К разряду крылатых традиционно относятся лаконичные выражения (часто — афористического толка) из канонических памятников, из произведений художественной словесности, из исторических, кинематографических, телевизионных, рекламных и других источников. Крылатыми становятся имена мифологических и фольклорных персонажей, литературных героев, обретших нарицательную силу, изречения, принадлежащие известным общественным и политическим деятелям, и т. п. [Костомаров, Бурвикова 1998; Прозоров 2005].
Репертуар крылатых слов и выражений подвижен. Весьма нечетко подобные слова и выражения подразделяется на повсеместно-распространённые (известные, что называется, со школьной скамьи) и знакомые сравнительно небольшому кругу посвящённых (специальному филологическому, журналистскому, театральному или какому-то иному профессиональному сообществу).
К активно производительным основам крылатых выражений в отечественной литературной культуре принадлежат «Недоросль» Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, басни Крылова. Много крылатых фраз вошло в речевой обиход из пушкинских текстов, из произведений Салтыкова-Щедрина, Михаила Булгакова, Ильфа и Петрова, из современных сатириков и юмористов... Выбор может падать и на тексты, исполненные лирического, патетического, драматического и даже трагического пафоса: «Быть или не быть?» (из переводов «Гамлета» Шекспира), «Народ безмолвствует» (из «Бориса Годунова» Пушкина) и др. В отдельных ситуациях применения подобных «серьёзных» крылатых выражений появляется потребность в некотором многозначительно-насмешливом их травестировании.
Каковы реальные причины внезапного извлечения из целостного контекста именно этой фразы, которая начинает вдруг своё независимое от первоисточника, вольное летучее существование? Вероятнее всего, надо говорить о наличии в нашей речи некоторых пробелов в коммуникации — особых номинативных лексико-семантических лакун. То и дело обнаруживают себя ненаречённые конкретно-типовые психологические характеристики или жизненные явления и ситуации, для полного, емкого, эквивалентного описания которых наша память кстати, экономно и благодарно подсказывает слова и выражения, ставшие или становящиеся крылатыми. Крылатые слова и выражения преодолевают некую языковую недостаточность. Они являются своего рода культурными кодами, знаками-паролями речевой культуры, к взаимному удовольствию объединяющими участников общения.
Сочинения А.П. Чехова входят в число самых продуктивных отечественных художественных текстов, рождающих крылатые слова и обороты. В чеховских текстах много перлов, которые самой природой своей: щедрым озорством и изысканной внятностью — претендуют пополнить коллекцию крылатых выражений, употребляемых в подходящих ситуациях речевого общения.
Отдельного внимания заслуживают крылатые слова и выражения, прописавшиеся (или способные прописаться) в нашей речи и восходящие к драматургическим произведениям Чехова. Драма одновременно предрасположена и к чтению, и к театральному представлению. Представление это прихотливо разыгрывается на внутреннем экране нашего (читательского, режиссёрского, актёрского) воображения, а может быть сценически наглядно и многозначно выразительно воплощено.
Крылатые слова и выражения из драматургических текстов, как правило, имеют отсвет двойного гражданства: во-первых, своим происхождением они обязаны автору и, во-вторых, персонажу, из уст которого они привычно воспринимаются читателями и зрителями пьесы. Любая реплика в драме — авторское слово, которое почти полностью передоверено персонажу, является его неотъемлемой характерной приметой. Но сам драматический персонаж внутренне «ощущает» несомненные родительские авторские корни, и в нём автор со своим героем словно бы «уговаривается» делить ответственность за каждое слово, жест и вздох... Чеховские герои — плоть от плоти автора, и в словах, что стали (или, по нашему разумению, могут стать) крылатыми, слышны и голоса персонажей, и всегда — неявно и неназойливо — голос создателя пьесы.
Кроме того, крылатые слова и выражения из драматургических текстов нередко хранят в себе отзвуки известных постановочных (не только театральных, но и кинематографических) версий, решений, интерпретаций, интонационно неповторимых актёрских исполнений и т. д.
Драматургические тексты невольно или вполне осознанно воскрешают в зрительской (и слушательской) памяти исполнявших их мастеров. Для знатоков театра и кино в отобранных нами крылатых словах и выражениях то и дело угадываются интонации произносивших их актёров — знаменитых исполнителей чеховских ролей. Широкое комическое бытование получили, к примеру, фразы из чеховского водевиля «Свадьба» благодаря одноименному фильму Исидора Анненского (1944). Употребляемые по разным случаям, эти крылатые слова и выражения вызывают в памяти персонажей Чехова в блистательном исполнении Алексея Грибова, Зои Фёдоровой, Веры Марецкой, Фаины Раневской, Эраста Гарина, Михаила Яншина, Сергея Мартинсона.
Именно словарь прецедентных или при известных обстоятельствах готовых ими стать текстов позволяет с новой лингвостилистической позиции взглянуть на пьесы Чехова как на средоточие комического и — шире — смехового — начала. Ведь подавляющее большинство крылатых выражений и слов из пьес Чехова имеют ироническую, саркастическую или отчётливо веселонравную «эмоциональную тональность».
Некоторые выражения, согретые в пьесах «лирически повышенной интонацией» [Скафтымов 2007: 97], грустной и трогательной, нелепой и нескладной, в речевом обиходе становятся экспрессивно более однозначными... Здесь как раз и проходит водораздел между словом особо отмеченным, выразительно-игровым, театрально-сценическим и стёрто-речевым, ежедневно-будничным, пусть даже и допускающим в свои пределы уместные крылатые выражения. А.П. Скафтымов пишет: «Речи Гаева (к шкафу, к природе), вставленные в качестве выражения его смешной склонности к липшим и ненужным словам, в содержании своем не являются смешными. И здесь, таким образом, смешное и странное сливается со значительным» [Скафтымов 2007: 98]. В повседневной речи упоминания, связанные с известными репликами Гаева, как правило, лишаются своей изначальной многомерности. Язык наш, обогащаясь крылатыми выражениями, почти неизбежно упрощает их эмоционально-экспрессивную сложность и объёмность.
В нашем предельно кратком, принципиально не завершённом лексиконе собраны и те летучие фразы из пьес Чехова, что употребляются довольно широко, и те, что обрели хождение среди узкого круга отменных знатоков русской словесности и русской художественной культуры. Здесь зафиксированы и обороты, имеющие, на мой взгляд, явную готовность стать крылатыми. В этом смысле назначение будущего большого словаря и констатирующее, и развивающее.
Каждая словарная статья включает: крылатое выражение; исходный чеховский контекст; название произведения-прародителя; там, где в этом есть отчётливая, настоятельная потребность, наиболее устойчивую смысловую и ситуативную характеристику данного крылатого слова или выражения в живой речи.
В общий ряд не включены безусловно крылатые, широко используемые в различных речевых контекстах названия чеховских пьес: «Чайка», «Три сестры», «Дядя Ваня», «Вишневый сад», а также имена и фамилии некоторых действующих лиц (Змеюкина, Мерчуткина, Петя Трофимов, Лопахин, Фирс...)
Составитель прекрасно сознаёт, что собственно «расширительная» часть словаря может показаться, особенно страстным поклонникам Чехова, чересчур субъективной, вкусовой, обеднённой, неполной, оставившей в стороне много драгоценных чеховских выражений, бесспорно достойных быть помещёнными здесь. Увы, с такого рода возражениями по большей части составитель, вероятнее всего, наперёд смиренно и охотно согласится. Словарный отбор крылатых или могущих стать крылатыми словосочетаний всегда труден и открыт для пополнения. Составитель будет признателен всем, кто поделится собственными наблюдениями над бытующими в их кругу крылатыми словами и выражениями из Чехова, не учтёнными здесь.
Крылатые слова размещаются в соответствии с расположением художественных текстов Чехова в Полном (академическом) собрании его сочинений и писем в тридцати томах (М.: Наука, 1974—1983). К соответствующему тому и странице указанного издания отсылаются в каждом случае слова и выражения из пьес Чехова.
Слуха у вас меньше, чем у фаршированной щуки
Голос Шабельского за окном: «Играть с вами нет никакой возможности... Слуха у вас меньше, чему фаршированной щуки <...>» («Иванов») [С XII, 9]
Адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают
Шабельский. <...> Доктора — те же адвокаты, с тою только разницей, что адвокаты только грабят, а доктора и грабят и убивают... Я не говорю о присутствующих. («Иванов») [С XII, 10]
На вас глядя, мухи мрут и лампы начинают коптеть
Саша. <...> Ах, господа! Все вы не то, не то, не то!.. На вас глядя, мухи мрут и лампы начинают коптеть. Не то, не то!.. Тысячу раз я вам говорила и всегда буду говорить, что все вы не то, не то, не то!.. («Иванов») [С XII, 30]
Ходячая честность
Саша. <...> Ходячая честность. Воды не попросит, папиросы не закурит без того, чтобы не показать своей необыкновенной честности. Ходит или говорит, а у самого на лбу написано: я честный человек! <...> («Иванов») [С XII, 33].
Анна Петровна (Львову). Послушайте, господин честный человек! Нелюбезно провожать даму и всю дорогу говорить с нею только о своей честности! Может быть, это и честно, но, по меньшей мере, скучно. («Иванов») [С XII, 39]
Ангел души моей, карбункул моего сердца
Бабакина. Пустите, пустите руки, бесстыдник <...>
Боркин. Ангел души моей, карбункул моего сердца!.. (Целует.) Дайте взаймы две тысячи триста рублей!..
Бабакина. Не-не-нет... Что хотите, а насчёт денег — очень вами благодарна... Нет, нет, нет!.. Ах, да пустите руки!.. («Иванов») [С XII, 41]
Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя
Апломбов. Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя. Я человек положительный и с характером и не вижу никакого развлечения в пустых удовольствиях. («Свадьба») [С XII, 109]
Леоне Эспинозе (1825—1903), известный «танцовщик-гротеск», выступавший в Московском Большом театре в 1869—1872 годах. Апломбов путает его со знаменитым нидерландским философом Бенедиктом Спинозой (1632—1677). См.: Красовская В.М. Почему Спиноза выделывал «кренделя»? // Вопросы литературы. 1959. № 6. С. 249—250.
Дайте мне атмосферы!
Змеюкина. Какие вы все противные скептики! Возле вас я задыхаюсь... Дайте мне атмосферы! Слышите? Дайте мне атмосферы! («Свадьба») [С XII, 111]
В Греции всё есть
Жигалов. А тигры у вас в Греции есть?
Дымба. Есть.
Жигалов. А львы?
Дымба. И львы есть. Это в России ницево нету, а в Греции всё есть. Там у меня и отец, и дядя, и братья, а тут ницево нету.
Жигалов. Гм... А кашалоты в Греции есть?
Дымба. Всё есть. («Свадьба») [С XII, 112]
Обычно насмешливо и с некоторой долей поощрительности говорится о тех, кто явно преуспевает и процветает, или о том, что представляет предмет мечтаний и вожделений, но часто заметно отдалено от говорящего.
Хочут свою образованность показать
Дашенька. Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном. («Свадьба») [С XII, 113]
Позвольте вам выйти вон!
Апломбов. Позвольте вам выйти юн! <...>
Ять. Выпью вот ещё и... и уйду, только вы сначала долг отдайте. («Свадьба») [С XII, 114]
Генерал, а безобразите
Настасья Тимофеевна (вспыхнув). Генерал, а безобразите... Постыдились бы на старости лет! <...>
Ревунов. Во-первых, я не генерал, а капитан 2-го ранга, что по военной табели о рангах соответствует подполковнику.
Наталья Тимофеевна. Ежели не генерал, то за что же вы деньги взяли? И мы вам не за то деньги платили, чтоб вы безобразили! <...>
Ревунов. Никаких я денег не получал! Подите прочь! («Свадьба») [С XII, 122]
Насмешливо и одновременно сочувственно и поощрительно употребляется в ситуациях невольного упущения, простодушной оплошности, неосмотрительной беспечности и опрометчивости.
Был в Париже и не видел Парижа
Серебряков. <...> был в Париже и не видел Парижа: всё время сидел в четырёх стенах и работал. («Леший») [С XII, 147—148].
В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли
Хрущов. <...> В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли... Часто я вижу прекрасное лицо и такую одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли — Боже мой! В красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрёшь её никакими белилами... («Леший») [С XII, 156]
Ср: Астров. <...> в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. («Дядя Ваня») [С XIII, 83]
Одно из самых распространённых крылатых выражений, принадлежащих Чехову и неустанно эксплуатируемых в самых разных контекстах: от горделиво восклицательного до снижено комического.
Мармеладные слова
Хрущов. Хороший ты, душевный человек, Илья Ильич, но что у тебя за манеры? Какие-то мармеладные слова, ногами шаркаешь, плечами дёргаешь... («Леший») [С XII, 186]
Не орёл...
Хрущов. <...> Во мне сидит леший, я мелок, бездарен, слеп, но и вы, профессор, не орёл! И в то же время весь уезд, все женщины видят во мне героя, передового человека, а вы знамениты на всю Россию. А если таких, как я, серьёзно считают героями, и если такие, как вы серьёзно знамениты, то это значит, что на безлюдье и Фома дворянин, что нет истинных героев, нет талантов, нет людей, которые выводили бы нас из этого тёмного леса, исправляли бы то, что мы портим, нет настоящих орлов, которые по праву пользовались бы почётной известностью... («Леший») [С XII, 194]
Я женщина слабая, беззащитная...
Мерчуткина. Я женщина слабая, беззащитная... На вид, может, я крепкая, а ежели разобрать, так во мне ни одной жилочки нет здоровой! Еле на ногах стою и аппетита решилась. Кофей сегодня пила и без всякого удовольствия. («Юбилей») [С XII, 214]
Люди, львы, орлы и куропатки...
Нина. Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бледная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно. («Чайка») [С XIII, 13]
В советские годы эти крылатые слова в полном согласии с логикой чеховской Аркадиной воспринимались прежде всего как образчик досадного и бессмысленного «декадентского бреда», нелепой «претензии на новые формы, на новую эру в искусстве» [С XIII, 15]. В настоящее время всё чаще они обретают сочувственно позитивные смыслы и обозначают современные искания в разных сферах эстетики, долгосрочные апокалипсические прогнозы на будущее и т. п. Словосочетание это активно усвоено и массовой культурой: им называются реалити-шоу с участием животных, анималистические выставки, эпатажные перформансы, литературные сочинения на пёстрые темы, стихотворные опыты о печалях бытия, театральные композиции по мотивам чеховских пьес и др.
Мы попали в запендю
Шамраев. <...> Раз в одной мелодраме они играли заговорщиков, и когда их вдруг накрыли, то надо было сказать: «Мы попали в западню», а Измайлов — «Мы попали в запендю»... (Хохочет.) Запендю!.. («Чайка») [С XIII, 43]
Кто изменяет жене или мужу, тот может изменить и отечеству
Телегин. <...> Ну, вот, право... Кто изменяет жене или мужу, тот, значит, неверный человек, тот может изменить и отечеству! («Дядя Ваня») [С XIII, 68]
Должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело
Астров. <...> Моя пристяжная что-то захромала. Вчера ещё заметил, когда Петрушка водил поить.
Войницкий. Перековать надо.
Астров. Придётся в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на неё.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!
Войницкий. Да, вероятно.
Марина (возвращается с подносом, на котором рюмка водки и кусочек хлеба). Кушай.
Астров пьёт водку. («Дядя Ваня») [С XIII, 114]
Припоминается в ситуациях и обстоятельствах многозначительных, загадочных, мудреных, странных, не вполне объяснимых и понятных.
В Москву! В Москву!
Ирина. Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и — в Москву...
Ольга. Да! Скорее в Москву.
Чебутыкин и Тузенбах смеются. («Три сестры») [С XIII, 120];
Ирина (оставшись одна, тоскует). В Москву! В Москву! В Москву! («Три сестры») [С XIII, 156]
Знак привычной тоски о чем-то иллюзорном, несбыточном, трудно достижимом, противоположном повседневной и скучной жизненной неустроенности.
Мерлехлюндия
Маша. <...> Сегодня я в мерлехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слёзы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая, пойду куда-нибудь. («Три сестры») [С XIII, 124]
Насмешливо о собственном слегка расстроенном и тревожном состоянии души.
В Москве два университета
Тузенбах (целует Андрея). Черт возьми, давайте выпьем, Андрюша, давайте выпьем на ты. И я с тобой, Андрюша, в Москву, в университет.
Солёный. В какой? В Москве два университета.
Андрей. В Москве один университет.
Солёный. А я вам говорю — два.
Андрей. Пускай хоть три. Тем лучше.
Солёный. В Москве два университета!
Ропот и шиканье.
В Москве два университета: старый и новый. А если вам неугодно слушать, если мои слова раздражают вас, я могу не говорить. Я даже могу уйти в другую комнату... (Уходит в одну из дверей.) («Три сестры») [С XIII, 152]
Лишённое отныне актуальности (в настоящее время в Москве несметное количество университетов) суждение, которое прежде выступало как синоним очевидной несообразности и нелепости (в Москве был и мог быть только один всему свету известный Московский университет).
Реникса
Кулыгин. В какой-то семинарии учитель написал на сочинении «чепуха», а ученик прочёл «реникса» — думал, по-латыни написано. (Смеется.) («Три сестры») [С XIII, 174]
Усмешка по поводу собственной или чужой досадной неловкости, оплошности, просчёта, промаха и т. п.
Одним бароном больше, одним меньше — не всё ли равно?
Чебутыкин. Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не всё ли равно? Пускай! Всё равно! («Три сестры») [С XIII, 178]
Зачем мы живём, зачем страдаем... если бы знать...
Ольга. <...> О, милые сёстры, жизнь наша ещё не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем... если бы знать, если бы знать! («Три сестры») [С XIII, 188]
Вся Россия наш сад
Трофимов. Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест. («Вишневый сад») [С XIII, 227]
Двадцать два несчастья
Дуняша (о Епиходове): Его так и дразнят у нас: двадцать два несчастья... («Вишневый сад») [С XIII, 199];
Яша. Двадцать два несчастья! Глупый человек, между нами говоря. (Зевает.) («Вишневый сад») [С XIII, 217]
О ситуациях, в которых кто-то выглядит неловко, привычно обнаруживая свою нерасторопность или нераспорядительность.
Эх ты, недотёпа
Фирс. Эх ты, недотёпа... («Вишневый сад») [С XIII, 203]
Фирс. Жизнь-то прошла, словно и не жил... (Ложится.) Я полежу... Силушки-то у тебя нет, ничего не осталось, ничего... Эх ты... недотёпа!.. (Лежит неподвижно.)
(«Вишневый сад») [С XIII, 254]
Знак горестной ворчливой самоиронии, лёгкого недовольства собой.
Пачулями пахнет
Гаев. А здесь пачулями пахнет («Вишневый сад») [С XIII, 203]
Пачули — тропическое растение, благодаря высокому содержанию летучих ароматных веществ издавна используемое в парфюмерии; здесь — духи с очень сильным, резким пряным запахом. Простодушные читательские ассоциации часто связывают отмеченный Гаевым запах с чем-то крайне неприятным и в обществе неловким, неудобным и неприличным.
Дорогой, многоуважаемый шкаф
Гаев. <...> Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твоё существование <...> («Вишневый сад») [С XIII, 206]
Припоминается в ситуациях несколько избыточной, но симпатичной неловкости, чувствительности, сентиментальной восторженности.
Ярославская тетушка
Гаев. <...> Хорошо бы получить от кого-нибудь наследство, хорошо бы выдать нашу Аню за очень богатого человека, хорошо бы поехать в Ярославль и попытать счастья у тётушки-графини. («Вишневый сад») [С XIII, 212]
Символ неоправданных, шатких упований и несбыточных, беспочвенных надежд.
Жизнь знай себе проходит
Лопахин. Ну, прощай, голубчик. Пора ехать. Мы друг перед другом нос дерём, а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. («Вишневый сад») [С XIII, 246]
А.П. Скафтымов в статье «К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова», характеризуя финал второго действия «Дяди Вани» и несколько перифразируя Лопахина, писал: «...когда Елена Андреевна, взволнованная разговором с Соней о любви, о счастье, о своей судьбе, ждёт ответа, можно ли ей будет играть на рояле, в саду стучит сторож; потом, по просьбе Елены Андреевны, он уходит, и в тишине слышится его голос: «Эй Вы, Жучка! Мальчик! Жучка!» И это наложение нейтральной, спокойно-бытовой детали рядом с печалью о недающемся счастье открывает перспективу неостанавливающегося мирного равнодушия бытового потока: жизнь, знай себе, идёт и проходит» [Скафтымов 2007: 381].
Перифразой этих слов Лопахина в сталинскую эпоху была демагогически охарактеризована и исследовательская позиция самого А.П. Скафтымова, ставшая предметом грубой официозной «проработки». Публичным нападкам подвергся весь выпуск «Ученых записок Саратовского университета» (1948. Т. 20) под редакцией А.П. Скафтымова. «Литературная газета» напечатала доносительский пасквиль Г. Пермякова «А жизнь, знай себе, идет и проходит...». Заканчивался этот разносный текст так: «В своей статье профессор А. Скафтымов пишет: «Жизнь, знай себе, идет и проходит». Он хотел этим выразить отношение персонажей чеховских пьес к окружающей действительности. Но, сам того не подозревая, он дал очень верную характеристику отношения литературоведов Саратовского университета к злободневным вопросам советской литературы и языкознания. Действительно, проф. Скафтымов и его коллеги что-то изучают, что-то пишут, а жизнь, знай себе, идет и проходит» («Литературная газета». 1949. 5 октября. С. 7).
Литература
Костомаров В.Г., Бурвикова Н.Д. Читая и почитая Грибоедова: Крылатые слова и выражения. М., 1998.
Прозоров В.В. Предисловие // Крылатые слова и выражения из сочинений Н.В. Гоголя / Сост. В.В. Прозоров. Саратов, 2005.
Скафтымов А.П. Поэтика художественного произведения. М.: Высш. школа, 2007.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |