Первое действие пьесы «Вишневый сад» начинается с разговора горничной Дуняши и купца Лопахина. Оба они ждут приезда из Парижа хозяйки имения, Раневской.
Используя известный драматургический прием, автор вкладывает в уста своего героя монолог о прошлом. Лопахин, как кажется, должен рассказать о Раневской. Однако о Любови Андреевне зритель и читатель узнает лишь то, что она человек хороший, легкий и простой. Герой начинает говорить о себе.
Лопахин вспоминает случай из детства, когда его побил отец-лавочник и юная Раневская, утешая, назвала его «мужичком». «Мужичок... Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд... Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком» [С XIII, 198] — так характеризует себя Лопахин. Очевидно, что главное для него в этом признании не то, что у него «денег много» и что вчерашний сын лавочника может себе позволить носить белую жилетку. Но пресловутое — «со свиным рылом в калашный ряд». То есть человек не на своем месте, «парвеню», выскочка. «Читал вот книгу и ничего не понял. Читал и заснул» [С XIII, 198], — сетует Лопахин.
Даже дорогой костюм этого купца не то чтобы нелеп, но не в ладах со вкусом — к белой жилетке он подобрал кричащие желтые башмаки. Лопахин сознает это несоответствие себя и того положения, которого он достиг. И это же несоответствие раздражает его в горничной Дуняше. Дуняша, ожидая приезда хозяев, почему-то ведет себя как изнеженная барышня. У нее трясутся руки и она даже готова упасть в обморок. «Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить» [С XIII, 198], — с укоризной обращается он к горничной.
Так, комедия о вишневом саде начинается с того, что человек в этой пьесе не равен самому себе. Вернее, он то ли не «помнит» себя, то ли не знает себя.
Такое несоответствие человека и его статуса (пусть даже и заслуженного, как в случае Лопахина) описано в классической комедии Ж.-Б. Мольера «Мещанин во дворянстве». Герой Мольера мучительно хотел преодолеть свое мещанское сословие и буквально купить себе знания, хорошие манеры и даже происхождение. В русской литературе такие же попытки «выпрыгнуть» из своего сословия совершали «новые богатые», зарождающаяся буржуазия российского общества — купцы и купеческие дочки в пьесах Островского. В странной комедии Чехова один из главных героев, Лопахин, тоже захочет купить себе то, что ему не принадлежит и о чем он не мог даже мечтать, будучи тем самым мужичком.
Как будто доводя до гротеска тему двух героев, «не помнящих себя», Лопахина и Дуняши, автор выводит на сцену третьего — Епиходова. Если горничная одета как барышня, а купец одет безвкусно, то Епиходов одет пародийно. Своей одеждой он как будто высмеивает претензии на лоск и элегантность Лопахина и Дуняши. На нем пиджак, скрипучие, ярко вычищенные сапоги и в руках букет.
Конторщик Епиходов, вполне в соответствии с «вывихнутым» порядком вещей странного мира этой пьесы, нимало не заботится о ведении бумаг. Если горничная грозилась упасть в обморок, то конторщик начинает не «одобрять» климат и жаловаться, что климат не может способствовать ему в самый раз.
Явление приехавших (Раневской, Ани и тех, кто их встречал) и их реплики показывает еще большее рассогласование масштаба личности человека и того, что он думает сам о себе. Любопытно, что этот масштаб может быть преувеличенным (как в случае Дуняши, Епиходова или Трофимова), и приуменьшенным, как бы заниженным. Раневская, войдя после долгого отсутствия в родной дом, с умилением смотрит на детскую, где она спала, когда была маленькой. И затем произносит фразу, которая в постановках обычно «тонет» в чувствительности момента и как бы проходит мимо внимания зрителя. «И теперь я как маленькая» [С XIII, 199], — говорит о себе Раневская, едва появившись на сцене.
Раневская на протяжении всей пьесы действительно ведет себя «как маленькая». Она радуется пустякам и не в состоянии думать о главном, о торгах. Она раздает последние деньги направо и налево и не заботится о том, что ее дочерям и слугам в доме вскоре буквально будет не на что жить. Наконец, она, по сути, лишает дочерей хоть какой-нибудь материальной защищенности в настоящем и будущем. По-детски эгоистично и безжалостно, она отбирает у Ани деньги, которые ярославская бабушка прислала на покупку имения, и уезжает с ними в Париж. И при этом она вполне искренна в своих слезах и добрых порывах.
Подобное поведение и отношение к жизни в целом трудно объяснить лишь непониманием, банальной инфантильностью, сословной избалованностью. Ведущая себя по-детски Раневская осознает, что «идет на дно», жертвуя всем и всеми ради любимого человека, что денег ярославской бабушки хватит ненадолго и что впереди ее ждет личная катастрофа. Скорее, это сознательный выбор, когда герой или героиня следуют велению своего сердца, откидывая правила, к которым обязывают происхождение, круг, среда, сложившиеся устои семьи.
Раневская, как и другие герои комедии, выпала из своей колеи. Это проявилось и в том, что в молодости она вышла замуж за не дворянина, то есть вольно или невольно, изменила своему сословию. (Гаев, объясняя, отчего ярославская тетушка-графиня их не любит, называет именно эту причину, прибавляя к тому не слишком добродетельное поведение Любови Андреевны.) Дочь Раневской, Аня, уже не дворянка, а поскольку Гаев бездетен, дворянский род, владевший имением и садом, прервется окончательно. Реплику Гаева в первом действии о том, что Раневская порочна, можно понимать буквально — как недобродетельность. Любящий брат говорит, что это «чувствуется в ее малейшем движении» [С XIII, 212]. В равной степени историю «блудной дочери», которую готовы простить все в родном доме, можно понимать как историю блуждания как такового. Причем блуждания, конец которому может положить только физическая кончина.
Любопытно, что свой сознательно «приуменьшенный» масштаб, детскость, свою «заниженную» или вовсе отринутую ответственность героиня чутко отстаивает и настаивает на ней. В третьем действии, в ответ на восклицания Трофимова: «Мы выше любви!», она произносит знаменательную фразу: «А я вот, должно быть, ниже любви» [С XIII, 233]. Быть «ниже любви» для героини, носящей имя Любовь, не означает быть недобродетельной, порочной. Или же, наоборот, декларировать любовь как сверхценность, ради которой оправданы любые жертвы.
Но того, в чем она прямо признается Трофимову, требующему взглянуть правде прямо в глаза: «Какой правде? Вы видите, где правда и где неправда, а я точно потеряла зрение, ничего не вижу» [С XIII, 233], — Раневская действительно не хочет видеть. Своеобразная «расфокусировка» сознания защищает ее от укоров совести и неизбежного страха перед настоящим и будущим.
При этом нельзя не отметить, что в отношении других героев, их личностных и социальных притязаний, Любовь Андреевна проявляет прямолинейность, четкость зрения и даже ранжированность. В первом действии купец Лопахин сетовал, что читал книгу и ничего не понял. Во втором действии, во время прогулки, он пытается рассказать Раневской и Гаеву о смешной пьесе, которую он вчера смотрел. Не дав сказать Лопахину и слова, Раневская сердито обрывает его репликой: «И, наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного...» [С XIII, 220]. Похоже, что претензии богача на то, чтобы смотреть пьесы и рассуждать об отвлеченных материях, вызывают в ней такое же неприятие, какое Лопахин демонстрировал Дуняше в начале пьесы.
Лопахинское «надо себя помнить» как будто звучит за этой раздраженной фразой. Лопахин и сам осознает это, поэтому согласно откликается давно продуманными словами: «Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и всё палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья» [С XIII, 221].
В ответ на это Любовь Андреевна, как бы желая окончательно не то что бы указать Лопахину на место, но вернуть его в тот самый «ряд», где ему место, говорит: «Жениться вам нужно, мой друг». В жены к Лопахину Раневская прочит приемную дочь, Варю. Логика Раневской вполне соответствует ее представлению о том, как полагается «себя помнить» вчерашнему сыну лавочника и будущему миллионеру: «Она у меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит» [С XIII, 221]. Примечательно, что в этот момент брат Раневской, Леонид Гаев, также попытается, пусть и в несбыточных мечтаниях, заново определить свое положение в обществе.
По-видимому, никогда и нигде не работавший Гаев сообщает присутствующим, что ему предлагают место в банке с окладом шесть тысяч в год. На что тут же последует безапелляционная реплика сестры: «Где тебе! Сиди уж...» [С XIII, 221].
Очевидно, что Раневскую сердит «заносчивость» мыслей и мечтаний, и она «наводит резкость» именно тогда, когда кто-то позволяет себе помышлять о чем-то большем, чем он есть. В том же разговоре Лопахин пытается размышлять о природе современного человека. Он чутко улавливает трагическое несовпадение колоссальных масштабов природы и масштаба личности отдельного жителя планеты, того же вишневого сада и его владельцев, Гаева и Раневской: «Иной раз, когда не спится, я думаю, господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами...» [С XIII, 221].
Раневской слышится в этом невольный укор себе и своей «малости», поэтому отвечает она недовольно: «Вам понадобились великаны... Они только в сказках хороши, а так они пугают» [С XIII, 221].
Разговор о великанах, которых вспомнила Раневская, наверняка, навеян разговором о гордом человеке. Тем, который вели долго накануне и который всех заинтересовал. Скорее всего, в нерасшифрованном до конца разговоре о гордом человеке, отзвуки которого мы слышим во втором действии, кроются размышления о ницшеанском «сверхчеловеке», человеке будущего. (Неслучайно Ницше упомянут в этой пьесе, правда, весьма травестирование, вполне в духе снижения масштаба как такового. О нем вспоминает Симеонов-Пищик, слышавший что-то о величайшем, знаменитейшем философе и его теории «фальшивых бумажек» от дочери Дашеньки.)
Студент Трофимов видит в гордом человеке что-то мистическое. Поэтому не стоит смотреть в будущее, но лучше бы обратиться к настоящему. По мнению же Трофимова, человек устроен неважно, груб, неумен, глубоко несчастлив. «Надо перестать восхищаться собой. Надо только работать» [С XIII, 223], — говорит Трофимов. Хотя, надо признать, что так он оценивает других, но не себя.
Петя Трофимов, в отличие от Раневской и Лопахина, как кажется, вполне доволен тем, что он есть и тем местом в жизни, которое он занимает. Доволен настолько, что как будто застыл во времени. Он — студент, который никак не может закончить учебу, он вечный молодой человек. «Сколько лет, как ты в университете учишься?» [С XIII, 243] — вполне добродушно напоминает ему Лопахин. Его не тяготит, что он «облезлый барин» и, должно быть, будет «вечным студентом». По сути, масштаб его личности не менее парадоксален, чем масштаб личности гувернантки Шарлотты. Они оба существуют в некоем несбывшемся измерении.
Трофимов как бы «окуклился» и застыл в одном и том же состоянии. Для него нет ни прошлого, ни обозримого будущего, ни человека, ни места на земле, к которому он был бы привязан. Он идет вперед, к «яркой звезде», то есть, по сути, в никуда.
Наверное, эта статичность, застылость, сопровождаемая весьма отвлеченным образом мыслей, проявляется и в его внешности и поведении. Неслучайно Раневская, желая уколоть его побольнее, восклицает: «И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод...» [С XIII, 235].
Быть может, именно представление Трофимова о себе самом пародирует идею о ницшеанском человеке, о «гордом человеке» — в том понимании, которое сложилось у героев пьесы. В последнем действии Трофимов, которому Лопахин предложил взаймы денег, вполне серьезно, без тени юмора, начинает говорить о себе: «Я свободный человек. И всё, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!» [С XIII, 214].
Знаменательно, что два наиболее «размытых», неукорененных, безбытных персонажа пьесы, Трофимов и Шарлотта, были приставлены к детям Раневской. То есть должны были, так или иначе, влиять на них, по мере сил формировать их. Гувернантка Шарлотта, что неоднократно было замечено исследователями пьесы, карикатурно оттеняет образ Раневской [См.: Полоцкая 2003: 300—400; Зингерман 1988: 82]. О себе самой она говорит так: «У меня нет настоящего паспорта, я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая <...> Я выросла, потом пошла в гувернантки. А откуда я и кто я — не знаю... Кто мои родители, может, они не венчались... не знаю... <...> Ничего не знаю» [С XIII, 215].
Грустное признание Шарлотты, ее потерянная биография — своеобразный апофеоз смещений и недовоплощений в пьесе «Вишневый сад». Мольба гувернантки в последнем действии: «Так вы, пожалуйста, найдите мне место. Я не могу так» [С XIII, 248] — звучит и как буквальная мольба об источнике существования как таковом, и как символическое упование на то, что, быть может, где-то есть и ее место в жизни. Если еще раз вспомнить слова Лопахина о том, что «надо себя помнить», то Шарлотта Ивановна себя не помнит, потому что никогда не жила для себя.
Лакей Раневской, Яша, тоже не хочет себя помнить, но по другой причине. Он, как и его барыня, выпал из колеи, удачно встроившись в новую. Этот «мужичок» предпочел стать лакеем. Очевидно, что недалек час, когда он так же легко оставит службу у Раневской, чтобы найти в том же Париже более теплое место.
Любопытно отношение к своему месту и со своим «местом» у помещика Симеонова-Пищика, еще одном карикатурном отражении Раневской и Гаева. Всю пьесу над ним висит дамоклов меч, он кругом должен и потому все его усилия направлены на то, что занимать деньги у одних людей, чтобы вернуть долг банку и чтобы снова быть в долгу. Симеонов-Пищик буквально сдал в аренду свое место, землю, неким англичанам, которые нашли там белую глину. Для этого чеховского героя, кажется, возможно всё занять или сдать в аренду. Его легкость помыслов и решений помогает ему словно проноситься над землей, как тот самый пух, о котором толковал студент Трофимов в своем монологе.
Находит себе место и Варя, приемная дочь Раневской. Место это отнюдь не теплое, ей предстоит быть экономкой у Рагулиных. Самые кроткие персонажи этой пьесы — Варя, Аня и старый лакей Фирс, как будто вообще лишены личных амбиций или мечтаний, кем бы они могли быть и к какой далекой звезде им предназначено идти. Варя преданно служит своей приемной матери и дяде. Аня бездумно и безропотно отдает матери все деньги, присланные ей ярославской бабушкой, и в полной наивности уверяет Раневскую, что они «посадят новый сад». Фирса попросту забыли в заколоченном доме. Забыли те самые люди, которые размышляли о гордом человеке и плакали о вишневом саде. Надо признать, что в таком искаженном масштабе зрения, когда все уже потеряно (или, наоборот, будет приобретено, как в случае с Лопахиным), среди разговоров о великанах, чудесном мире, нежном прекрасном саде и новой жизни, действительно, трудно разглядеть другого человека как такового.
Новый хозяин имения, Лопахин, тот самый бывший «мужичок» приказывает вырубить сад. Ни к чему ему и господский дом, куда его в детстве не пускали дальше передней. На этом месте будут дачи. По сути, само место, огромный сад, не то что уничтожается, но обречено, потому что никому не было нужно. И, быть может, новопостроенные дачи и новоявленные дачники будут соразмернее реальности, с которой почти все герои комедии или не совпадают, или существуют в разладе.
В финальной сцене пьесы старый Фирс, поняв, что его забыли, сожалеет, что Леонид Андреич «шубы не надел». И потом, будто прозревая, вспомнит, быть может, в первый раз жизни, о себе самом. Уже оставившем все свои многолетние заботы о господах и оставленном ими: «Жизнь-то прошла, словно и нежил...» [С XIII, 198].
Литература
Зингерман Б.И. Театр Чехова и его мировое значение. М., 1988.
Полоцкая Э.А. Вишневый сад: Жизнь во времени. М., 2003.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |