О.М. Подольская. «Пучина» и «Дядя Ваня». К вопросу о времени создания пьесы Чехова

Датировка пьесы «Дядя Ваня» является одним из наиболее спорных вопросов современного чеховедения.

Предтечей «Дяди Вани» считается «Леший» — пьеса, написанная в 1889—1890 годах. Многие персонажи, ситуации, фрагменты текста, как общеизвестно, перенесены в «Дядю Ваню» из «Лешего». Сближение и идентификация обеих пьес поставили проблему хронологии, которая до сих пор не является разрешенной. Принято считать, что между «Лешим» и «Дядей Ваней» прошло около шести лет. Различие между этими двумя пьесами настолько велико, что считать их близкими по времени создания трудно. Необходимость решения этой проблемы связана не только с установлением подлинной хронологии творчества Чехова, ликвидацией темных мест в творческой биографии автора, но и с изучением эволюции художественного метода писателя. Разница датировок в 6 лет является довольно существенной.

При попытках решения этой проблемы исследователи оперируют в основном несколькими фактами:

— письмо П.М. Свободина от 9 апреля 1890 года о пьесах, «имеющих быть» написанными по дороге на Сахалин;

— письмо Чехова от 20 мая 1890 года А.С. Суворину («Дорогою писать было положительно невозможно»);

— записи из дневника и записной книжки (август—октябрь 1896 года) с «заготовками» к «Дяде Ване» (характеристика Серебрякова, высказывание Астрова в 4 акте);

— письмо Чехова А.С. Суворину от 2 декабря 1896 года («...известная вам «Чайка» и не известный никому в мире «Дядя Ваня»»);

— авторская датировка в ответе С.П. Дягилеву и корреспонденту газеты «Новости дня» 1898 года («Это — очень давно мною написанная вещь, чуть не десять лет»);

— почерк единственного сохранившегося листа рукописи, относимый исследователями к середине 90-х годов, а не к началу;

— форма драматического повествования без членения текста на явления, появившаяся у Чехова, по мнению исследователей, не ранее 1892 года; свидетельство И.Л. Леонтьева (Щеглова) о переработке «Лешего» в Мелихове 1896 года;

— последняя корректура «Дяди Вани», датируемая 18 января 1897 года;

— закрытие «Северного вестника» в 1890 году и возвращение рукописи «Лешего» Чехову перед отъездом на Сахалин;

— свидетельство В.И. Немировича-Данченко и некоторые другие письма Чехова (см.: С XIII, 388—391).

Основываясь на этих немногочисленных фактах, исследователи пытаются делать догадки относительно творческой истории «Дяди Вани».

Сторонники традиционной датировки пьесы 1896 годом (В. Лакшин, С. Балухатый, Г. Бердников, Н. Эфрос и другие) объясняют чеховскую датировку (1890 год) тем, что автор идентифицировал «Лешего» и «Дядю Ваню» и за время создания выдавал момент появления первоосновы, т. е. «Лешего». Почерк Чехова и форма пьесы без членения на явления, а также записи в дневнике и записной книжке, по мнению сторонников традиционного подхода, свидетельствуют о поздней переделке «Лешего», не ранее середины 1890-х годов. В подтверждение этой версии выступают немногочисленные свидетельства современников.

В последнее время появляются сомнения относительно такой хронологии и раздаются голоса о возвращении к авторской датировке 1890 годом. В 1965 году Н.И. Гитович в статье «Когда же был написан «Дядя Ваня»?» (Вопросы литературы. 1965. № 7) предложила вернуться к авторской датировке. Одним из доказательств послужило письмо П.М. Свободина. В 1982 году А.А. Лукашевский выступил в защиту авторского подхода в своей диссертации «Оптимистическое начало драматургии Чехова», приложение: «К вопросу о датировке пьесы «Дядя Ваня»». Он опровергает традиционную литературоведческую датировку, утверждая авторскую на основании писем и документальных свидетельств той эпохи, так как такая датировка, по его мнению, снимает многие вопросы относительно творческой эволюции автора и вопросы, на которые не отвечают сторонники традиционной точки зрения. Большая часть его доказательств — догадки, основанные на нескольких фактах, но с их помощью создается довольно последовательная картина создания пьесы. По мнению А.А. Лукашевского, Чехов собирался работать над «Лешим» по дороге на Сахалин (об этом свидетельствуют письмо П.М. Свободину, возвращение рукописи «Лешего» автору перед поездкой на Сахалин и закрытие «Северного вестника»), но, по словам самого писателя, «дорогою писать было решительно невозможно» (письмо от 20 мая 1890 года), на Сахалине автор тоже не возвращался к «Лешему», но сахалинские впечатления настолько поразили Чехова, что он приступил к пересмотру основных положений пьесы, начиная с ее названия, на обратном пути и по возвращении, создав произведение, диаметрально противоположное первоначальному замыслу. А.А. Лукашевский утверждает, что разница этих пьес настолько велика, что Чехов ни в коей мере не мог отождествлять их. «Унаследовав многие сюжетно-тематические черты и даже целые сцены «Лешего», «Дядя Ваня» явился вместе с тем полным идейным отрицанием своего предшественника»¹. Доказательства В. Лакшина, основанные на заметках в дневнике и записных книжках, А.А. Лукашевский не принимает, так как они противоречат чеховской «технологии» заготовок к своим произведениям. Но соглашается с тем, что в 1896 году перед печатью Чехов мог вернуться к своей пьесе и кое-что изменить. Эти изменения могли быть достаточно значительными. Обращение А.А. Лукашевского к технике ведения записных книжек, авторским методам работы с текстом являются важным шагом в изучении творческой истории произведения.

При разрешении вопроса датировки «Дяди Вани» любой исследователь сталкивается с широким кругом текстологических проблем, выходящих за рамки творчества Чехова.

Поскольку «произведение литературы существует только в текстовой форме», то «любое суждение о нем всегда выражается в суждении о текстовом виде памятника»².

При этом необходимо учитывать изменчивость и историческую характерность как основные качества текста. Текст изменчив, и исследователь не может пренебрегать его историей, становлением, изменениями, происходящими во время создания памятника или после этого.

«Первичное создание целиком укладывается, как правило, в пределы одной фазы мировоззренческого развития и эстетических взглядов творца и поэтому, как правило, не имеет противоречий»³.

Но история литературы знает множество примеров, когда автор возвращался к своему произведению спустя несколько лет, внося изменения в первичный текст. В.А. Жуковский корректировал свои произведения при каждом издании, А.С. Пушкин перерабатывал лицейские стихотворения в зрелые годы, Б. Пастернак возвращался к своим книгам, пересматривая многие художественные принципы.

Вопрос в том, считать ли эти изменения «совершенствованием текста» или «авторскими искажениями». Нет сомнения в том, что изучать все новые редакции и варианты необходимо. Но на какой текст опираться при суждении о произведении в целом и о художественном методе автора? Ведь несколько лет существенно значимы для творческой эволюции писателя.

Существует тенденция при исследованиях выбирать первичную редакцию, но это не должно быть связано с игнорированием позднее измененного текста. Текстологическое правило «editio princes» на этом и основано. Б.В. Томашевский считал, что поздние переработки изменяют в целом или в частях поэтическую систему автора, так как при возвращении к своим произведениям спустя несколько лет отсутствует момент вдохновения и слитность с контекстом.

Если допустить, что пьеса Чехова «Дядя Ваня» была написана сразу после возвращения с Сахалина в 1890 году, долгое время пролежала под спудом, а потом, спустя 6 лет, подверглась авторской переработке перед печатью, то какого рода, насколько значительны были эти изменения и как они повлияли на произведение в целом? «Удалось ли автору переработать произведение так, чтобы не было противоречий между разными методами или резкого разностилья и чтобы новая система органически слилась с художественным замыслом произведения?»⁴. «Чем вызваны поправления и переделки, насколько они оправданны и в какой мере соответствуют идейной и поэтической системе произведения?»⁵.

Известно, что Чехов не любил черновиков и уничтожал все черновые записи произведений, вычеркивал из записных книжек использованные заготовки. Поэтому ответить на эти вопросы довольно проблематично. Возможно, что новая драматическая форма без членения пьесы на явления, отмечаемая сторонниками традиционной датировки, относится к таким позднейшим изменениям. Но это всего лишь предположение. Для более точного установления текста и его изменений необходимо обратиться к анализу немногих рукописных и печатных источников.

Из источников пьесы «Леший» исследователи располагают лишь текстом литографированного издания 1890 года (16—23 августа) и сохранившимся рукописным цензурным экземпляром, датированным 10 октября 1889 года. Очевидно, Чехов после разрешения пьесы цензором 10 октября 1889 года продолжал перерабатывать «Лешего», т. к. при сравнении окончательного текста с цензурным экземпляром рукописи исследователи отмечают так называемые ранние редакции и варианты (редакции 5, 6, 7 явлений I акта, 7, 9, 12, 15, 16 явлений III акта и некоторые варианты). При установлении текста устранены лишь цензурные искажения (два вычеркнутых места восстановлены), авторская же воля сохранена, так как в ПСС текст печатается по последней редакции пьесы. О том, что Чехов перерабатывал «Лешего» после разрешения цензуры 1889 года, свидетельствует и то, что в апреле 1890 года рукопись еще раз поступила в цензурный орган, получив разрешение от 1 мая 1890 года, после которого пьеса и печаталась позже в уже измененном виде.

Что касается истории текста «Дяди Вани», то здесь дело обстоит несколько сложнее. Исследователи располагают только беловым автографом единственного листа рукописи с текстом заключительной сцены и литографированным изданием Суворина 1897 года, в котором «Дядя Ваня» вышел в свет. Текст же, включенный в ПСС, печатается по сборнику «Пьесы» второго дополненного издания Маркса 1902 года, перепечатанного с издания 1901 года, причем в уже измененном виде. В течение 4-х лет текст подвергался очередным изменениям, что лишний раз доказывает чеховскую манеру возвращаться к своим произведениям в процессе подготовки к печати. Интересно, что варианты касаются только речевых характеристик Астрова и Войницкого.

Работа над характерами Астрова и Войницкого продолжалась: видно, что Чехов не был до конца удовлетворен результатами, окончательным текстом. Но имеющиеся в распоряжении исследователей единичные и малоинформативные источники не позволяют окончательно прояснить вопрос относительно творческой истории текста «Дяди Вани», а именно ее начала, истории текста до появления первого литографированного издания 1897 года, с которого официально ведется отсчет.

«Дилетантское представление о том, что произведение можно понимать непосредственно, как данность, из самого себя, без учета его становления, — может приводить к заблуждению»⁶. И поэтому проблема датировки становится одной из первостепенных, особенно если речь идет о становлении художественного метода автора.

Помочь определиться с хронологией пьесы может, на мой взгляд, анализ языка обеих пьес, сравнительный анализ речевых характеров «Лешего» и «Дяди Вани», исследование чеховского метода характеристики героев через язык, изучение создания языковых образов, так как язык, особенно язык художественной литературы, а тем более индивидуальный идиостиль автора динамичны, подвержены изменениям, постоянно находятся в развитии. Сам чеховский метод совершенствовался от пьесы к пьесе, и при анализе языкового уровня можно проследить эти изменения и сделать вывод о степени языковой близости обеих пьес и времени их создания.

Одной из текстологических проблем неожиданно оказывается проблема преемственности (или творческого заимствования), решение которой может если не полностью ответить на вопрос датировки, то хотя бы приоткрыть завесу творческой лаборатории Чехова и приблизить к разгадке.

В сознании читателей, зрителей, исследователей имена Чехова и Островского связаны, скорее, общей ролью в формировании нового театра, нового типа драмы.

О сходстве манер двух художников говорил еще А.И. Ревякин, указав не только основные художественные приемы, которые впоследствии были подхвачены Чеховым (использование символики, двойственность драматических характеров, противопоставление внутренней и внешней сторон персонажа, создание индивидуальных речевых портретов), но и то, что драматургия Чехова в некоторых случаях перекликается с пьесами Островского сюжетно-тематически.

После ученического спектакля пьесы Островского «Пучина» в московском Малом театре 3 марта 1892 года Чехов написал А.С. Суворину: «Пьеса удивительная. Последний акт — это нечто такое, чего бы я и за миллион не написал. Этот акт целая пьеса, и когда я буду иметь свой театр, то буду ставить только один этот акт» (П V, 11).

1892 год — одно из самых темных мест творческой жизни Чехова, о неудавшемся «Лешем» все давно забыли, о том, что это была за «новая пьеса», о которой Чехов писал Суворину, точно не известно, возможно, «Чайка», а может, и «Дядя Ваня». И вот именно в 1892 году Чехов посещает ученический спектакль по пьесе Островского «Пучина».

Не без основания следует отметить, что сама «Пучина» во многом созвучна чеховской пьесе «Дядя Ваня». Сразу же обращает на себя внимание подзаголовок пьесы Островского: «Сцены из московской жизни». Это не трагедия, хотя элемент трагического в пьесе ярко выражен: крах человеческой жизни, разрушение семейного уклада, семьи, полная социальная и нравственная деградация главного героя — Кисельникова, в конце пьесы опустившегося до нищеты, сумасшествия, готового продать дочь в любовницы богачу-соседу. Можно предположить, что Островского привлек не частный случай, не судьба одного семейства, а типичность, обыденность происходящего на сцене. Поэтому пьеса — всего лишь «сцены», сродни газетной хронике, констатации фактов без эмоций, субъективных оценок. По этой же причине и Чехов пьесе «Дядя Ваня» дал сходный подзаголовок. Интересно, что в первоначальном варианте пьесы (в «Лешем») подзаголовка не было, он появился позже. Самим подзаголовком автор подчеркивает, что пьеса «Дядя Ваня» — это «сцены из деревенской жизни», что на каждом шагу происходит подобное разрушение личности, разочарование, крах мечтаний, несостоявшиеся надежды, неспособность найти себя, свой путь в жизни, реализоваться. Эта тема звучала в «Иванове», в «Лешем», позже стала кульминационной в «Трех сестрах» и в «Вишневом саде», где почти все герои так или иначе оказались «отставшими от поезда», без ориентиров, надежд, иллюзий.

Центральным персонажем пьесы Островского является Кисельников. В 1-й сцене это молодой человек, 22 лет, как заявлено в списке действующих лиц, не кончивший курса студент, получивший от отца хорошее состояние. Он собирается «держать на кандидата», трудиться, служить. Будущее ему рисуется в самых ярких и радужных красках. Во второй сцене ему 29, мечты о работе, об образовании в прошлом, а в настоящем — бедность, упреки жены и ее родителей, обывательская пошлость, предрассудки. В 4-й сцене Кисельникову 39 лет. Нищета, полная потеря человеческого достоинства, сумасшествие.

Основным мотивом пьесы Островского оказывается мотив времени, изменений, происходящих с человеком, которые сводятся к старению, разрушению, упадку, деградации. В таком ключе многие исследователи интерпретировали и пьесы Чехова, в том числе и пьесу «Дядя Ваня».

Четвертая сцена «Пучины» оказывается кульминационным пунктом разрушительного действия времени. Чехов воспринял ее как самостоятельное драматическое действие, как отдельную пьесу. Причина этого заключается в творческом методе самого Чехова-драматурга. Он в своих пьесах, хотя и актуализировал временной мотив, на сцену выводил уже сложившиеся характеры, определившиеся ситуации, показывая результат, следствие. Сам же процесс упадка, изменений не показывался на сцене, а обнаруживал себя в высказываниях персонажей, касающихся их прошлого, их неосуществившихся надежд, их не сложившихся судеб.

В 4-й сцене «Пучины» появляется новый персонаж — Лиза, дочь Кисельникова. Этот драматический характер созвучен многим героиням Чехова, начиная с Сони («Дядя Ваня») и заканчивая Варей («Вишневый сад»). Лиза — молодая девушка, которая «как только на ноги поднялась, так семью кормить стала, с утра до ночи работает, отдыху не знает». Ее речевой портрет полностью создан из функционального лексико-семантического комплекса, связанного с работой, зарабатыванием денег: «...отдыхать некогда, да и нельзя...», «...если работать сплошь, день за днем, так работа легче кажется, а если дать себе отдых, так потом трудно приниматься. После отдыха работа противна становится», «...она и всегда несладка, да уж как свыкнешься с ней, так все-таки легче. Вы думаете, что мне самой погулять не хочется?». Этот образ перекликается с характерами многих чеховских героинь. Соня («Дядя Ваня») без отдыха работает по хозяйству, Варя («Вишневый сад») — хранительница ключей от дома, единственная фактическая хозяйка имения, выполняющая функции экономки. В «Лешем» тема труда уже была, но она не являлась основной, идееобразующей. Мотив труда как необходимости появляется в драматургии Чехова именно в пьесе «Дядя Ваня» и оказывается сквозным во всех его последующих произведениях. Но если Лиза в пьесе Островского говорит о том, что работает по необходимости, что работа ей ненавистна, то чеховские героини об этом молчат. И только монолог Сони в финале пьесы «Дядя Ваня» отчасти намекает на ее усталость, на тоску о счастье, о покое: «Что же делать, надо жить! <...> Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами <...> Мы отдохнем! Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь... (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем...»

Можно предположить, что «Пучина» Островского, в частности, ее четвертый акт, оказала прямое влияние на пьесу Чехова «Дядя Ваня». Возможно, что после спектакля Чехов вернулся к уже написанной пьесе «Дядя Ваня» и внес изменения, которые оказались достаточно значительными (если исходить из авторской датировки пьесы 1890 годом и гипотезы о написании «Дяди Вани» сразу по возвращении с Сахалина). Прямым влиянием четвертого акта «Пучины» на пьесу «Дядя Ваня», можно даже сказать, творческим заимствованием можно объяснить и тот факт, что сам Чехов старался как можно больше запутать своих современников, читателей и издателей, по поводу даты написания пьесы. «Приблизительный ответ», «это очень давно мною написанная вещь» — все эти уклончивые высказывания на просьбы дать четкую датировку пьесы, умалчивание о работе над «Дядей Ваней», вернее, над возвращением к работе над «Лешим» объясняются лишь желанием Чехова как можно дальше отодвинуть во временном плане свое произведение от постановки «Пучины». И только спустя несколько лет после того ученического спектакля Чехов скажет, что «Дядя Ваня» написан в 1890 году.

Связь двух драматических произведений, как и двух великих имен, остается проблемным полем, порождающим многочисленные дискуссии. И любые результаты изучения вопроса о преемственности, тем более творческом заимствовании и переосмыслении Чеховым наследия старшего драматурга — область гипотетического. Однако именно в этой области кроются ответы на многие вопросы, которые помогут, наконец, приблизиться к раскрытию тайны Чехова.

Литература

Гришунин А.Л. Исследовательские аспекты текстологии. М.: Наследие, 1998. 416 с.

Лукашевский А.А. Оптимистическое начало драматургии А.П. Чехова: Дисс. ... канд. филол. наук. М.: МГУ, 1982. 150 с.

Примечания

Статья впервые опубликована: Молодые исследователи Чехова. 4: Мат-лы международн. науч. конф. (Москва, 14—18 мая 2001 г.). М.: Изд-во МГУ, 2001. С. 259—268.

1. Лукашевский А.А. Оптимистическое начало драматургии Чехова: Дисс. ... канд. филол. наук. М.: МГУ, 1982. С. 138.

2. Гришунин А.Л. Исследовательские аспекты текстологии. М.: Наследие, 1998. С. 36.

3. Там же. С. 47.

4. Там же. С. 49.

5. Там же. С. 53.

6. Там же. С. 66.