«Дядя Ваня» — пьеса-загадка. Когда она была написана? Исследователи «Сцен из деревенской жизни» называют и 1890-й, и 1896 годы, и промежуток между ними. Проблемой является и то, представляет ли она собой переделку одной из сюжетных линий «Лешего», или она самостоятельная, новая пьеса Чехова.
«Леший» был окончательно завершен Чеховым «зимой или даже весной 1890 г.» (С XII, 386), в самом начале зрелого периода творчества. Пьеса оказалась тесно связанной с темами и проблематикой творчества Чехова тех лет.
Чехов писал о своем новом произведении: «Вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных» (П III, 256).
Но в пьесе царят раздор и даже вражда между людьми.
Уже названием пьесы Чехов подчеркивает тему неблагополучия в отношениях между хорошими людьми в произведении и общий характер недостатков персонажей. «Леший» — первая пьеса Чехова, в которой он использует масштабный символ.
Итак, персонажи комедии хорошие люди, но в них сидит «бес разрушения». Посмотрим, о каких же недостатках персонажей говорится в комедии. Вот высказывания Лешего: «Ни у кого нет сердца» (С XII, 189); «Я охотнее верю злу, чем добру, и не вижу дальше собственного носа» (С XII, 187); «все вы бродите в темном лесу и живете ощупью. Ума, знаний и сердца у всех хватает только на то, чтобы портить жизнь себе и другим» (С XII, 194).
Итак, Леший говорит о недостатке сердца и незнании людей и жизни.
Чехов наделяет своих персонажей не только общими недостатками, но и общей виной. Никто из них не увидел трагедию жизни дяди Жоржа, никто, даже Елена Андреевна, не отнесся к нему участливо, никто ничего не сделал, чтобы предотвратить самоубийство. Если в «Иванове» никто не понял трагедию главного героя, то в «Лешем» трагедию Войницкого никто не заметил.
Елена Андреевна говорит: «...мир погибает не от разбойников и не от воров, а от скрытой ненависти, от вражды между хорошими людьми, от всех этих мелких дрязг...» (С XII, 151). В бедах жизни виноваты не отдельные злонамеренные лица, виноваты все мы. Такова мысль Чехова.
В чем же причина неблагополучия в отношениях между хорошими людьми? На этот вопрос дает ответ все тот же Хрущов, он говорит: «...к каждому человеку подходят боком, смотрят на него искоса и ищут в нем народника, психопата, фразера — все, что угодно, но только не человека! «О, это, говорят, психопат!» — и рады. «Это фразер!» — и довольны, точно открыли Америку! А когда меня не понимают и не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то винят в этом не себя, а меня же и говорят: «Это странный человек, странный!»» (XII, 157).
Таким образом, люди неудержимо стремятся налепить на лоб ближнего своего «ярлык» и в результате приходят к неверным суждениям о нем.
«Ярлык» — это тогда, когда к «человеку подходят боком, смотрят искоса», то есть смотрят на него с определенной точки зрения: с политической (либерал или консерватор), социальной (демократ или дворянин) и т. д.
В.Б. Катаев пишет о том, что сведение человека к «ярлыку» затемняет «подлинную сложность человека»1. Это совершенно верно. Но это еще не всё. Сведение человека к «ярлыку» обедняет представления о нем и ведет к искаженным мнениям о нем. Например, давая человеку определение «либерал», мы невольно прилагаем к нему свои представления о типичном либерале, в том числе приписывая ему, хотя бы отчасти, человеческие качества, которые, на наш взгляд, и приводят людей к либеральным убеждениям. «Ярлык» также и нивелирует людей, стирает, хотя бы отчасти, их индивидуальные различия.
Не раз исследователи писали о нравственном возрождении персонажей.
Но персонажи пьесы, по словам Чехова, и так хорошие люди, в нравственном возрождении они не нуждаются. То, что с ними происходит, правильнее назвать прозрением.
Таковы недостатки взгляда на человека с той или иной определенной точки зрения. Таковы недостатки, по Чехову, рационалистического познания человека и жизни.
Для нормализации отношений между людьми и, соответственно, жизни необходимо отказаться от излишней рассудочности, отвлеченного мышления и воспринимать жизнь и отдаваться ей непосредственно, постигать человека целостно, интуитивно, а не исключительно рационально.
В «Лешем» есть тема жертвы собой, но она не находится на первом плане. Работая над «Дядей Ваней», Чехов делает ее центральной. Он убирает персонажей, не имеющих отношения к этой теме: Желтухина, Юлю, Орловского и его сына Федора Ивановича. В центре новой пьесы находится образ Войницкого и его судьба. Он, пожертвовав собой, посвятил свою жизнь служению Серебрякову, которого принимал чуть ли не за выдающегося ученого. Незадолго до начала пьесы дядя Ваня вдруг решил, что профессор на самом деле бездарность, «ученая вобла». И он подводит итог своему существованию на этом свете: я не жил, погибла жизнь.
Прав ли Войницкий или нет, зависит от ответа на вопрос: кто же на самом деле Серебряков, но ответить на этот вопрос крайне сложно, если вообще возможно.
Но не один Войницкий жертвует собой ради Серебрякова. Сестра дяди Вани любила профессора, «как могут любить одни только чистые ангелы таких же чистых и прекрасных, как они сами» (С XIII, 23), Елена Андреевна «вышла за него, когда он был уже стар, отдала ему молодость, красоту, свободу, свой блеск» (С XIII, 68) и сохраняет ему верность. Кому были принесены эти жертвы? Конечно, здесь уже неважно, был ли профессор выдающимся ученым, весь вопрос в том, достойному ли человеку отданы чистота души, молодость и красота. Соня вместе с дядей Ваней заживо погребла себя в имении, работает, не зная ни отдыха, ни радости, на того же Серебрякова, мать дяди Вани слепо обожает профессора и потратила свою жизнь на преклонение перед ним.
Жертвует собой и Астров. Он тратит свои силы не на личную жизнь, а на дело спасения и восстановления лесов, которым он придает громадное значение для жизни людей. И он осознает свою деятельность как служение человечеству. Он говорит: «Сел я, закрыл глаза — вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?» (С XIII, 64); «Обыкновенно, я напиваюсь так один раз в месяц. Когда бываю в таком состоянии, то становлюсь нахальным и наглым до крайности. Мне тогда всё нипочем! <...> в это время я уже не кажусь себе чудаком и верю, что приношу человечеству громадную пользу... громадную! И в это время у меня своя собственная философская система, и все вы, братцы, представляетесь мне такими букашками... микробами» (С XIII, 81—82).
Дядя Ваня и Астров служат, так сказать, «общим идеям» (науке, человечеству). И жертвы Войницкого и Астрова могут быть поставлены под сомнение (вполне возможно, что Серебряков посредственность, а уездный доктор явно преувеличивает роль лесов в жизни людей). Войницкий и Астров жертвуют искренно, но при этом они получают и психологические выгоды от своей жертвы, осознавая ее как служение человечеству. Это осознание придает большую значимость их личностям, возвышает их над окружающими в их самооценках. Например, дядя Ваня полагает, что из него мог бы «выйти Достоевский или Шопенгауэр», что значительно повышает цену его жертвы; по словам Чехова, «он носит чудесные галстуки. Чудесные!» (С XIII, 396), то есть стремится выделить себя из общей массы людей значительностью своей личности. А Астров в пьяном виде даже чувствует себя чуть ли не титаном посреди окружающих его «букашек» и «микробов».
Но в пьесе есть и другие жертвы, если Войницкий и Астров жертвуют ради «общих идей», то Телегин, Елена Андреевна и Соня жертвуют собой ради конкретных людей. Соня жертвует отцу, Елена Андреевна, исполняя свой нравственный долг, остается верной своему мужу, ухаживает за ним, а жена Телегина сбежала от него на другой день после свадьбы, но до сих пор он ее любит и верен ей, помогает, чем может, «и отдал свое имущество на воспитание деточек, которых она прижила с любимым человеком», стал «приживалом» в доме Войницкого, помогая в делах по имению.
И эти персонажи ничего не хотят получить в обмен за свою жертву, ими движет лишь жалость и любовь к ближним, которые осознаются ими как нравственный долг («я своего долга не нарушал», — говорит Телегин). Их жертвы ближним, а не абстракциям выглядят нравственно выше, чем жертвы Войницкого и Астрова.
Перерабатывая образ Дядина в образ Телегина, Чехов делает Вафлю, как все его называют, гораздо менее смешным персонажем, убирает многие его экзальтированные высказывания, из арендатора мельницы Лешего он превращается в приживала в доме Войницкого. Он вызывает добрую улыбку и чувство сострадания.
Поведение Телегина воспринимается едва ли не как образцовая жертва. Таков его вклад в идейное содержание пьесы.
Но его жертву нельзя рассматривать по отношению к другим жертвам как противопоставление нормы не норме: в жертвах Астрова, дяди Вани, конечно, есть и свое достаточно высокое содержание.
Елена Андреевна в «Лешем» говорила, объясняя, почему она не изменяет мужу: «Я труслива, застенчива, и мне все кажется, что если бы я изменила, то все жены взяли бы с меня пример и побросали бы своих мужей, что меня накажет бог и замучит совесть...» (С XIII, 165). В «Дяде Ване» писатель редуцирует мотив страха и вводит мотив стыда перед Соней, теперь она говорит: «...я труслива, застенчива... Меня замучит совесть... Вот он (Астров. — П.Д.) бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать...» (С XIII, 93).
В результате жертва Елены Андреевны обретает более высокий нравственный ореол.
В отличие от дяди Жоржа в «Лешем», в новой пьесе дядя Ваня стреляет не в себя, а в профессора, пытаясь убить виновника его погубленной жизни. Не попав в Серебрякова, Войницкий крадет из аптечки Астрова баночку с морфием, думая покончить с собой. Заканчивается все тем, что дядя Ваня примиряется с Серебряковым и говорит ему: «Ты будешь аккуратно получать то же, что получал раньше. Все будет по-старому» (С XIII, 112).
И это выглядит психологическим парадоксом: Войницкий хотел убить профессора, а через несколько часов полностью восстанавливает с ним свои отношения. Как объяснить этот парадокс?
Обратимся к образу Серебрякова и отметим, что при подготовке собрания сочинений Чехов смягчил отзыв о профессоре как об «ученой вобле».
Да, профессор непригляден, эгоист, «деспот», но ведь он старый, больной, боящийся смерти, страдающий человек. Во втором действии говорится, что от боли он не спит вторую ночь. И при этом он продолжает упорно трудиться. Когда он состарился, он, по его словам, сам стал себе противен. Он всю жизнь отдал науке, трудился, «как вол». И профессор спрашивает: «Ну, допустим, я противен, я эгоист, я деспот, но неужели я даже в старости не имею некоторого права на эгоизм? Неужели я не заслужил? Неужели же, я спрашиваю, я не имею права на покойную старость, на внимание к себе людей?» Он упрекает окружающих: «Не могу! Нет сил! А тут еще не хотят простить мне моей старости!» (С XIII, 77).
Страдающий человек хочет жалости к себе, сострадания, а его никто, кроме няни Марины, не жалеет. Остальные персонажи лишь умом понимают, что он стар и болен, но видят в нем прежде всего не это, а то, что он знаменитый ученый. Даже жена, которая хотя и стремится защитить его от нападок Войницкого: «Ненавидеть Александра не за что, он такой же, как все. Не хуже вас» (XIII, 73), — вряд ли жалеет его, а лишь просто исполняет супружеский долг, ухаживая за больным мужем. Вот что она отвечает ночью на жалобы, пускай порой и капризы, страдающего человека: «Ты говоришь о твоей старости таким тоном, как будто все мы виноваты, что ты стар. <...> Я изнемогаю... Бога ради молчи. <...> Замолчи! Ты меня замучил! <...> (сквозь слезы). Невыносимо! Скажи, что ты хочешь от меня? Серебряков. Ничего. Елена Андреевна. Ну, так замолчи. Я прошу» (С XIII, 76). Единственное, что она сказала ему в «утешение», следующее: «Погоди, имей терпение: через пять-шесть лет и я буду стара» (С XIII, 77). И ни одного слова жалости.
Только няня Марина сострадает профессору, она говорит ему: «Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко» (С XIII, 78).
В итоге мы начинаем понимать, что и Серебряков переживает свою внутреннюю драму, представляя нам ее иной вариант, отличающийся от драм других персонажей. А именно — драму старости, которую не замечают.
До сих пор мы не сказали о том, что в жизни дяди Вани были и есть две жертвы: одна Серебрякову, общей идее, другая — Телегину, который живет приживалом в его имении. И это уже жертва конкретному человеку. Войницкому доступно не только преклонение перед общими идеями, но и сострадание отдельно взятому человеку.
Мы полагаем, что в часы сильнейшего нравственного потрясения после покушения на Серебрякова дядя Ваня осознал, что профессор старый больной человек, страдающий, скорее всего, не менее, чем он сам. И своей преданностью науке, титаническим трудом, независимо от ее результатов, он заслужил уважение и достойную старость. Поэтому Войницкий решает оставить все по-старому, продолжать жертвовать Серебрякову.
А главное: прежде к взаимоотношениям Войницкого с Серебряковым Елена Андреевна не имела никакого отношения. Теперь дядя Ваня понимает, что посылаемые им деньги идут и на обеспечение достойной жизни его любимой женщины. Исследователи «Дяди Вани» часто пишут о том, что в конце пьесы происходит возвращение к ее началу. Но совпадение начала пьесы и ее конца лишь внешнее, в пьесе происходит внутреннее событие. Если раньше Войницкий жертвовал собой Серебрякову, а через него «общей идее», то теперь центральный герой пьесы будет служить конкретным людям. Ситуация Войницкого становится схожей с ситуацией Телегина: у обоих любимые женщины живут (жена Телегина теперь вдова) с другими мужчинами, а они продолжают помогать им материально.
В целом в «Дяде Ване» жертва конкретному человеку выглядит более нравственной и несомненной, чем жертва общей идее. Ведь профессор вполне мог быть посредственностью, а Астров чересчур уж преувеличивает роль лесов в жизни людей. В «Лешем» по поводу концепции Хрущова Войницкий говорит: «И все, что я до сих пор имел честь слышать от вас в защиту лесов, — все старо, несерьезно и тенденциозно <...> если бы взглянули на дело не с фельетонной точки, а с научной, то...» (С XII, 140—141). В «Дяде Ване» Чехов смягчает реакцию дяди Вани на взгляды Астрова: «Все это мило, но не убедительно» (С XIII, 72). «...все старо», — говорит о концепции доктора Войницкий в «Лешем» (С XII, 140). И он прав. Идеи «географического детерминизма», в русле которого лежат взгляды Астрова на роль лесов для человеческой жизни, согласно которым природа, климат и обусловленная ими пища формируют человека и определяют его поведение и мировоззрение, восходят к XVIII веку, главным представителем этого учения в XIX веке был Е.Т. Бокль. В «Вишневом саде» Бокль упоминается в ироническом контексте.
Таким образом, Астров руководствуется устаревшим учением, хотя его деятельность по восстановлению лесов имеет, видимо, минимальное, но положительное значение.
Итак, «Дядя Ваня» совершенно новая пьеса по сравнению с «Лешим». Неверно говорить, что в «Дяде Ване» писатель использует сюжетную линию дяди Жоржа, слишком уж по-разному заканчиваются сюжетные линии этих персонажей. Правильно будет сказать, что Чехов в своей новой пьесе использует центральную ситуацию жизни персонажа «Лешего».
Литература
Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1989. 264 с.
Примечания
1. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 144.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |