьбы (хозяйкой в том смысле, что на ней держится всё хозяйство), боится ещё большего безденежья и поэтому «испуганной» репликой «Нету, нету!» вторгается в разговор Пищика и Раневской, пытаясь тем самым воспрепятствовать тому, чтобы Любовь Андреевна согласилась дать Пищику в долг.
Таким образом, можно заключать, что все сопровождаемые ремаркой «испуганно» реплики персонажей «главных» пьес Чехова объединяет их направленность в будущее: персонажи боятся не прошлого и настоящего, а именно грядущего, боятся не того, что случилось или же случается сейчас, а того, чему ещё только предстоит случиться. Как тут не вспомнить Аристотеля, утверждавшего, что «задача поэта — говорить не о происшедшем, а о том, что могло бы случиться, о возможном по вероятности или необходимости» [Аристотель 2008: 1077]. Вот и персонажи Чехова, подобно идеальным поэтам в представлении Аристотеля, говорят о возможном; точнее — этого возможного страшатся. Да, персонажи всех четырёх «главных» пьес, как бы выполняя эстетический завет Аристотеля, боятся того, что может произойти в будущем, а стало быть — они думают об этом будущем и стараются каким-то образом уберечься от грядущих неприятностей; во всяком случае, все «испуганные» реплики в той или иной степени содержат в себе как раз предостережение себе и окружающим от чего-то плохого, что ещё только может случиться.
Теперь на основании всего сказанного перейдём к той сцене, ради которой мы и пишем всё это — сцене с Прохожим, сцене, где речь Вари сопровождается формально необычной ремаркой «испуганная». Сначала сравним тот контекст, где присутствует интересующая нас ремарка, и контекст, в котором речь Вари характеризуется ремаркой «испуганно». Напомним, традиционная ремарка «испуганно» сопровождает речь Вари в эпизоде, когда Пищик просит у Раневской денег в долг. И Прохожий в эпизоде с ремаркой «испуганная» делает то же самое. Толью обращается он не к Раневской, а прямо к Варе (что указано в ремарке, сопровождающей речь Прохожего): «...(Варе) Мадемуазель, позвольте голодному россиянину копеек тридцать...» То есть, оба эпизода с «испуганными» ремарками в репликах Вари в «Вишнёвом саде» объединяет общее значение: поводом к Вариному испугу становится просьба денег. Однако просьбы Прохожего Варя боится совсем не так, как просьбы Пищика. И не потому, что Прохожий, в отличие от Пищика, просит деньги не в долг; принципиальное различие в другом. В сцене с Пищиком, напомним. Варя боялась безденежного будущего, а здесь, в случае с Прохожим, она боится чего-то другого. И тут нельзя не обратить внимание на то, что чуть раньше ремарки «испуганная», буквально сразу после самой просьбы Прохожего к Варе возникает ремарка, сопровождающая действие, ремарка, относимая к Варе, содержащая однокоренное к интересующей нас ремарке слово и тоже довольно необычная: «Варя испугалась, вскрикивает». Необычность глагола «испугалась» в ремарке связана с его формой — прошедшее время и совершенный вид, тогда как по законам драмы глагол в данном типе паратекста должен быть в настоящем времени и несовершенном виде: «пугается».
Мы уже рассматривали такого рода ремарки («Оба улыбнулись» в «Чайке», «Она оглянулась на него» в «Вишнёвом саде» и другие [Доманский 2012]) и убеждались в том, что в пьесах Чехова такие ремарки маркируют собой необычные места. Здесь, как видим, необычность заключается уже в том, что Варин испуг не одномоментен, и даже не просто развёрнут во времени, а разбит на своего рода фазы. Первая фаза испуга — Варя испугалась прямого обращения к ней Прохожего; испугалась не содержания его обращения, а самого факта этого обращения, сделанного столь неожиданно, столь внезапно. Это совсем не тот тип испуга, который мы видели в случаях с ремаркой «испуганно», это не ожидание того, что ещё только случится, а испуг, имеющий место здесь и сейчас, испуг, случившийся прямо на наших глазах. Как передать столь резкий испуг? Видимо, традиционной по форме ремарки типа «пугается» тут явно недостаточно. И тогда для пущей характеристики неординарной ситуации на помощь приходит ремарка грамматически нетрадиционная — «испугалась». Такая ремарка довольно хорошо передаёт пиковую точку Вариного испуга, после этой точки Варя сразу должна успокоиться или хотя бы начать успокаиваться. Видимо, так и происходит: первая фаза испуга Вари миновала, ситуация разрешилась и жёсткими словами Лопахина, и тем, что «оторопевшая» Любовь Андреевна дала-таки «голодному россиянину» денег, и, наконец, тем, что уход Прохожего завершается ещё одной явно нестандартной ремаркой — вынесенным в отдельный абзац словом «Смех». Только после неё, после этой ремарки (кстати, имеющей весьма много полностью тождественных аналогов и в репликах, и в паратекстуальных сегментах «главных» пьес Чехова) слово даётся Варе. И несмотря на то, что с момента пика испуга Вари прошло какое-то время (реплика Лопахина, реплика Раневской, получение Прохожим денег и его уход), она всё ещё в состоянии испуга. Напомним реплику с той ремаркой, которая нас интересует в первую очередь:
Варя (испуганная). Я уйду... я уйду... Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.
Первый её испуг понятен — он вызван неожиданным обращением к ней Прохожего. Но чего же теперь боится Варя? Однако прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, укажем на довольно важный момент: рассматриваемый эпизод — единственный на всю пьесу, в котором в систему персонажей вторгается явно инородное лицо, а вместе с ним вторгается внешний мир людей. И хотя «у Чехова, вопреки всем традициям, события отводятся на периферию как кратковременная частность, а обычное, ровное, ежедневно повторяющееся, для всех привычное составляет главный массив, основной грунт всего содержания пьесы» [Скафтымов 1972: 411], всё же можно сказать, что появление Прохожего, его поведение, испуг Вари, уход Прохожего с деньгами Раневской — всё это является относительно остального контекста событием не только необычным, но и не имеющим аналогов среди прочих событий пьесы [Подробный анализ образа Прохожего см.: Гульченко 2007], и необычность ремарок тоже во многом работает на это.
Необычным можно назвать и сам факт декламации Прохожим маленьких фрагментов из стихотворений Надсона и Некрасова. Персонаж, как, например, в случае с декламацией «Грешницы», читает «чужие» стихи [Доманский 2005], только теперь чтение даётся не в ремарке, сопровождающей действие, а включается в основной текст. Нам уже доводилось писать об этом моменте, здесь же укажем лишь общие выводы той работы. При позитивном в целом отношении Чехова к поэзии и Некрасова, и Надсона, пример с декламацией строк из их стихотворений в «Вишнёвом саде» является знаком искусства массового, пошлого. Так получилось, что стихи этих поэтов к концу XIX века стали излюбленным материалом для самодеятельных поэтических декламаций, благодаря чему хорошие стихи превратились в штампы, перешли в иной «жанр», где получили новое эстетическое наполнение; по сути, встали в один ряд с декламацией Гаева, обращенной к шкафу. Таким образом, в пьесе оказалось продемонстрировано авторское ироничное отношение к «искусству» самодеятельной декламации, и шире — массовому, дилетантскому искусству, способному опошлить даже очень хорошие произведения литературы [Подробнее см.: Доманский 2007]. Но это лишь одна грань рассматриваемого эпизода. Варю всё же пугает не это, а то, что следует за декламацией, — прямое обращение Прохожего к ней.
Потом же вроде бы ничего страшного не происходит — Прохожий благодарит Раневскую за деньги и уходит, раздаётся «Смех», а Варя всё ещё «испуганная». Почему? Какова суть того испуга, который присутствует в реплике Вари после ухода Прохожего и который маркирован необычной ремаркой? Теперь уже здесь слово «испугалась» явно не подходит, здесь нет того эффекта неожиданности, опасность (если она была) теперь уже точно миновала. То есть ремарка «испуганная» транслирует не тот испуг, что случился у Вари сразу после слов Прохожего. Не похож этот испуг и на те его проявления, что мы видели в прочих «испуганных» репликах пьес Чехова, включая сюда и реплику Вари в ответ на просьбу Пищика, то есть на испуг в тех репликах, что сопровождались ремаркой «испуганно» и были направлены, как мы заметили выше, на грядущее, основывались на страхе за будущее, за то, что ещё только должно случиться. Реплика «Я уйду... я уйду... Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой», сопровождаемая ремаркой «испуганная», выглядит явно необычно. Так чего же теперь испугалась Варя? И почему её реплика сопровождается не привычной в других местах ремаркой «испуганно», а ремаркой явно нетрадиционной для драмы — ремаркой «испуганная»? Попробуем приблизиться к ответам на эти вопросы.
Прежде всего, стоит обратить внимание не просто на ремарку «испуганная», а на всё паратекстуальное начало реплики: «Варя (испуганная)». Здесь определение «испуганная» не просто соотносится, а прямо согласуется с номинацией персонажа перед репликой, становясь характеристикой этого персонажа: Варя испуганная. Так, по крайней мере, можно представить. А ведь кажется, что Варю уж точно никак нельзя назвать испуганной — в большинстве других эпизодов пьесы Варя ведёт себя отнюдь не пугливо. Так что же перед нами — последствия того мимолётного страха, что принесло неожиданное обращение Прохожего прямо к Варе, или же что-то другое? Необычность ремарки, как представляется, частично редуцирует тот испуг, что возник у Вари сразу же после обращения к ней Прохожего. Да и Прохожий уже ушёл. И всё же Варя — испуганная. В какой-то степени тут можно увидеть и то, что мы уже видели, когда Варя «испуганно» реагировала на просьбу Пищика о деньгах, ведь и в эпизоде с Прохожим Любовь Андреевна даёт в качестве милостыни золотой. То есть можно предположить, что Варя боится голодного будущего обитателей усадьбы («Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой»).
Однако нетрадиционная ремарка заставляет искать и иные причины испуга Вари, причины более глубокие. Варя не просто пугается грядущего, Варя пугается, если можно так выразиться, в принципе; пугается мира, пугается людей, пугается себя. Даже те эпизоды, по которым можно судить о смелости Вари, говорят как раз об обратном: так, эпизод, когда Варя желает палкой ударить Епиходова, а бьёт Лопахина, может указывать на желание подавить испуг перед возвращением Епиходова; именование Яши подлецом в разговоре с Аней — на испуг перед Яшей и т. п. Испуг, как представляется, не позволяет Варе взять, что называется, бразды правления в свои руки в том эпизоде четвёртого действия, когда Лопахин вроде бы и хотел сделать ей предложение, да так и не сделал... И получается, что вся Варина решительность, вся её принципиальность — это всего лишь следствие её постоянной испуганности, попытка свой испуг редуцировать, защита от испуга. И это у Вари почти всегда хорошо получается, получается до той поры, пока внешнее вторжение не заставляет её своей внезапностью обнажить испуг — «испугалась, вскрикивает». Когда же пик испуга прошёл, становится понятно, что Варя не совсем такая, какой она хочет казаться. Не решительная и смелая, а — «испуганная». Можно с полным правом предположить, что такова одна из важных граней характера этого персонажа; даже можно сказать, что хотя это большей частью скрытая грань, но как раз в силу этой скрытости грань важнейшая; можно, наконец, предложить именно такой вариант прочтения характера Вари при театрализации чеховской пьесы. В любом случае следует признать, что нетрадиционная ремарка корректирует представление о персонаже. И тут как раз важно, что актуализация этой грани характера Вари происходит в контексте необычной ситуации — вторжения инородного тела; а точнее — необычная ситуация вызывает к жизни то, что скрыто.
Мы уже не раз замечали, что формально необычные ремарки отмечают необычные места в чеховских драмах и выделяют, маркируют необычных персонажей, зачастую становясь их концептуальной характеристикой. Конечно, тут можно задаться вопросом, есть ли вообще обычные места в пьесах Чехова и есть ли в них обычные персонажи? Но всё же наблюдения показывают, что в эпизодах с ремарками нетрадиционными существенно возрастает какая-то нетривиальная значимость и этих эпизодов, и участвующих в них лиц. Вот и Варя не просто сказала с испуганной интонацией, как все прочие, чьи реплики оказались снабжены ремаркой «испуганно»; Варя выступила в ипостаси испуганной. И это состояние Вари эксплицировалось благодаря вторжению Прохожего. И такая характеристика Вари присутствует (пусть и в скрытой форме) на протяжении всей пьесы.
Только следует указать в заключение, что испуг Вари не стоит считать её отрицательной характеристикой с позиции автора; испуг Вари — это реализация отношений слабого и беззащитного человека с одной стороны и страшного внешнего мира с другой. Варя, как может, защищается, скрывая свой страх, но бывают случаи, когда защита не срабатывает — вторжение внешнего мира в виде Прохожего своей внезапностью обнажило то, что Варя так тщательно скрывала, обнажило важную её характеристику, выраженную в слове «испуганная». Нетривиальность тут удваивается благодаря включению необычной ремарки в контекст необычного события. И потом, в четвёртом действии испуганная Варя своей нерешительностью в объяснении с Лопахиным (не касаемся тут поведения самого Лопахина во время этого объяснения) не только не пустит к себе такое возможное Счастье, но и не позволит читателям и зрителям возрадоваться от того, что хотя бы одна линия пьесы завершилась хорошо. То есть, можно сказать, что отмеченная нетрадиционной ремаркой «испуганная» характеристика Вари стала в итоге для неё судьбоносной и стала концептуальной для возможных размышлений о месте человека в мире. Впрочем, не менее необычная ремарка «Смех», расположившаяся прямо перед репликой, начинающейся паратекстом «Варя (испуганная)», может и должна всё сказанное некоторым образом подправить: кому-то весело, кому-то страшно, а всё вместе и есть чеховская комедия, в мире которой всё настолько плохо, что просто ничего не остаётся кроме как посмеяться над страхом.
Литература
Аристотель. Поэтика. Об искусстве поэзии // Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998.
Гульченко В.В. Сад и Зона (Прохожий А.П. Чехова и Сталкер А. Тарковского) // Драма и театр: Сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. Вып. VI. С. 125—137.
Доманский Ю.В. «Дачники» Горького и драматургия Чехова (Декламация в драме как способ экспликации эстетической концепции автора) // Чеховиана. Из века XX в XXI: Итоги и ожидания. М., 2007. С. 394—409.
Доманский Ю.В. Две чеховские ремарки // Чеховские чтения в Твери: Сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2012. Вып. 5. С. 84—99.
Доманский Ю.В. Об одной чеховской ремарке (Текст, которого нет в тексте) // Чеховиана. «Звук лопнувшей струны»: К 100-летию пьесы «Вишнёвый сад». М., 2005. С. 467—478.
Зорин А.Н. Поэтика ремарки в русской драматургии XVIII—XIX веков. Саратов, 2008.
Ивлева Т.Г. Автор в драматургии А.П. Чехова. Тверь, 2001.
Ищук-Фадеева Н.И. Ремарка как знак театральной системы. К постановке проблемы // Драма и театр. Вып. 2. Тверь, 2001. С. 5—16.
Скафтымов А.П. К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова // Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 404—435.
Тютелова Л.Г. Драматургия А.П. Чехова и русская драма эпохи романа: поэтика субъектной сферы. Самара: ООО «Книга», 2012.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |