Время создания основных произведений Чехова обычно не представляет проблемы: в общении с современниками писатель был достаточно откровенен во всем, что касалось его литературного труда. Исключение из этого правила составляет лишь пьеса «Дядя Ваня».
Поныне у «Дяди Вани» есть две датировки. Разница между ними — примерно в семь лет — для творческой эволюции Чехова весьма значительна.
Одна из датировок — авторская. В письме к С.П. Дягилеву от 20 декабря 1901 года Чехов пометил эту пьесу 1890 годом, а еще раньше в письмах к А.М. Горькому и О.Л. Книппер утверждал, что «Дядя Ваня» — «пьеса давняя» (П VIII, 294), написана «давно, очень давно» (П VII, 351). Правда, никаких других сведений о ее творческой истории не сохранилось.
Вторая датировка — литературоведческая. С давних пор в чеховедении принято относить «Дядю Ваню» ко времени, непосредственно предшествующему его первой публикации в 1897 году. При этом авторскую датировку объясняют предположением, будто Чехов отождествлял «Дядю Ваню» с ранней пьесой «Леший».
Традиционная аксиома, узаконенная многочисленными изданиями чеховских сочинений, впервые была поколеблена в 1955 году, когда Н.И. Гитович в своей «Летописи жизни и творчества А.П. Чехова» на основании прямых и косвенных свидетельств предложила вернуться к авторской датировке, а с помощью письма П.М. Свободина к Чехову от 9 апреля 1890 года конкретизировала ее границами марта—апреля.
Общепринятая аксиома была поколеблена, но далеко не опровергнута. Таинственные обстоятельства творческой истории пьесы, побуждающие критиков упорно сомневаться в правдоподобии авторской датировки, по-прежнему остались непроясненными.
В самом деле, каким образом удалась Чехову столь радикальная переделка «Лешего» в марте—апреле, то есть сразу же вслед за безуспешной переделкой в феврале—марте (см. письмо А.Н. Плещеева от 24 марта 1890 года)? Оппоненты Н.И. Гитович резонно возражают ей, что всем своим идейно-художественным новаторством «Дядя Ваня» принадлежит к более позднему творчеству Чехова и во времена «Лешего» был невозможен.
Далее. Почему в интенсивной переписке Чехова, насыщенной щедрой информацией о процессе создания всех других его пьес, начисто отсутствуют сведения о работе над «Дядей Ваней»? В книге «В кино и театре» Е. Сурков, едва ли не единственный последователь Н.И. Гитович, предлагает простейшее объяснение: разочарованный предшествующими постановками «Иванова» и «Лешего», Чехов создал «Дядю Ваню» «втайне, боясь признаться в этом даже близким друзьям», «без надежды на сценический успех, даже не связывая свою работу с какими бы то ни было театральными планами». Трудно, однако, совместить с обликом Чехова-новатора этакое потаенное самодельное экспериментирование, к тому же беспрецедентное. Вспомним, что после сенсационного провала «Чайки», несравненно более чувствительного, Чехов в письме к А.С. Суворину от 18 октября 1896 года зарекался еще категоричнее: «Никогда я не буду ни писать пьес, ни ставить» (П VI, 197), однако писал и ставил, как обычно, безо всякой конспирации и не убоялся второй постановки этой пьесы. Показательно, что «Дядю Ваню» он готовил к печати как раз в те дни, когда болезненно переживал «скандал» с «Чайкой».
Наконец, почему «Дядя Ваня» появился на свет лишь через семь лет после своего рождения? Случай тоже беспримерный.
Короче говоря, как согласовать недвусмысленную авторскую датировку с противоречащими ей перечисленными соображениями?
Проследим труды и дни писателя в 1890 году.
До 17 марта Чехов исправляет «Лешего» для журнала «Северный вестник». Рукопись, судя по письму редактора этого журнала А.Н. Плещеева к Чехову от 24 марта, была возвращена автору в первых числах апреля. Следовательно, в марте он к «Дяде Ване» еще не приступал.
Одновременно писатель кропотливо готовится к поездке на Сахалин: хлопочет о содействии, занимается материальными расчетами, усердно штудирует специальную литературу, даже начинает писать будущую книгу о Сахалине. Беллетристика отошла на задний план: «...голова настроена на сахалинский лад, — признается он 15 марта в письме к Суворину, — и во всем, что касается изящной словесности, я теперь не в состоянии отличить кулька от рогожки» (П IV, 36). Рассказ «Черти», сопровожденный этим письмом, был, несомненно, последним его досахалинским произведением. 21 апреля Чехов уже в пути.
Из письма Свободина от 9 апреля явствует, что Чехов намеревался прислать ему «имеющие быть написанными по дороге на Сахалин» какие-то неназванные пьесы для передачи их в Театрально-литературный комитет и постановки на сцене. Насчет дороги Чехов был настроен оптимистически. С дальней и долгой дорогой у Чехова определенно были связаны творческие планы. Прямое указание на это содержится в его письме к Плещееву от 17 марта: «Перед отъездом постараюсь прислать рассказ. Во всяком случае рассказ в редакции будет гораздо раньше, чем я вернусь из Сахалина. Если не кончу теперь, то кончу в дороге» (П IV, 40).
Не последнее место в дорожных планах Чехова, надо полагать, принадлежало «Лешему». Несмотря на все переделки, эта пьеса по-прежнему остро не удовлетворяла автора. Правда, уступая настоянию Плещеева, Чехов все же послал ему рукопись «Лешего» для журнала, но в сопроводительном письме (от 17 марта) выразил весьма необычную надежду: «У меня все-таки надежда, что Вы, прочитав пьесу, быть может, разделите со мною те сомнения, которые заставляют меня посылать в журнал пьесу так нерешительно. Быть может, Вы не будете так снисходительны, как Мережковский и кн. Урусов, и поставите на моей пьесе красный крест» (П IV, 40).
А через десять дней, воспользовавшись сообщением о предстоящем закрытии «Северного вестника», он с явным облегчением затребовал рукопись обратно. К последующим дням следует отнести его не сохранившийся запрос Свободину относительно будущей пьесы. Естественно предположить, что Чехов взял с собой в дорогу злополучного «Лешего», чтобы пересмотреть его заново.
Чехов просчитался. «Дорогою писать было положительно невозможно» (П IV, 92), — сетования, подобные этому (в письме к Суворину от 20 мая), не раз встречаются в его сибирских письмах. Во всяком случае, ничего, кроме путевых заметок, он вопреки своим обещаниям с дороги на Сахалин не присылал.
Вряд ли занимался Чехов литературным творчеством и на Сахалине: он ехал туда с другими целями и, будучи жестко ограниченным во времени, осуществлял их с предельным напряжением сил.
А вот писал ли Чехов на обратном пути, гадать не приходится. Под публикацией рассказа «Еусев» в газете «Новое время» по воле автора значилось: «Коломбо, 12 ноября». Лишь во время полуторамесячного странствия на пароходе «Петербург» из Владивостока в Одессу у Чехова наконец-то появилась возможность основательно взяться за перо. А главное, тогда же появилась у него и другая возможность: в свете ошеломляющих сахалинских впечатлений, стимулировавших перелом в его мировоззрении, в корне пересмотреть саму общественную проблему, поставленную в «Лешем» в пору творческого кризиса, и на основе того же художественного материала развить идею диаметрально противоположную.
Унаследовав многие сюжетно-тематические черты и даже целые сцены из «Лешего», «Дядя Ваня» явился вместе с тем полным идейным отрицанием своего предшественника. Поэтому Чехов ни в коей мере не мог отождествлять эти две пьесы. Напротив, только желанием избежать такого отождествления в глазах зрителей и объясняется то удивительное обстоятельство, что Чехов, недавно торопившийся представить театру новую пьесу немедленно, еще до своего возвращения с Сахалина, теперь предпочел спрятать ее на неопределенный срок и заодно навсегда наложил вето на «Лешего». В самой нарочитой таинственности, которой сопровождается первое авторское упоминание о «старой» пьесе (в письме к Суворину от 2 декабря 1896 года: «известная вам «Чайка» и не известный никому в мире «Дядя Ваня»» — П VI, 246—247), явственно сквозит осуществленная преднамеренность. Предлагаемая датировка «Дяди Вани» (вторая половина октября—ноябрь 1890 года), нам кажется, отвечает на все те вопросы, перед которыми останавливаются сторонники как авторской, так и традиционной датировок, и выдерживает документальные опровержения последних.
И еще одно замечание. Сторонников традиции не смущает явное нарушение последовательности творческой эволюции Чехова. Переходя от «Чайки» к «Дяде Ване», В. Ермилов в книге «Драматургия Чехова» констатирует: «Героиня «Чайки» побеждает мрак и холод жизни, добивается победы. В «Дяде Ване» нет победителей. Положение героев безнадежно». Естественно, возникает вопрос: неужели в «Чайке» Чехов открыл героям веру только для того, чтобы вскоре отнять ее в «Дяде Ване»? Нужно вернуть пьесу на свое место в хронологическом и идейном ряду, ибо от перестановки слагаемых сумма существенно меняется.
Литература
Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М.: Гослитиздат, 1955. 880 с. Ермилов В. Драматургия Чехова. М.: Сов. писатель, 1951. 512 с.
Сурков Е. В кино и театре. М.: Искусство, 1977. 496 с.
Примечания
Статья впервые опубликована // Литературная учеба. 1978. № 6. С. 202—204.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |