Судьба вишнёвого сада в финале пьесы А.П. Чехова остаётся неизвестной. Казалось бы, успех коммерческого предприятия Лопахина ни у кого из героев не вызывает сомнения, однако есть персонаж, выражающий скепсис по этому поводу, это Петя Трофимов: «...рассчитывать, что из дачников со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать так — это тоже значит размахивать...» [С XIII, 244] Словом, 111 лет назад однозначно сказать, будет ли успешным проект Лопахина, было невозможно.
В рамках художественного мира пьесы Л.Е. Улицкой «Русское варенье» в действительности всё было не совсем так, как описал Чехов: по словам Андрея Ивановича, «Антон Павлович, конечно, многое насочинял, где-то очернил, где-то приукрасил, кое-что, наоборот, возвысил до чрезвычайности, но уж что касается садов — извини... Когда Лепёхин здешние земли покупал, сады уж окончательно выродились. Что же касается усадьбы, то усадьбу он как раз и не покупал. Он её взял в приданое за своей женой, которая была этой усадьбы наследницей... Бабушка Аня... У мамы спроси, у неё всё записано» [Улицкая 2008: 103]. Позже Наталья Ивановна дополнит семейную легенду: «Усадьба эта, на месте которой сейчас дача, вместе с сельцом Покровским дана была в приданое нашей пра-пра... какой-то бабушке ещё при жизни Пушкина. В 1828 году, у меня всё записано... урождённая фон Мекк...» [Улицкая 2008: 142]. Обратим внимание не только на то, что Наталья Ивановна путает Покровское с Плещеевым, хозяйкой которого была Надежда Филаретовна фон Мекк, состоявшая в переписке с Чайковским, но и на ту уверенность, с которой Наталья Ивановна передаёт информацию, не скрывая того, что не очень хорошо ею владеет: «...пра-пра... какой-то бабушке». Впрочем, доверять памяти как Андрея Ивановича, так и Натальи Ивановны не представляется разумным не только в силу того, что любая память даёт сбои, но и в силу того, что слишком через многие источники прошла передаваемая ими информация. Так, Наталья Ивановна передаёт слова, которые говорил их отец, которые пересказывала ей их мама. Если учесть, что каждый из этих источников может исказить данные как случайно, так и намеренно, информация оказывается ничуть не более достоверной, чем переданная А.П. Чеховым, по утверждению героев пьесы «Русское варенье», описавшим именно их ситуацию, что, к слову, тоже может не оказаться правдой, что, в свою очередь, позволит интерпретировать поведение героев пьесы Улицкой как подражание героям пьес Чехова. Подобное прочтение актуализируют и слова Ирины про труд без поэзии и мысли, произносимые Еленой [Улицкая 2009: 96], и Вершинина про русского человека, которому свойственен возвышенный образ мысли, произносимые Андреем Ивановичем в контексте с цитатой из Ленина [Улицкая 2009: 106], и слова Лопахина про непрактичных неделовых людей, которых он не встречал [Улицкая 2009: 188], и Сони про небо в алмазах, произносимые Ростиславом [Улицкая 2009: 189], — все они воспринимаются не как первичный текст, а как цитаты из пьес Чехова, а в случае с фразой «Охмелия, иди в монастырь» [Улицкая 2009: 109], произносимой Андреем Ивановичем, подобная трактовка представляется предельно вероятной.
По версии Андрея Ивановича и Натальи Ивановны, доставшейся им от их родителей, Лопахин, которого на самом деле звали Лепёхиным, купил только земли, усадьбу же взял в приданое за бабушкой Аней. Во время войны дом был наполовину разрушен, все советовали отстроить дом заново, однако Лопахин-Лепёхин сказал, что всё, что сохранилось, надо сохранять и дальше, подкрепив своё решение тем, что этот дом был построен его отцом, что, как мы знаем, не так. Что характерно, знают это и его дети (напомним, они говорили, что Лепёхин взял усадьбу в приданое за Аней), но это не принципиально: легенда, доставшаяся им от матери, оказывается более важной, равно как и главная мысль этой легенды: «Всё, что сохранилось, будем и дальше сохранять» [Улицкая 2009: 81]. В «Вишнёвом саде» подобной позиции не придерживается ни один из героев. Персонажи либо хотят кардинально перестроить то, что есть, либо, раз уж нет возможности оставить всё, как есть, поворачиваются и уходят. Невозможность жить по-старому осознают все герои, кроме, разве что, Фирса. Как представляется, именно разница позиций «менять или исправлять» (канализацию, дом, опару, жизнь) и определяет систему персонажей пьесы «Русское варенье», при том, что, как говорит Андрей Иванович, в сложившейся ситуации хорошего варианта у них нет, оба хуже.
Между тем для Лопахина постройка дач — это не просто удачное вложение денег, да и работает он не только ради заработка. Работа позволяет тому, кого Петя Трофимов называет хищником, уйти от бессмысленности жизни. Даже в торжествующем монологе по поводу покупки имения, прекраснее которого нет на белом свете, Лопахин находит место сокрушениям по поводу неудачной жизни. И постройка дач для него — это не просто коммерчески успешный проект, это возможность «новой жизни».
В финале «Русского варенья» Ростислав хочет построить на месте дачи Диснейленд, однако и для него тоже это больше, чем простое вложение денег, это тоже возможность новой жизни. Если согласиться с Петей Трофимовым и признать, что надежды Лопахина на то, что дачник со временем размножится до чрезвычайности, — размахивание руками, то размах рук Ростислава в его финальном монологе [Улицкая 2008: 189] достигает размеров Женевского озера на месте одной дачи. Однако в обоих случаях это прожектёрство, это размахивание руками — это попытка построить новую жизнь. По мнению Е.Н. Петуховой, Ростислав «догадывается, что Диснейленд не может символизировать счастливое будущее» [Петухова 2009: 369]. Может, догадывается, а может, и верит в возможность новой счастливой жизни, как верил Лопахин, и, уже зная, что у его деда это не получилось, пытается построить новую жизнь, жизнь, в которой люди будут отдыхать и в которой будет небо в алмазах, что, безусловно, не отменяет того, что сам Ростислав на этом будет зарабатывать.
Монолог Ростислава заканчивается словами о небе в алмазах; согласно предыдущей ремарке, на сцене «три сестры стоят рядом» [Улицкая 2008: 188], последние же слова пьесы относятся к кошке: «Бедное животное! Забыли!» [Улицкая 2009: 190] Как видим, финал «Русского варенья» объединяет три пьесы Чехова: «Дядю Ваню», «Три сестры» и «Вишнёвый сад». Если учесть, что в пьесе Улицкой словосочетание «вишнёвый сад» нигде не встречается, то обсуждаемый всеми дом, в котором теперь будут не работать, а отдыхать и зарабатывать, можно рассматривать как продолжение не вишнёвого сада, а некоего объединённого имения из трёх пьес Чехова (к слову, как представляется, синкретизм цитации — характерная черта большей части пьес, написанных по мотивам пьес Чехова), тем более, что оппозиция «работать / отдыхать» актуальна для всех трёх. Главной она является, по справедливым замечаниям Е.Н. Петуховой и Б. Олашек, и для пьесы «Русское варенье».
Подзаголовок пьесы «Дядя Ваня» — «Сцены из деревенской жизни» [С XIII, 163], однако, как следует из начальной ремарки, «Действие происходит в усадьбе Серебрякова» [С XIII, 164]. Обратим внимание не только на несоответствие слов «деревенской» и «усадьба», в художественном мире Чехова противопоставляемых, но и на обозначенную принадлежность усадьбы: в отличие от дяди Вани, предполагавшего, что имение принадлежит Соне, автор указывает на принадлежность усадьбы Серебрякову. И здесь показательно слово «усадьба» — в усадьбе не работают, там говорят о том, что надо работать. До приезда Серебрякова и Елены Андреевны дядя Ваня и Соня, по словам последней, «работали без отдыха» [С XIII, 164]. После приезда, по словам той же Сони, доктора Астрова и дяди Вани, чета Серебряковых заразила их всех праздностью. Теперь дядя Ваня, как он сам признаётся, спит не вовремя, ест разные кабули, пьёт вина. (Интересно, что и Андрей Прозоров соединяет праздность со сном и едой [С XIII, 182].) Не только Астров отмечает по отношению к Елене Андреевне, что «праздная жизнь не может быть чистою» [С XIII, 83], дядя Ваня, характеризуя любимую женщину, дважды употребляет слово «ленивый» — «ленивая мораль, вздорные, ленивые мысли о погибели мира — всё это мне глубоко ненавистно» [С XIII, 80]. Доктор Астров до приезда Серебряковых тоже постоянно работал, заработался, у него не было ни одного свободного дня, ему не дают отдохнуть, по крайней мере, так он говорит Марине и Соне. Если дядя Ваня считает деятельность Серебрякова переливанием из пустого в порожнее, а слово «работать» употребляет только в отношении Сони или себя в прошедшем времени или желательном наклонении, то сам Серебряков свою жизнь не считает праздной: «Всю жизнь работать для науки...» [С XIII, 77] Так или иначе, Серебряков уезжает из усадьбы, на прощание сказав, что «Надо дело делать!» [С XIII, 112], повторив это дважды (за пару действий до этого тот же упрёк бросает дяде Ване его мать [С XIII, 70]), Войницкий и Соня остаются в деревне, и теперь, как предполагает дядя Ваня, начавший остро нуждаться в работе ещё до того, как чета Серебряковых покинула дом, всё будет по-старому. Мысль его подтверждает и Соня, говорящая в финальном монологе о том, как тяжело они будут трудиться. Однако заканчивается пьеса, в которой так много говорилось о пользе и чистоте работы, троекратным мечтательным «Мы отдохнём» из уст Сони [С XIII, 116]. Что же касается усадьбы, то её судьба остаётся неизвестной. На этот раз дяде Ване удалось отстоять дом, ему кажется, что «всё будет по-старому», однако причин предполагать, что Серебряков откажется от своей идеи, нет. Итак, судьба дома находится под вопросом, на сцене — работающие (в актуальном значении) герои, мечтающие об отдыхе. Работа в пьесе связана с бедностью: Соня и дядя Ваня отказывают себе в каждой копейке.
В «Трёх сёстрах» работают Ольга и потом Ирина, причём обе — без удовольствия, правда, вторая обосновывает это тем, что это труд «без поэзии, без мыслей...» [С XIII, 144], ещё Анфиса говорит «я тружусь, я работаю» [С XIII, 158], да это мы и видим в пьесе; впрочем, Наташа говорит, что постаревшая Анфиса «работать не может <...> она не способна к труду» [С XIII, 159]. Тузенбах и Ирина мечтают о труде, «работать и работать» призывает Вершинин, впрочем, и утверждает, что и он (они) работает для жизни лет через двести-триста. Что же касается дома, то теперь единственной хозяйкой здесь будет Наташа, которая вырубит еловую аллею и клён и насадит цветочков. Имение главными героинями потеряно, в финале они стоят на сцене и мечтают о работе как о новой жизни. И вновь труд, работа, о которых столько говорится, никак не связаны с зарабатыванием денег. Когда богатый Тузенбах говорит Ирине: «я увезу тебя завтра, мы будем работать, будем богаты...» [С XIII, 180] — два этих утверждения, соединённые сочинительной связью, не кажутся в то же время соединёнными причинно-следственной.
В «Вишнёвом саде» Петя Трофимов и Раневская, можно сказать, взаимно обвиняют друг друга в праздности, только если инвектива Раневской направлена напрямую на Петю: «Вы ничего не делаете» [С XIII, 234], — то Петя говорит обо всей интеллигенции, которая много говорит, тогда как «надо бы только работать» [С XIII, 223], потому что искупить прошлое можно только «непрерывным трудом». Не могут без работы Лопахин, Варя и Фирс (хоть последний и не говорит об этом такими словами). Однако работа Вари, очевидно, денег не приносит, да и прибыли Лопахина как реальные (посеянный мак), так и предполагаемые (дачи) связаны с проектами и вкладыванием денег, а не с конкретным трудом. То есть потребность некоторых героев в работе и неспособность к ней других так или иначе не связана с процессом зарабатывания денег.
Итак, в «Вишнёвом саде» и «Трёх сёстрах» имение меняет хозяев. Новые хозяева — Лопахин и Наташа соответственно, собираются строить новую жизнь, причём начинают с вырубки деревьев. К слову, за две недели до выселения Лепёхиных с дачи в «Русском варенье» вырубили яблони, правда, судя по всему, по естественным причинам: по словам Лизы, они то ли посохли, то ли помёрзли. Лопахин в четвёртом действии говорит о том, что он без работы не может, судя по всему, это и есть та новая жизнь, о которой он мечтает. О ней же мечтают и сёстры, стоя в финале пьесы на сцене. Героям пьесы «Дядя Ваня», по крайней мере, пока, удаётся сохранить свой дом, и в нём, как они сами предполагают, всё будет по-старому: герои будут трудиться и лишь потом, за гробом, отдохнут. Соня в своём имении работает и мечтает об отдыхе; сёстры, потерявшие свой дом, мечтают о труде. Противопоставленные мечты героев разных произведений накладываются друг на друга, неизменным остаётся недовольство реальностью и мечты о счастье. Итак, в финале всех трёх пьес герои планируют свою будущую жизнь (новую или старую), во всех трёх пьесах она связана с работой (только у сестёр она будет проходить не в усадьбе). При этом на прибыль от этой работы рассчитывает только Лопахин.
Героиня пьесы «Русское варенье» Наталья Ивановна, как она сама утверждает, — единственная, кто работает в семье Лепёхиных-Дворянкиных [Улицкая 2009: 91], хотя потом в другом месте она говорит, что единственный, кто трудится, — это Ростислав, тогда как раньше в их семье Лепёхиных все всегда были работники [Улицкая 2009: 93]. К слову, Ростислав тоже, слыша звук печатной машинки, с умилением говорит жене о матери: «Слышь, все спят, а она работает. Как пчёлка» [Улицкая 2009: 130]. Наталья Ивановна и Ростислав, как Соня и дядя Ваня, не только работают, но и говорят окружающим о работе друг друга. Наталья Ивановна переводит романы своей невестки, бездарной писательницы Евдокии Калугиной, которые и сама называет при брате мочалом [Улицкая 2009: 80], однако при всех делает вид, что это именно та работа, которая и приносит деньги, и возвышает человека. Казалось бы, это тот самый труд, о котором мечтала Ирина: с поэзией и мыслями. (К слову, произносит эти слова и Елена, отказывающаяся уже не от телеграфа, а от перевода, но не столько потому, что это труд без поэзии и без мыслей, хоть эта фраза и звучит, сколько потому, что «не за пятьсот же долларов...» [Улицкая 2009: 96] И, судя по словам Ростислава «...я Елену уже устраивал... В общей сложности три раза...» [Улицкая 2009: 139], это не первый раз, когда она отказывается от работы.) Наталья Ивановна, хоть и жалуется на тяжесть своей работы, на то, что она единственная, кто работает в этой семье, ощущает своё превосходство над работниками неинтеллектуального труда (хотя работа Константина, — он свою деятельность называет работой, — Наталье Ивановне работой не кажется: «За восемь лет ни одного дня не работал! Музыкант!» [Улицкая 2009: 94], тогда как его жена Елена считает его деятельность именно работой, правда, хорошего в этом ничего не видит: «...всё работаешь и работаешь. Никакого от тебя проку» [Улицкая 2009: 115]. Барбара Олашек утверждает, что Константин презирает приземлённый труд [Olaszek 2011: 45], с чем достаточно трудно согласиться, если учесть что Константин абсолютно не участвует в окружающей его жизни, что если и можно интерпретировать как презрение, то как ко всему окружающему, а не к приземлённому труду). Наталья Ивановна мечтает сбросить свою работу с целью привести в порядок семейный архив, потому что, по её мнению, Чехов изобразил их «семью несколько иронически. И надо восстановить справедливость...» [Улицкая 2009: 121] При этом и её работа не приносит семье дохода, Калугина платит ей гроши, что вызывает протест её дочери, зарабатывающей интимными услугами по телефону и неоднократно упрекаемой матерью за праздность:
«Наталья Ивановна. Просто все должны работать.
Лиза. Мамочка, не работать, а зарабатывать» [Улицкая 2009: 153].
Работа, делающая, по мнению доктора Астрова, жизнь чистой, из внутреннего императива, некоей духовной потребности в пьесах Чехова в пьесе «Русское варенье» превращается в момент чисто практический: надо не работать, а зарабатывать. Причём превращается именно в устах Лизы, до этого произнесшей длинный монолог, в котором она убедительно доказала, что сама является знаком вырождения семьи [Улицкая 2009: 110]. В семье же Лепёхиных всё было не так: Наталья Ивановна: «Я о деньгах вообще ни слова не говорила. Я говорю только о работе. В нашей семье никого никогда деньги не интересовали» [Улицкая 2009: 92].
И, конечно, говоря о работе, нельзя не коснуться главного проекта пьесы — русского варенья. Не найдя другого выхода из финансового кризиса семьи, Мария Яковлевна предлагает начать варить варенье. Все члены семьи вносят в процесс посильную помощь: Лиза ездит за вишней, Варвара разливает варенье по баночкам, Елена рисует хэнд-мейд этикетки, которые оказываются дороже варенья. И только Наталья Ивановна недоумевает: варить варенье на продажу — это так странно. В результате все занимаются делом, только вот дохода это тоже не приносит.
Итак, перед нами дом, доставшийся Лопахину-Лепёхину в приданое за Аней, дом, который он не снёс даже тогда, когда он был разрушен во время войны. Если принять, что Лопахин — работающий герой, приходящий на смену как героям, которые мечтают о труде, так и героям, которые тяжело работают и ничего за это не получают, то пришедший ему на смену Ростислав — герой, пропагандирующий не труд, как в трех финалах чеховских пьес, а отдых и заработок, символом чего становится Диснейленд.
Итак, сначала это было имение, где говорили о том, что надо работать, потом дачи, в которых работали, и, наконец, Диснейленд, где отдыхают и зарабатывают. Ответить однозначно на вопрос, удастся ли Ростиславу его проект, так же невозможно, как невозможно ответить на вопрос, удастся ли его проект Лопахину. На сцене стоят три сестры и мечтают о небе в алмазах; новый хозяин имения, прекраснее которого нет на всём белом свете, собирается построить новую жизнь; орёт забытое всеми в спешке существо. Но продолжение пьес Чехова в пьесе «Русское варенье» не в этом, а во всё том же — почти безнадёжном, а может, и риторическом вопросе — а будет ли оно, «небо в алмазах»? А возможно ли оно?
Литература
Olaszek B. «Русское варенье» Л. Улицкой: осмысление современной действительности классикой // Acta Universitatis Lodziensis. Folia Litteraria Rossica № 4 [19]. P. 45—52.
Петухова Е.Н. Диалог с Чеховым: «Русское варенье» Л. Улицкой // Диалог с Чеховым. М., 2009. С. 363—372.
Улицкая Л.Е. Русское варенье // Улицкая Л.Е. Русское варенье и другое. М., 2008. С. 75—190.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |